Он вдохнул полной грудью несколько раз насыщенный соленой свежестью воздух, выждал, пока нос теплохода не забрался на особо высокую волну, и, балансируя по раскачивающейся под ногами, залитой водой палубе, сбежал по лесенке прямо в кают-компанию и с размаху шлепнулся за длинный, совсем пустой стол, застланный кипенно-белой накрахмаленной скатертью. В огромном, тяжелом, во всю стену буфете все звенело и бренчало. Люстра из приторно розового стекла угрожающе раскачивалась под потолком.

Появился кок в белом колпаке, скептически долго разглядывал инженера, очевидно не понимая, как гражданскому человеку, не моряку, вздумалось ужинать в такую качку. Инженер поднял глаза и встретился с острыми глазами кока.

- Эге, Мартирос! Взводный!

- Алеша! Наш комиссар!

Пошатываясь от качки, Мартирос бросился, толкая стулья, к инженеру. Они обнялись.

Отстранив на вытянутую руку Алексея Ивановича, кок смотрел и смотрел. На глазах его выступили слезы:

- А где это вас, Алексей Иванович, разнесли так... саданули? Шрам-то какой. Но ничего, красоты не убавилось. Вы у нас всегда в красавчиках ходили. Молодой, красивый - все говорили...

- А вот и не молодой, и не красивый, - усмехнулся инженер и посмотрелся в огромное, во всю стену кают-компании зеркало. На него смотрело лицо солидного по возрасту мужчины, с уже наметившимися морщинами, с темной от загара кожей и с ярко-белым шрамом от виска к скуле. - Мда, это царапина Алика-командира... Да, самого! Помнишь, он все грозился кончиком острия... он так и говорил: "Кончиком острия, - инженер сказал по-таджикски, - сниму с проклятого комиссара буденовку со звездой". Да вот промахнулся, не успел. Дела былые. Как живешь, смельчак Мартирос? Храбрец взводный Мартирос! К кухонной плите встал, а? - И он тоже отодвинул на длину рук кока и разглядывал с интересом его белоснежный поварской колпак и столь же белый халат.

- Демобилизовали! Отвоевались в двадцать восьмом... Туда толкнулся, сюда. Вызвали из строя и объявляют: "Кто на командные курсы? Кто в парикмахеры? Кто на рабфак? Кто в повара?" Ну и что ж! И вы, наш комбриг, гроза курбашей, вон, вижу, в пиджачке! В кепочке! По гражданке пошли?

- Прав ты, Мартирос, не обижайся. Верно говоришь. Ну, а поваром ничего! Хорошо даже! Замечательно! Но объясни все-таки!

- Я Мартирос, бедный армянин, малограмотный. Вы же нас в Байсуне гоняли в ликбез. Обучали. Знаете наше образование. В парикмахеры не захотел. А в кухне шашлык, каурма, плов... Все умеем. Товарищ комбриг, что подать?.. Беда, готовили один кавардак на ужин. Зато мясо... мясцо, а! Барашек с Огурчинского, с острова!

- Давай барашка!

- Момент. Только подогрею. Мигом!

"Храбрец Мартирос! Дьявол Мартирос! Как рубал! И вот - повар! Повар на пароходе". Инженер задумался.

Очень скоро Мартирос появился с пышущим паром, начищенным до блеска изящным судком - остатком былой роскоши. Впрочем, все блестело, все источало ароматы, и инженер поужинал с аппетитом. Он расспросил о событиях на море и на суше. Мартирос отличался словоохотливостью. Говорил он много, слушал инженер довольно рассеянно, но вдруг насторожился. Кок помянул "кавказского пленника", и Мансуров не удержался:

- Кавказский пленник? Что он сделал, этот ваш пленник?

- Секрет фирмы! Все засекречено. Всё весь мир знает! Кочакчи - это контрабандистов у нас так называют - туда-сюда бегают. Вот весь мир и прознал, даже в Баку и Астрахани уже знают, что христианин женился на мусульманке, кяфир - на правоверной! О! Вох-вох! У нас в Гяндже в старое время за такие шашни татаро-армянская резня приключалась. А этот пленник, говорят, к тому же инженер, культурный, называется, человек. Нахал! Украл на кавказский манер жену - и хоть бы хны! Однако, говорят, девушка персик!

При слове "инженер" в груди Алексея Ивановича что-то оборвалось.

- Кто говорит? - раздраженно спросил он.

- Все порты Каспия говорят.

- А как это случилось?

- И в Баку, и в Красноводске, и в Астрахани, и всюду вам расскажут про инженера. Храбрый человек инженер - взял за себя вдову, да еще мусульманку!

Рассказывал Мартирос и все посмеивался. Рассказывал многословно, усиленно размахивая руками, гримасничая так, что все лицо ходуном ходило. Забыл про свой камбуз, но никто больше не шел в кают-компанию.

Шторм, видимо, усиливался. Пол угрожающе вздымался и опускался. В старинном буфете звенела посуда, гремели и бренчали на неустойчивом столе судки, стулья скользили взад и вперед. Рев ветра и волн врывался в иллюминаторы вместе с солеными брызгами, и, хотя кок гаерничал и изображал всю историю "кавказского пленника" несколько в юмористических тонах, выглядел его рассказ драматично и тревожно.

Роман инженера и рыбачки, по рассказу кока, произошел в Гассанкули.

Чтобы представить себе этот город и порт на юго-западном берегу Каспия, нужно вспомнить, что он расположен на абсолютно ровном, плоском, как доска, пляже, тянущемся на сотню верст, лишенном малейших признаков растительности. Синее бездонное небо, желто-красный песок, синяя гладь моря и странные, на первый взгляд, постройки - русские бревенчатые избы на сваях. Во время шторма море забегает порой глубоко внутрь пустыни. И тогда уже не Гассанкули получается, а Венеция. Можно сообщаться меж домами исключительно на лодках. Живут в Гассанкули потомственные рыбаки, на протяжении сотен поколений занимающиеся ловом рыбы, а в свободное время не гнушающиеся и контрабандой. В ясную погоду на юге отлично проглядывается высоченная стена Мазандаранских гор в Персии. Еще гассанкулийцы отличные кораблестроители. Из леса, доставляемого из Астрахани, великолепные, убеленные сединами устозы - кимэчи - строят верткие, быстроходные парусные кимэ - корабли, в трюмах которых так удобно возить тонны рыбы и сотни арбузов. Но с контрабандой все туже и туже. Уж слишком ровно кругом. Вся местность отлично проглядывается и днем и ночью.

А гряда грязевых вулканов к северу от города слишком низка. И слишком там вонью тухлых яиц несет. Да еще там ночью горят подозрительные огни и слышится угрожающее ворчание недр - совсем неподходящее место для гассанкулийских Ромео и Джульетт...

И тут Мартирос прервал свой рассказ хриплым лающим смехом. Его, как и гассанкулийских кумушек-сплетниц, не столько интересовал сам необычный роман, а вот как любовники умудрялись скрывать свое длительное ухаживание в такой открытой местности от родственников вдовушки - весьма уважаемого и известного на всем Каспийском побережье корабельного мастера и капитана рыболовецкой шхуны Ораз Мамеда и столь же уважаемой и весьма энергичной к тому же его супруги Анор Гуль, чужеземки, привезенной давно, еще в юности, калтаманами из Персии. В прошлое лето в семье почтенного Ораз Мамеда поселилась приезжая вдовушка, которой Анор Гуль, оказывается, приходится родной тетушкой.

Увлекшегося рассказом Мартироса мало интересовало выражение лица инженера. Что чувствовал Алексей Иванович, можно было лишь догадываться.

- Как могла, - посмеивался кок, - старая, опытная Анор Гуль не заметить ничего предосудительного в поведении красавицы племянницы, трудно сказать. Тем более дом Ораз Мамеда стоит на гладком песчаном берегу на высоких сваях. Кругом все видно, а во всем Гассанкули ни одной ограды, ни одного забора нет. Куда ни глянь - вся жизнь гассанкулийцев как на ладони. Девица глазом поведет на джигита-рыбака - и сию секунду все бабушки и тетушки на бедняжку напустятся. А вдовушка шашни развела. И какая вдовушка - вдова самого почтенного и великого гюмиштепинского муфтия и святого ахунда Мурада Овез оглы бин Махмуда бин Еусена бин... Да всех его дедов-прадедов и за два часа не перечислишь, не пересчитаешь - очень древний род у святого. Впрочем, был святой, был, да кончился. Зарезали его попросту. И оставил он после себя целый гарем жен, старых и молодых, а среди них вдовушку красоты неимоверной, которой семнадцати, говорят, нет. Привезли ее из Гюмиштепе, гуляла она по Гассанкули гордая, красивая, спесивая, дразня гассанкулийских девок богатыми ожерельями. Рыбак и председатель рыболовецкой артели Ораз Мамед, советских взглядов человек, и племянницу жены не оставил у чужих. Сказал он молодой вдове: "Тебя выдали за ахунда покойного против твоей воли. Отдали тебя старцу беззубому. А теперь будь умницей, присмотри себе хорошего джигита, тем более у тебя наследство. У тебя на полжизни ковров и шелков хватит. Выберешь жениха скажешь. А пока гуляй, наряжайся". Вдовушка гуляла, наряжалась, строила глазки, но... Ораз Мамед чуть не умер на месте от того, что однажды почтенная Анор Гуль нашептала ему на ухо. Было от чего таращить глаза и дергать себя за бороду. А вдовушка гуляла в высоких туфельках на высоченных туркменских многослойных каблучках по песчаному пляжу Гассанкули, высоко подняв голову. Она все так же ослепительно улыбалась жемчугом отличных зубов.