С этого происшествия для Кирш началась новая жизнь, в которой Лизе уже не было места. Лизина смерть стала грустным трамплином, перекинувшим Кирш в иное измерение…
2
В тог день, когда Рэй зашла в компьютерный клуб и отправила свое грустное послание Кирш, она еще не знала, что ждет ее вечером.
Рэй работала лаборантом в институте. В этой работе ее раздражало все: белый халат в пятнах от химикатов, жужжащий электрический свет в неуютном помещении, пробирки и престарелые тетки-ученые, подчеркнуто обращающиеся к Рэй: «Елена Степановна».
Рэй, как обычно, повесила свой халат на гвоздик и, сменив сандалии на ботинки, поспешила домой: отмыться от этих запахов, переодеться и вздохнуть легче в знакомой компании, где никто не удивится, если она скажет: «Я — Рэй — клевый парень!»
— Опять пива?— Из ларька высунулась улыбающаяся голова.
— Как всегда. — угрюмо подтвердила Рэй.
Едва открыв входную дверь, она услышала голоса: отец разговаривал с каким-то мужчиной. Из кухни доносились обрывки фраз: «…Да ясное дело— просто мужика нормального не было», «Да никакого не было!»… На стук входной двери в коридор вышел отец, из-за его спины выглядывал какой-то молодой громила.
— Ленка, это Витек, с моего депо.
— И что?
— Чаем напои!
— Сам пои. — Рэй прошла в свою комнату и собралась закрыть дверь, но сзади ее остановила чья-то сильная рука: это Витек схватил ее за запястье и улыбнулся во весь рот.
— Ты, дебил, отпусти быстро!
— Зачем так хамить, мадам?! Может быть, мы с вами поладим? — Он попытался взять Рэй за подбородок. Она выхватила из-за пазухи охотничий нож и полоснула громилу по руке. Тот взвыл и ударил ее в челюсть. Рэй отлетела в коридор. Наблюдавший за всем отец завопил!
— Дура! Тебе мужика надо, тогда мозги на место встанут!
Витек шипел, держась за раненую руку:
— Уродина, благодарить должна; да при такой топорной морде ни один мужик на тебя не позарится!
Рэй не услышала адресованных ей слов, а если бы и услышала, они оказались бы не более сильным оскорблением, чем поступок этих двух мужчин.
Уродиной Рэй не была: таких женщин просто называют некрасивыми. У нее были довольно грубые черты лица, колючий взгляд, широкие скулы и бесформенные брони. С эстетической точки зрения все это мало украшало Рэй как женщину, по вполне подходило ей как «почти мужчине»-транссексуалу. Кроме того, если со стороны не возникало откровенных провокаций, у Рэй было приятное, располагающее выражение лица: глаза улыбались и были внимательны к собеседнику, часто выдавая восхищение.
Рэй первый раз в жизни вцепилась отцу в рубашку, с ненавистью заглянула в глаза и зашипела:
— Придурок, да мне врачи разрешение дали на смену пола! Мне уже паспорт меняют, по закону! Мне операцию скоро сделают!..
Она схватила куртку и выбежала из дома, Как всегда, позвонила Кирш, но у той был выключен мобильный. Тогда Рэй ненадолго зашла в компьютерный клуб, потом купила две бутылки водки и провела весь вечер и ночь у знакомой милиционерши Натальи. Та — пышная дама с Приволжским говором — всегда встречала Рэй с горящими глазами, малиновыми губами и в обязательном красном махровом халате. Наталья умела утешать, душа в своих объятиях, и отличалась темпераментом в постели.
Назавтра с больной головой Рэй с трудом дождалась конца рабочего дня. Она плелась от метро, проклиная необходимость возвращаться в родительский дом и укрепляясь в мысли снять комнату. «Только собрать вещи!» — с таким желанием Рэй вошла в квартиру, сжав кулаки. Дома, к счастью, никого не было. Она включила музыку и начала выкидывать вещи из шкафа. Неожиданно сердце дрогнуло: открылась входная дверь, раздались шаги по коридору, и Рэй увидела отца; в руке бутылка, глаза подозрительно блестят.
— У меня больше нет дочери!
— Да у тебя ее давно нет! — Рэй продолжила разбирать вещи.
— Я от тебя отказываюсь.
— Да плевать! Ты б еще моей пенсии дождался, чтоб от меня отречься!
— Я давно собирался. Я тебе и памятник давно приготовил — в гараже стоял…
Рэй с ужасом оглянулась:
— Какой памятник?!
Отец отхлебнул из бутылки и ответил таким низким голосом, что с первого его слова у Рэй похолодела душа:
— Слушай меня. Последний раз. Я жену похоронил. А потом и дочь. Дочь, а не мужика без …! — Он махнул рукой и захлопнул за собой дверью.
Рэй присела на край дивана.
Потом сорвалась с места, будто кто-то ударил ее в спину, и, перепрыгнув через груду вещей, валяющихся на полу, бросилась прочь из квартиры.
Она бежала по улице, не огибая луж; пересекла улицу и дальше — переулками, переулками. Странно в тридцать лет бежать как в пятнадцать — от обиды и думая, что можно обогнать машины. Срезав полквартала, она выбежала к остановке— как раз подъезжал трамвай. Рэй вошла в него одним шагом и впилась руками в поручень. «Врет он все! Он не посмеет!»
Уже стемнело. Кладбищенский сторож угрюмо наблюдал через окошко, как не по сезону одетое, вернее, раздетое существо трясет ворота. Сидящий напротив сторожа человек даже не повернул голову в сторону окна: он сгорбился, разглядывая потрепанные карты в руке, и, нахмурив брови, искоса поглядывал на полупустую бутылку, стоящую у сю ног на газете. Когда зрелище за окном порядком наскучило, сторож положил свои карты на ящик, пригрозив напарнику, и вышел к Рэй.
— Чего ломишься, пацан? Сюда никто не опаздывает! — Рэй сделала шаг назад.
— Вы что, закрылись уже?! Мне надо, очень!
Сторож прищурился: существо ответило ему неприятным, но женским голосом, и под рубашкой у него, кажется, была отнюдь не мужская грудь,
— Баба, что ли? А, один хрен; чего надо-то? Потом навестишь, утром приходи.
Рэй достала из заднего кармана брюк кошелек и протянула сторожу. Тот нерешительно взял, открыл, с сомнением посмотрел на странную посетительницу и, вынув несколько купюр, вернул кошелек Рэй, Ворота загрохотали, Рэй протиснулась в щель, не дождавшись, пока они откроются до конца.
— Кто это там? — удивился карточный напарник сторожа.
— Да психованная какая-то: приспичило ей в темноте по кладбищу гулять… И вообще, могла бы через сто метров через дырку в заборе пройти…
Рэй не была на кладбище давно, она уже не бежала, а медленно шла, не чувствуя холода. Ничего, кроме страха. И это был не страх темноты, не боязнь снова увидеть огненный столб и не страх перед покойниками: она боялась увидеть то, что приехала увидеть.
Ограда, еще ограда, поворот, ограда… Бесконечные ограды.,.
В детстве Рэй ездила с мамой на экскурсию в Прибалтику и видела там кладбище. Оно было совсем не похоже на русские погосты: в сосновом бору стояли, будто прогуливались, ухоженные памятники, и не было никаких оград. Тогда Рэй удивилась этому, а мама объяснила, что, наверное, у католиков так принято, а у нас так быть не может хотя бы потому, что без оградки утащат и цветы и сами памятники.
Рэй замялась, прежде чем повернуться. Она подошла вплотную к чугунным прутьям, взялась за них руками и медленно подняла глаза… Ноги стали ватными, а по спине побежали мурашки: рядом с маминым памятником стоял еще один, поменьше, совершенно черный, посередине белела овальная фотография, Рэй с упавшим сердцем открыла калитку и вошла. Она наклонилась перед памятником и… встретилась с собственным лицом: фото на паспорт пятилетней давности. Имя, отчество, фамилия. Дата рождения и дата смерти. Получилось, что она умерла вчера…
Свет фонаря, оставшегося где-то позади, создал другую — темную Рэй, покорно ложащуюся на свой памятник. Заметив эту тень, Рэй содрогнулась и почувствовала озноб. Полумрак кладбищенских деревьев, могилы, упрекающие жизнь за ее беспечность, тень — все на несколько сот метров вокруг было сильнее одного стучащего сердца – маленького, с кулак Рэй – и все отвергало его. Страх и отчаяние сдавили горло, ей захотелось плакать, по не было слез. Она закрыла лицо руками и попыталась справиться с дыханием: пусть вдохи будут короче, а выдохи длиннее, чтобы меньше вдыхать этого страшного тленного воздуха и скорее выпустить эту уже не умещающуюся в груди боль. Мертвецы — не страшно, думала Рэй, страшно то, что для вечности человек — это бездомная душа и кости, гниющие в земле. И, конечно, душа, если она имеет на это право, никогда не прилетает на кладбище, потому что само существование могилы оскорбляет и ее, живую, и ту вспышку жизни, которую ей посчастливилось пережить в теле. Тело болело вместе с душой, тело испытывало желания, тело стремилось быть с кем-то рядом, иногда спорило с душой.,. Но едва она покинула его, как и тело стало таять, исчезать — возможно, рядом с телом того человека, которого при жизни ненавидела душа. Два ненавистных Друг Другу тела могут смешаться и стать удобрением для одного дерева. А две покинувшие оба тела души будут смотреть на это дерево с небес и принимать как данность: ничего не важно после смерти, она примиряет всех, венчая пустотой. Жизнь разделяет, смерть соединяет, а сильнее их обеих разве что любовь, которая соединяет души при жизни и мучает раздельностью тел, «А счастья не было и нет, хоть в этом больше нет сомнений…» Рэй всегда любила Блока. Он тоже был странным, несчастным, злоупотреблял опиумом и бежал от любви. Слезы обожгли ладони: Рэй стало мучительно жаль себя; вот она жила после Блока, фактически пережила его, а кто-то переживет ее, и души объединит небо, а тела — земля. Все уходят, так и не поняв, зачем они приходили. Самым глупым в смерти для Рэй казалось, что она, Лена, может умереть, так и не поняв, не полюбив себя, не заслужив чьей-то любви, не полюбив кого-то другого. Нельзя любить кого-то, не научившись любить себя… Здесь, в земле, она будет вместе с теми, кто презирал ее; она не была нужна живой, а мертвыми не нужен никто. Другие ушедшие наверняка были понятны себе, а она? Она даже не понимает, какого пола существо живет в ее не особенно привлекательном женском теле, не понимает, жива ли она вообще, если смотрит на собственное надгробье со стороны, если заслужила такую ненависть. Кто большее чудовище: она или ее отец, установивший этот могильный памятник?.. Рэй почувствовала, как слабеют ноги, но от мысли, что, опустившись на корточки, она станет ближе к земле — страшной, холодной, чужой, — ей стало жутко. В этот момент она была заблудившейся в чужом дворе пятилетней девочкой, мечтающей, чтобы добрый волшебник за одно мгновение перенес ее домой. А где он, ее дом? Приступом подошли новые слезы, но тут Рэп почувствовала, что кто-то коснулся ее ноги. Она в ужасе отняла от лица руки и увидела быструю тень, скользнувшую мимо нее: уже по ту сторону ограды довольно уверенно вышагивал котенок, Рэй быстро открыли калитку и вышла за ним. Он должен вывести ее отсюда, он знает дорогу, и он не боится. Котенок увидел на асфальте пожухлый бесформенный листик, насторожился, толкнул его лапкой и тут же прыгнул на него — листик не сопротивлялся. Котенок поохотился еще несколько секунд, потом поежился от холода и требовательно мяукнул. Рэй подошла ближе и взяла его на руки. Они шли вместе, так было не страшно— поворот, еще поворот; котенок урчал, а Рэй прислушивалась, как под правой ладонью ровно и быстро отстукивал крошечный живой двигатель: два сердца против всей этой кладбищенской тишины уже сила. Щеки высохли от слез, но были совершенно ледяными, Рой снова вышагивала с пятки на носок, бросая вызов миру, и четко понимала, что больше никогда не пройдет этой дорогой, не вернется на это кладбище, — мама простит, она ведь и сама, конечно, не здесь.