— Так вот, думаешь — это мужчина и женщина? Ну да, у обоих все причиндалы на месте, но вот это-то, — Рэй ткнула пальцем, — настоящая женщина, а это — транс после операции; звали Олей, теперь Олег! И все у них нормально, и секс без проблем, а не как меня запугивали в этом долбаном НИИ, что, мол, человек после операции по смене пола — хуже инвалида! Чушь!
Рэй снова сунула фотографию в книгу и стала ходить по комнате, потом села рядом с Кирш и вопросительно заглянула ей в глаза.
— Блин, Рэй, ты же помнишь этих своих знакомых по обследованию: у одного все гниет, у другого с гормонами беда, третий повесился, решив, что в прежнем теле ему было поуютней,..
Рэй, как на присяге, хлопнула ладонью по книге.
— А у этих — все в порядке!
— Ясно, ты опять за свое…
Отчасти Кирш была рада, что застала Рэй не в хандре, а почти в воодушевленном настроении, но она уже давно успела заметить, что такие подъемы могли закончиться для ее странного друга-подруги провалом в новое разочарование, В моменты нового подъема у Рэй вытягивались скулы, загорались глаза и рот становился подвижным; когда эйфория заканчивалась, губы у Рэй сужались и застывали, а лицо становилось похожим на широкую, ничего не выражающую маску. Иногда Кирш казалось, что среднего ее подруге просто не дано. Сейчас Рэй непрерывно кривила рот, подхихикивая после каждой сказанной фразы, и цепким горящим взглядом ловила реакцию Кирш на свой рассказ.
Кирш медленно шла по коридору и слушала, как Рэй своим ломающимся голосом мальчика-подростка рассказывает ей о чужом счастье. Выяснилось, что та пара на пляже даже планирует каким-то образом сделать свою семью полноценной, родив ребенка, что «он» — уважаемый человек в какой-то фирме, и никому и дела нет, кем он был и кем стал… — Кирш удивленно подняла брови. Рэй рассказывала так, будто на самом деле рисовала мир своей мечты:
— …Все работает, у него все работает! Понимаешь, в реальности тот орган, чье наличие я чувствую, когда трахаю телку, — он у меня по ошибке природы отсутствует, доверив все трем пальцам правой руки! Кирш, ты хоть и не транс, тебе же это тоже знакомо, гак?!
Кирш кивнула с деланным равнодушием.
— А у него тоже ничего не было, а теперь есть и работает — девушка довольна!
— Да девушка и без этого может быть довольна, сама знаешь.
Рэй в задумчивости остановилась и пожала плечами:
— Ну да, девушка ни при чем, это для себя, чтобы соответствовать собственному представлению о себе…
Кирш не стала пререкаться — это был их бесконечный спор с Рэй: должен ли человек любить себя тем, кем он явился в этот мир, или его право —сопротивляться. Кирш соглашалась, что сын дворника может стать президентом, что инвалид может стать спортсменом, — словом, что подняться выше назначенного старта — даже похвально, но это совсем не то, что восстать против программы, занесенной в человека хромосомным кодом: XX или XV — как ни меняй свою внешность. Рэй всегда сопротивлялась, крича, что душа хромосомам не подвластна и только она выбирает, кого любить: мужчину или женщину. Рэй бесновалась: «Выходит, души ошибаются телами! Им нужно помочь!» Кирш давно перестала спорить: она не ходила в церковь, но, вспоминая бабушкино лицо перед иконой, понимала, что верит в Бога. Она не спорила с Творцом, научилась любить свое тело, не позволяя ему излишеств, и признавала, что живет в грехе — таком странном и, возможно, более безобидном, чем миллионы других, но все же отбрасывающем ее к той стихни, которая со свистом гуляет по ту сторону защищающих человека стен.
Рэй же была революционеркой: она считала себя обиженной природой и видела за собой право отстаивать свое. Но ее останавливали два страха: возможная инвалидность и неприятный налет убожества на тех, кто уже перенес бомбардировку гормонами противоположного пола и саму операцию. «Может, это и есть кара Господня…» — думала Рэй, а врачи, заметив однажды ее колебания, в операции отказали.
Выходя, Кирш хлопнула Рэй по плечу:
— Забудь, ерунда это все! Просто люби женщин, и все. Знаешь, почему я на каждом шагу поношу лесбиянство?
Рэй остановилась на лестнице и понуро взглянула на Кирш, ожидая продолжения мысли,
— Чтобы узнать у людей их истинное отношение! А уж дальше или отстраняюсь от них, или начинаю уважать. А себя калечить я не хочу — ни душевно, ни, заметь, физически! И тебе того же советую.
Рэй пожала плечами.
Кирш села в машину и, втянув голову в воротник куртки, нахмурила брови.
— Ты чего? — Кот выкинула в окошко сигарету и взялась за руль.
— Да ну… Взялась зачем-то мораль читать… Испортила человеку настроение.
Они доехали до дачного поселка, почти не разговаривая, И лишь на середине пути Кот неожиданно спросила:
— Кирш, слушай, а Лизу-то кто убил, тыкак думаешь?
Кирш промолчала так, словно Кот не имела права на этот вопрос. Кот закурила.
— А ты уверена, что это не я? — Кирш внимательно посмотрела на подругу.
Кот закашлялась, глотнув дым, и уставилась на дорогу,
— …Да ладно, расслабься, не убивала я никого; а вот того,кто это сделал, наверное, убить могла бы!
«Дача Стеллы» на самом деле принадлежала мужу ее матери — внуку известного в советские времена писателя— и находилась в тихом поселке творческих работников, где никто не выращивал под окнами помидоры; здесь люди бродили по своим участкам среди высоких сосен, летом вешали на них гамаки и, неспешно раскачиваясь, смотрели в небо, рядом с которым сходились тяжелые дымчатые кроны.
Как-то летом, когда Кирш приехала сюда на шашлыки, она удивилась местной тишине и спокойному достоинству красивых домов, теряющихся в благородной зелени необъятных участков. Тогда ей пришла мысль о том, что люди делятся на тех, кто должен жить на таких дачах, и на тех, кому больше подходит обитание в домиках, стоящих за сеткой «рабица» среди теплиц и грядок. Это не определяется рождением: как в семье людей, с осени думающих только о саженцах, а с весны о посадках, может родиться чадо, безразличное к земле и грезящее о звездах, так в доме потомственных интеллигентов-философов может ни с того ни с сего появиться кто-то безразличный ко всему, кроме простого «мещанского» счастья.
Среди сосен писательского городка бродило мною людей случайных и не имеющих острой нужды в уединении с собственным вдохновением; Стелла была именно из таких людей. Она сделала все возможное, чтобы даже у истинного хозяина дачи возникло ощущение, что все права на этот дом и богемное времяпровождение в компании известных соседей и их отпрысков имеет только она. Уже давно мама с супругом не казали сюда носа и уезжали на лето к морю; они были счастливы, что Стеллочка «приглядывает» за дачей и зимой. Иногда они спрашивали у нее разрешения, чтобы приехать сюда на выходные,
Кирш стояла у высокого каменного крыльца и в задумчивости крутила на пальце ключи, ожидая, пока Кот заедет в ворога. Потом открыла стеклянную дверь и отключила сигнализацию; Кот цокнула у нее за спиной:
— Ничего себе дачка… Слушай, я б не стала от такого хозяйства ключи направо-налево раздавать, чегой-то Стелка к тебе такая добрая?!
Кирш сняла ботинки и прошла в гостиную, Кот помялась и тоже сбросила обувь, подтянув носок с дыркой на пятке.
— Стелла? Да влюбилась, наверное! — Кирш засмеялась, но на самом деле почувствовала неприятную оскомину: она не уважала Стеллу, считая ее беспринципной приспособленкой, а теперь вот, не брезгуя, обратилась к ней за помощью.
Кот промолчала и сделала вид, будто разглядывание камина — это единственное, что может ее сейчас увлечь. У нее не было пи женской интуиции, ни мужского умения метко делать выводы, но какое-то волчье чутье изгоя часто предупреждало ее об опасностях; оно же подсказывало ей, что Стелла — это уши и глаза Галины Долииской — дамы, неистово желающей приручить Кирш…
Слышно было, как за сплошным деревянным забором проехала и остановилась машина: Кирш и Кот, открывшие по бутылке привезенного из города пива, испуганно переглянулись и стали ждать. Хлопнула дверь, и машина уехала, Кирш выдохнула, подошла к камину и сняла с него шахматы, Кот поняла, что сон на сегодня отменяется и завтра утром она поедет на работу, засыпая за рулем: Кирш любила долгую игру в шахматы, и с тех пор, как она бросила героин, пожалуй, только это и позволяло ей по-настоящему отвлекаться от окружающего мира и собственных мыслей.