Робер де Монброн оставаться дома не желал категорически.

Как всякий избалованный ребенок, он всеми силами пытался избавиться от родительской опеки, совершенно не понимая при этом, что мадам Жюстин желает ему добра, что она старше, опытнее, искушеннее и благоразумнее. Больше того, без опеки матери (по крайней мере до женитьбы – точно) Робер являлся человеком недееспособным – исчезни вдруг твердая и уверенная в себе хозяйка дома, на которую всегда можно спихнуть внезапно возникшие проблемы и отдать ей право принятия решений, Монброн-младший оказался бы не у дел. Ему всегда требовался человек, на которого можно положиться, человек, который защитит или поможет.

В концессии дела обстояли так же: командовал Джерри, Тимоти был одновременно защитником и слегка грубоватой нянькой, покойный мистер Роу – строгим воспитателем. А Робер являлся исполнителем – безоговорочно преданным, вдумчивым, очень въедливым и дотошным, но все-таки исполнителем. Он с восторгом воспринял идею найти клад Нибелунгов, очень многое сделал для ее реализации, но если бы Монброну выпала тяжкая доля руководителя концессии, доморощенные археологи не смогли бы даже пересечь границы Германского кайзеррейха, не то, что приблизиться к Вормсу и сокровищам Фафнира. Робер не умел быть ответственным перед собой, всегда надеясь, что кто-нибудь – мама, друзья или счастливые обстоятельства – придет на помощь!

Неприятные приключения в Германии заставили Монброна отчасти пересмотреть некоторые привычки – оказавшись в тюрьме Вормса, он в кои-то веки повел себя более чем достойно и чуточку поверил в себя. Той жуткой ночью, на дороге из Страсбурга на Саар, Монброн перепугался насмерть, поняв, что именно сейчас его никто не защит – все в равном положении. И, разумеется, первым схватил пулю. Было очень больно, оценить эти страдания способен только человек, который был ранен из огнестрельного оружия!

Все последующее Робер воспринимал через туман морфия – доктор Шпилер не жалел этого драгоценного снадобья не только из желания облегчить страдания мсье де Монброна, но и пытаясь оградить всех прочих от беспрестанного хныканья самого юного и чувствительного члена шайки невезучих кладоискателей: Робер, с детства отличавшийся большими талантами, был на полтора года младше лорда Вулси и Тимоти (это не помешало ему поступить в колледж наравне со всеми), и сейчас более молодой возраст сказывался. Просыпаясь, наследник банкирского дома осознавал, что находится в железнодорожном вагоне, что болит предплечье и начинается жар, но послушно жевал поданные Тимоти теплые пироги с ветчиной и сыром, запивал пахнувшей апельсином водой из бутылочки и снова проваливался в сон – кошмарный сон, главенствовала в котором морда чудовищного зубастого ящера.

От наркотического морока Робер очнулся дома, в свой постели. Рукой не пошевелить – наложена лангета. Два знакомых голоса – доктор Лаваль и доктор Шпилер, эскулапы, похоже ссорятся:

– Коллега, вы с ума сошли! – сердился мсье Лаваль. – Сколько инъекций вы сделали? Да, я понимаю, обстоятельства, но все-таки...

Курт Шпилер оправдывался, говоря с кошмарным акцентом, присущим только бошам. Итальянцев или уроженцев Российской империи по выговору почти не отличишь, для русских французский язык второй родной – Робер ездил в Санкт-Петербург и мог с чистым сердцем это подтвердить, – но чертовы германцы коверкают благородную речь невозможно...

Окончательное пробуждение состоялось днем 4 апреля, причем назвать его «благополучным» язык не поворачивался. Сиделкой оказалась домоправительница, мадам Борж, в арсенале которой были утоливший жажду теплый глинтвейн, масса пилюль, которые следовало незамедлительно принять, и крепкий бульон с гренками. Голова болела нестерпимо, иногда бросало в пот, здоровая правая рука вздрагивала, под повязкой на левой саднило. Отвратительно!

Пообвыкнувшись и уяснив, что реальный мир никуда не исчез, Робер начал вспоминать, что произошло, и к вечеру достиг больших успехов – этому способствовали обильное питье и, конечно, доставляемые с кухни легкие блюда: у Монброна проснулся невероятный аппетит. Предписания мсье Лаваля тому не препятствовали – если больной хочет есть, значит, он выздоравливает.

Навестила маман – целых два раза. Обнадежила: лорд Вулси и все остальные тоже здесь, тебе прислали букет – Ванесса поставила на столике возле постели корзиночку с голубыми фиалками и Робер сразу понял, что мама обманывает – это ее любимые цветы! После чего устроил маленький скандал, смысл которого сводился к одному: я хочу видеть друзей и немедленно!

Вместо Джералда объявился доктор Лаваль – с обязательной перевязкой, прививками Пастера и (только не это!) очищающей клизмой. Пытки Робер перенес стойко, а затем вновь незаметно уснул, хотя и чувствовал себя неплохо. Проснулся ночью, обнаружил, что дверь спальной заперта, уныло скушал оставленные на столике желе с телячьим мясом, воздушные пшеничные булочки и три миндальных пирожных, запил остывшим зеленым чаем и улегся спать – сон лучший целитель...

Так продолжалось еще четверо суток. Бунт был поднят восьмого апреля вечером, после отъезда милорда и компании – впервые в жизни Робер посмел восстать против решения мадам Жюстин. И, как выяснилось позднее, не проиграл.

– Я лишу вас наследства! Завещание будет немедленно переписано!

– Плевать!

– Вы... Вы ужасны!

Отлично, мама перешла на «вы». Значит, она раздражена до крайности. Не расплачется, это точно – мадам де Монброн плакать не умеет.

– Я совершеннолетний! – выдал уничтожительный залп Робер.

– Великолепно, зарабатывайте на жизнь самостоятельно, мсье! От меня вы не получите ни су!

– Если это слово банкира, я склонен ему поверить.

Жюстин осеклась. Неужели мальчик начал превращаться в мужчину? Робер никогда так не разговаривал с матерью. И это не истерика, он спокоен и сосредоточен, говорит без надрыва. Мадам, однако, сдаваться не собиралась:

– Вам будет выплачена тысяча франков наличными, стартовый капитал для открытия своего дела. Получите немедленно в отделении банка на первом этаже. Я распоряжусь немедленно.

– Благодарю, мама.

– Теперь я вам не ма...

Жюстин подавилась воздухом на вдохе. И впервые за много лет почувствовала, как на глаза набежали слезы. Робер ошибся.

Так, надо держать себя в руках! Сохранить лицо.

– Робер?

– Что вам угодно, мадам? – нерешительный мямля аккуратно укладывал в чемодан вещи, ловко орудуя одной рукой, левая по-прежнему была на перевязи.

– Робер, чековую книжку ты получишь в нашем отделении в Нью-Йорке. Кредит... Ну допустим, сто тысяч долларов САСШ. Пожалуйста, не трать на излишества.

– Не буду, – огрызнулся Робер.

– Я... я...

– Мама, пожалуйста, не надо.

– Хорошо, – Жюстин справилась с собой. – Ты уверен...

– Да, мама, уверен.

– У тебя нет билета. Тебя не пустят на корабль.

– Джерри обязательно что-нибудь придумает.

– Может быть, вам потребуется большая сумма наличными?

– Мама, пожалуйста, не беспокойся. Все продумано.

Ничего не было продумано. Ничего. По крайней мере, со стороны Робера де Монброна. Ничего, кроме синего паспорта Французской республики – и тот восстановила мадам Жюстин, пользуясь связями в мэрии Парижа.

– Теперь я могу отправиться на вокзал? – Робер настороженно посмотрел на мать, ожидая обязательной атаки и готовый сопротивляться.

– Конечно. Тебе придется взять извозчика, я не приказывала заложить наш экипаж...

– Я пришлю телеграмму из Нью-Йорка.

– Я буду ждать.