— Когда случится это грандиозное событие?

      — В конце мая — начале июня, — сказала Дори, с благодарностью отвечая на его ласку.

      Судья помедлил, уминая в трубке табак.

      — Значит, это ускорит событие, не так ли? Так в каком месяце?

      Дори бросила на него недоумевающий взгляд.

      — Я не знаю, что ты имеешь в виду. Для таких вещей есть график.

      Сергей нервно рассмеялся.

      — Дори, он спрашивает о свадьбе. Когда тебя со Скоттом свяжут узы брака?

      Дори предполагала, какой будет реакция, но не была готова к гробовому молчанию, особенно перед взрывом бомбы, которую она собиралась бросить. Ее щеки запылали, она облизнула губы и, откинув голову, произнесла:

      — Мы со Скоттом не собираемся жениться.

      Ее отец стукнул трубкой по пепельнице.

      — Этот сукин сын Гатор!

      Дори приготовилась ответить на унизительное замечание отца, когда ее мать выдохнула:

      — Дори, как ты могла! Незаконнорожденный ребенок! Меня выгонят из гильдии музыкантов. — Она помедлила, оценивая ситуацию, и добавила: — Я не перенесу этого.

      — Ты помогала организовать симфонический оркестр Таллахасси, мама. Ты — это целый институт. Они вряд ли исключат тебя из рядов струнных исполнителей за неблаговидное поведение твоей дочери. Особенно после скандала с этой виолончелисткой пару сезонов тому назад.

      — Она играла в оркестре только один сезон, — парировала миссис Кэрол.

      Дори была слишком заведена, чтобы сменить тему.

      — По крайней мере я знаю, кто отец моего ребенка. Он был зачат в любви. Твоя маленькая протеже была настолько помешана на полицейских, что даже не знала, на кого из ночных дежурных показать пальцем.

      — Дори! — произнесла ее мать.

      —  Довольно разговоров, юная леди, — проворчал судья. Затем, подумав, добавил: — Это, конечно, великая вещь — знать отца ребенка, когда этот негодяй не собирается жениться на тебе.

       — Ты знаешь, как обстоят дела у нас со Скоттом!

         —  Папа! — Она повернулась к отцу, бросив сердитый взгляд.

      —  Ты беременна, — упрямо повторил он. — Я знал, что ничего хорошего не выйдет из твоих свиданий с этим чертовым Гатором.

      Дори в отчаянии закатила глаза.

      — Это не имеет ничего общего со смешным соперничеством двух колледжей. — Она устало выдохнула: — Тебе нравился Скотт, ты сам это признавал.

      — Нравился, — проворчал судья. — Но это было, когда я думал, что он мужчина.

      Аделина вскочила с кресла и сложила руки на груди, временно отказавшись от отрешенной холодности модели.

      — Я только надеюсь, что комитет по стипендиям не узнает про это.

      Дори повернулась к Сергею с вызывающей усмешкой.

      — Ну, старший брат, а как насчет тебя? Что ты можешь сказать по поводу грядущего благословенного события?

      Не найдя слов, он успокаивающим тоном произнес ее имя.

      Дори переводила взгляд с покрасневшего от гнева лица отца на оскорбленную мину матери, с искаженного праведным гневом лица сестры на Сергея, единственного симпатизирующего ей.

      — Мне нужен свежий воздух, — выпалила она и выскочила на крытое крыльцо.

      Несколько минут она стояла около ограды, глядя на кусты роз, посаженные матерью, которые были в полном цвету, хотя уже стоял ноябрь. Красные розы — словно шипы — пронзили ее память. Возможно, ей стоило подождать, пока Скотт не будет с ней, чтобы рассказать все семье. Она глубоко вздохнула. Или, возможно, не стоило женщине сообщать своим родным, что ей предстоит стать матерью-одиночкой .

      Ироническая улыбка появилась у нее на губах, когда она вспомнила предсказание Скотта относительно реакции ее отца. Он знал отца лучше ее.

      Усталая, Дори плюхнулась на плетеную кушетку, подняла одну из потрепанных подушек и прижала ее к груди. В дальней комнате начали играть на фортепьяно, потом запели: Аделина усердно занималась вокальными упражнениями. Мать Дори аккомпанировала.

      На крыльце были слышны приветственные возгласы любителей футбола, доносившиеся из телевизора. Все эти звуки сливались в странную, но знакомую какофонию. Самодовольство и вульгарность, с горечью отметила Дори и подумала: а я?

      Дверь приоткрылась, и Сергей осторожно высунул голову.

      — Тебе нужна компания?

      Добрый славный Сергей. Дори похлопала по кушетке рядом с собой.

      Какое-то время они сидели молча и слушали звуки, привычные для дома Кэролов.

      — Аделина в хорошей форме, — равнодушно заметила Дори.

      — Ты, конечно, не ждала, что она прервет свои музыкальные занятия ради такого незначительного события, как День Благодарения?

      — Ей следует быть готовой.

      — К чему?

      — К выступлению в «Метрополитен-опера», конечно.

      — Или к следующему конкурсу на звание «Мисс Флорида», в зависимости от того, какая возможность представится первой, — подхватил Сергей.

      — Как зло, — заметила Дори, но рассмеялась. Однако она тут же посерьезнела: — По крайней мере один из нас поступил так, как этого от него ожидали.

      Сергей потрепал ее по руке.

      — Эй, малыш, возможно, мы не пошли по стопам наших знаменитых тезок, но нас с тобой никак нельзя назвать неудачниками.

      Помолчав, Дори сказала:

      — Ну кто бы мог подумать? Как могли два достаточно прогрессивных и свободомыслящих человека, назвавшие своих детей в честь Айседоры Дункан, Сергея Рахманинова и Аделины Патти, быть столь ограниченными и связанными условностями?

      — Ты загоняешь их в угол, Айседора.

      — Что дальше? Я услышу лекцию, что им надо дать время? Позволить им приспособиться?

      Сергей оставил ее риторические вопросы без ответа. Прошла минута, прежде чем он произнес: «Дори?»

      Тон его голоса заставил Дори взглянуть ему в лицо.

      Он сказал:

      — Я знаю тебя, знаю твое благородство, но это особое событие, Дори. Если хочешь, я могу устроить тебя к своему приятелю. Это не клиника, где все выстраиваются в очередь. Он сделает все тайно, в своем кабинете.

      — Отлично! — воскликнула Дори. В ее голосе звучал неприкрытый сарказм. — Это очень важно, чтобы все прошло тайно.

      Она сидела очень тихо, испытывая глубокую боль от предательства брата, глядя прямо перед собой ничего не видящими глазами. Сергей положил руку ей на плечо, но она отпрянула от него.

      — Не трогай меня, Сергей. Не трогай.

      — Я только пытался помочь. Дори повернулась к нему.

      — Как ты мог? Помнишь Юлия Цезаря: «И ты, Брут?» Это как раз то, что я испытываю сейчас. «И ты, Сергей?»

      — Я просто пытался помочь тебе, — повторил он. — Я не знал, насколько сильно твое чувство по отношению к этому.

      — «К этому»? Сергей, чему они учат вас, парней, в медицинском колледже? Я думала, акцент делается на сохранении жизни, но теперь я уже не уверена; сначала мой доктор, сейчас ты. Ты, Сергей, мой любимый брат! Как ты можешь говорить «это», когда речь идет о твоей племяннице или племяннике?

      Сергей поднял руки вверх.

      — Ладно, Дори. Я совершил ошибку. Можешь отрубить мне голову, но сердцем я чист. Если ты хочешь этого ребенка — а, очевидно, так оно и есть, если то, что ты испытываешь, не чувство долга, — тогда я буду наилучшим дядей, о котором только можно мечтать.

      — Ты правда так думаешь? — спросила Дори, обратив к нему блестящие от слез глаза.

      Сергей обнял ее за плечи.

      — Конечно. Ты — Айседора с двумя левыми ногами, а я — Сергей, которому медведь наступил на ухо. Мы должны держаться друг друга, малышка.

      — Это слишком печально, чтобы быть забавным, правда? — сказала Дори. — Двое трудяг чувствуют себя неполноценными из-за того, что они не родились с талантами, соответствующими их обязывающим именам.