Он долго пропагандировал Алешу, рассказывал о комсомоле, уговаривал идти записываться. Это в первый раз он выступил агитатором, ему нравилось, что Алеша внимательно слушает его.

Потом оба вдруг вспомнили, что их ведь послали по делу, и, как испуганные воробьи, разлетелись в стороны. Но разлетелись друзьями.

Ночью, укладываясь спать, Семчик вспомнил Алешу и решил с ним чаще встречаться и окончательно распропагандировать его. Потом он подумал, что хорошо б целую ячейку организовать — ячейку курьеров, например.

Вспомнились почему-то голуби: сизый турман камнем падал на залитую солнцем крышу.

«Учиться?» — мелькнул в его уже сонной голове вопрос отца, и Семчик, засыпая, решил, что ему все равно: можно и учиться, хотя ему и так живется не скучно и забот полон рот.

Уже давно болел Алеша тоской по школе, по учению. С болезненной остротой вспоминал он школьные парты, забрызганные чернилами учебники, монотонную речь учителя, ответы у классной доски.

Еще и другое влекло его в школу.

В большом учреждении, среди массы взрослых и властных людей, Алеша совсем потерялся, утратил свою самоуверенность. Самолюбивый, он говорил себе, что пакет, который он несет в разносной книге, ценнее для всех, чем весь он, Алеша. Он тоже помнил, как раскритиковали здесь его почерк.

— Учиться надо, — сквозь зубы говорил он себе и не знал, где учиться, чему учиться.

Он спросил однажды, набравшись духу, у своего начальника — управляющего делами совнархоза:

— Как там, хочу спросить, нет ли набора на курсы?

— На какие курсы?

— На какие-нибудь. Курсы комиссаров, или шоферов, или бухгалтеров? А? — И добавил с голодной тоской: — Учиться охота.

В августе совнархоз спешно был переброшен в другое помещение. Алеша деловито помогал грузить подводы, волочил ящики, корзинки, связки бумаг. Когда последняя подвода, нагруженная этим всем канцелярским скарбом, наконец, тронулась, Алеша увидел: к помещению, занимаемому ими раньше, подъехала чужая телега. На ней были школьные парты. Алеша заметил даже, что на одной криво вырезано ножом: «Коля Вас.».

«Васильев, должно быть», — мелькнуло в Алешиной голове, и он грустно побрел по тротуару.

Он слышал: школами распоряжается наробраз. Иногда он заносил туда пакеты. Пойти похлопотать?

«Отец? — Алеша усмехнулся. — Нет, отец не пойдет. Его самого пристраивать нужно. Он за себя слова не скажет. Надо самому идти».

Он встретил на улице Вальку Бакинского, которого давненько не видал. Сначала обрадованно бросился навстречу, потом остановился, вспомнив, как однажды Валька шел по улице с какими-то вертлявыми девчонками и, заметив босого Алешку, «не узнал» его.

«Ну и я тебя не знаю!» — подумал сейчас Алеша, заложил руки глубоко в карманы и задрал кверху облупленный нос.

— Здорово, Алеша! — радостно протянул ему руку Валька. — Какая встреча! Как в опере!

Алеша подумал-подумал и тоже протянул руку.

— Ну, здравствуй! Как ваше ничего?

Они пошли рядом, дружно постукивая деревянными колодяшками.

Алешины колодяшки смастерил отец. Вместо ремешков у них тесемки, вся нога от этого в синеватых полосах.

Когда Алеша стоял на месте, он зачем-то все время шевелил грязным большим пальцем правой ноги. Ноготь на пальце был сбит.

Валькины колодяшки сработал мастер, сработал с щегольством и даже с шиком. Так и чувствовалось: сделав их, мастер долго вертел перед собою, любовался ими и грустил о тех временах, когда не такие заказы выделывал. Честный непьющий столяр, он хотел побить этой работой парижских сапожников. У тех под руками был нежный, деликатный материал — шевро, мягкое и податливое, как кожа женщины. А у него в руках — честное простое дерево, из которого следует делать табуреты и кухонные столы. А он, мастер, вот он сделал шикарную обувь, — такой шикарной не носили патриции Рима, — сколько здесь ремешочков, застежек, какой рисунок ноги! И мастер был доволен своей удачей.

Должно быть, и Валька гордился колодяшками. Он надел носочки, синие, с серебристой змейкой. Он постукивал колодяшками легко и задорно, как молодой жеребенок копытами.

— Где служишь? — спросил Алеша.

— Я? Нигде.

— Нигде? Как же это можно? Надо что-то делать.

— А что же делать?

— Ну, что-нибудь! Служить. Или учиться. Или бубликами торговать. А без дела как же?

— Я учиться собираюсь.

— Да? — отозвался Алеша. — Вот и я тоже. Учиться, понимаешь, надо!

— А я на скрипке буду учиться играть.

Алеша потух.

— На скрипке? — пробормотал он. — Ты лучше на шарманке научись играть.

Валька обиделся.

— Скрипка — благородный инструмент. Она будит людские сердца.

— Ерунда! — оборвал Алеша. — Понимаешь, надо Делу учиться. Делу! — Его лицо стало хищным и жадным. — Я бы в шоферы пошел, да нет таких курсов.

— Шофер? — засмеялся Валька. — Это почти швейцар или лакей: он возит начальство, и ему иногда дают на водку.

— Шоферы бывают на бронеавтомобилях, — пробурчал Алеша. — Ты дурак, Валя!

— Я не хочу с тобой ссориться. Будь шофером. Я считаю, — Валька любил говорить, как отец, официально и кругло, — я считаю, — и это мое глубокое убеждение, — что надо овладеть общей культурой.

— Шарманкой?

— Да, и скрипкой. Но это между прочим. А вообще — я поступаю в школу.

— В школу! — закричал Алеша. — Ну вот! Это дельно! В какую школу?

Валька растерялся: он сказал наобум. Дома его подучивал отец математике, счетоводству, географии. Школу он придумал. Он смутился и покраснел.

Алеша презрительно усмехнулся.

— Эх, Валька! Актер!

На другой день Алеша все разузнал и сам пришел за Валькой. Тот лежал на кушетке, обложенный книгами.

— Вставай, вставай! — закричал Алеша. — Пошли в школу поступать!

Они пришли в наробраз, потолкались по комнатам и как-то сами собой попали куда нужно.

— Только чтоб после обеда заниматься, — беспокойно предупредил Алеша. — А то служу я.

Их направили в первую трудовую школу имени Некрасова.

Острый запах дезинфекции стоял в большом пустом коридоре. Грудой, одна на другой, лежали парты, грязные, подбитые, изрезанные ножами.

Высокий седой человек, осанистый и прямой, без улыбки смотрел на Алешу и Вальку.

— А ее еще нет, школы, — сказал он, внимательно выслушав Алешу. — Одни стены! — Потом он помолчал, посмотрел в бумажку, которую принес Алеша из наробраза, и строго спросил: — А рисовать умеете?

Ребята растерялись.

— Надо бы дощечки написать, плакаты, — объяснил заведующий. — Я вам текст дам.

Он ввел их в свой кабинет, где стояли только стол и стул простого дерева.

— Возьму я вас в работу, юные товарищи, — сказал, усаживаясь, заведующий.

— Нет, мы учиться хотим, — перебил испуганно Алеша. Он подумал, не ошибся ли заведующий, приняв их за кого-нибудь другого. — Мы учиться.

— Вот я и говорю, — наставительно и чуть повышая голос, произнес заведующий. — Плакаты напишете, библиотеку в порядок привести поможете. — Он встал. — А когда мы все это сделаем, у нас уже не стены, а что будет?

Они не знали. Заведующий ответил сам, подняв к носу указательный палец и помахивая им:

— Школа будет. Понятно?

И отпустил их.

Не так себе представлял все Алеша, когда тосковал по школе.

— И колокола нет, — разочарованно сказал он, когда вышел на улицу.

— Какого колокола? — не понял Валька.

— А чтоб переменки звонить.

Но Валька, которому понравился заведующий, успокоил его:

— Ну, колокол, должно быть, будет.

А дело было не только в колоколе.

Когда школа открылась и начались занятия, — Алеша это ясно понял, — школа не имела никакого «вида». Школьники сразу заплевали и коридор и классы семечной шелухой, — она легла на пол толстым слоем да так и осталась. Топить было нечем, в классах было холодно, учащиеся сидели на уроках в пальто. С валенок стекали грязные струйки воды.

Стоял оголтелый шум.