Сама же молодость должна тоже торопить свое восхождение. Вас ждут. Без вас, как без детей в семье, скучнее и тише, вы — свежий, ободряющий ветерок, вы — новая жизнь, которая всегда теребит даже мудрых. Хочется, чтобы с первой поры вы избежали тех ошибок и трезвого расчета, словами о которых без всякого злорадства наполнил я эту статью.

Приятнее было бы писать о светлых делах и надеждах. Мне больше всего хочется понадеяться на молодежь^ Она по — своему, быть может, горячее прославит время, поделится проблемами, мечтами, радостями и тревогами, всем, чем обогащено новое поколение. «Очарованья ранние прекрасны!» — признавался поэт. С этого надо и начинать в творчестве. Не ковырять жизнь, а петь ее. Сложное нагонит с возрастом. Хочется прочитать произведение истинного сына народного. Люди жаждут в полотнах и спектаклях узнавать себя, сокровенные переживания, свой труд и конечно же «тот уголок земли», где пробуждалась и состарится их дорогая жизнь.

Хору кубанского искусства пристало звучать громче, шире и мощнее. Пусть звучат в нем рядом, дополняя друг друга, зрелые и юные голоса. Разве людям не хочется застать на своем веку искусство родного края высоким, достойным правды и красоты кубанской жизни? И мне думается, тут круговая порука вполне уместна: порука строгости, принципиальности, любви к творчеству. Приятна и обязательна одна солидарность: солидарность в честной работе и осознании глубоких общественно — художественных задач, утвержденных перед нами с такой настойчивостью вечно влекущим вперед временем.

1984

Я всегда думал и думаю: как же это прекрасно, что в разных уголках России есть художники, которые выражают в творчестве истинно народную крестьянскую душу, ту вековую, невысохшую душу, из которой проросло все, из которой, утончаясь от поколения к поколению, вырастали первые летописцы, художники, хрестоматийные русские князья Ярославы, Александры Невские и Дмитрии Донские, культурные послы, просветители, в нашем веке — маршалы, ученые, государственные деятели и т. п. В. Белов, В. Распутин, Е. Носов, В. Астафьев, В. Шукшин, Ф. Абрамов — дети русского крестьянства и — подчеркну! — благодарные дети. Да, они низко, до самой земли, поклонились дедушкам, бабушкам, отцам-матерям за чистоту души, за воспитание в традициях народной правды и добра, за постоянное великое дело, которое они творили вместе со всей страной в годы испытаний, радостей и бед. Они открыто попытались сказать то, что назрело в самой душе народной. Их первое чувство к человеку — милосердие. Между тем, вместо того чтобы честно «разобрать» беловского Ивана Африкановича, заступиться за его еще не устроенную жизнь в колхозе и в семье из девяти (!) человек, порой хитровато спорили на тему: абсолютно понимает Иван Африканович добро или относительно? Так это просто у нас бывает — не увидеть нарочно самого важного. Очень часто — никакого сочувствия, прикасания к живому литературному явлению, одни поиски «системы образов» и «проблем». А на ладони лежала сама жизнь. Читаешь, бывало, и радуешься: должен же был кто‑то восславить этих людей — после «великого перелома», после войны, — этих хранителей тысячелетней нравственности и труда на земле! Восславить, пожалеть, сказать слово правды о них и за них и в художественной форме донести обществу нынешние насущные вопросы! Если бы Е. Носов и другие писатели с ледяным мастерством разбирали жизнь, ничего бы путного они не создали. Вот еще одна их заслуга: они вернули в нашу литературу глубокое чувство. Они как бы укорили прочих писателей, привыкших к формальным восклицательным знакам. Не нужно было им растерянно спрашивать: «Где есть дух?» Они нутром знали, что дух — в душе человеческой, душа эта от технической революции не умерла, как не умерла она после изобретения чуда — колеса, надо быть только чутким, иметь упрямую совесть, сострадание русского художника, мужество и терпение, чтобы все сущее выразить словом; надо жить с людьми теми же трудностями и нехватками, что и все, не болтать на каждом собрании, в каждой статье: «Я отвечаю за все на свете!» — а родниться душой с обиженным и счастливым и с литературного младенчества помнить, какая миссия молчаливо возложена простыми людьми на плечи писателя.

Вот и вся загадка «духа».

Понятие «совесть» тоже обнажилось с приходом в литературу «деревенщиков». Недаром А. Твардовский так дорожил ими.

Совесть, доброта, милосердие… Читайте!

«А тем временем Дуняша застаивалась в галантерее.

Бог ты мой, сколько тут всего! Чулки простые, чулки в резиночку, чулки тоненькие, в паутинку, как у ихней учительницы. Мониста! Голубые, в круглую бусинку, красной рябинкой, зеленым прозрачным крыжовником, и рубчатые, и граненые, и в одну нитку, и в целый пучок… А брошки! А сережки! Блузки какие! Гребенки и вовсе небывалые! Глядела на все это Дуняшка, и даже продавщицы замолчали, как разбегались глаза от красоты невиданной, как сами собой раскрывались пухлые губы от восхищения. Подходила Пелагея не торопясь, разглядывала все это богатство, полная внутренней гордости, что если захочет, то все может купить.

Смотрели на Дуняшку продавцы, ждали, чего пожелает она, на чем остановит выбор. А Дуняшка торопливо шептала Пелагее:

— Глянь, какие сережки! Не дорого, а как золотые! — И моляще дергала мать за рукав.

— Пошли, пошли! Некогда тут! — озабоченно говорила Пелагея.

А Дуняшка:

— Мама, хоть гребенку!

Но Пелагея направлялась к выходу и лишь за порогом, чтобы не слышали люди, гусиным шепотом выговаривала:

— Гребенку купим, а на пальто не хватит. Понимать надо!»

Кто жил в шестидесятом году в среднерусской деревне, тому нечего разъяснять, про что тут написано. И кто не жил, тому тоже все ясно.

Какое же у писателя доброе сердце!

И еще, все оттуда же, из «Шубы» Е. Носова:

«Зеркало молчаливо подсказывало каждому проходящему мимо, что именно ему заменить или чего не хватает в одежде».

Это и есть художество. С этого пристального честного взгляда на самого себя и на все вокруг началась «деревенская» проза. И достигла вершины в произведениях В. Распутина. А о чем же спорила подчас критика? Не летала ли она над деревнями в самолетах и любовалась с высоты обсерваторным сиянием куполов силосных башен и железными вилками высотных электропередач?

Теперь признаюсь: у меня всегда было двойственное чувство к произведениям «деревенской» прозы. И не у меня только.

Первое чувство — любовь и преклонение. За что? Я уже сказал выше.

В закромах прошлой нашей литературы у «деревенщиков» есть прямое родство. Такие же братья «деревенщики». Не слишком ли буквально восприняты сегодня их заветы? Тут у меня к нынешним «деревенщикам» рождается второе чувство. Как его назвать? Неудовольствие? Неточно. Сожаление? Может быть. Сочувствие их беде, их вынужденной необходимости долгое время, по крайней мере в начале своего пути (пока не высказались), пронизывать свою прозу чересчур бытовым и даже хозяйственным смыслом. Они слишком поверили в то, что после их произведений переменится обстановка в деревне. Они порою подменяли очеркистов. Особенно увлеклись этим незнаменитые писатели.

У Бунина есть замечательная запись — я приведу сперва ее первую часть, потом вторую.

«Деды и отцы наши, начавшие и прославившие русскую литературу, не все же, конечно, «по теплым водам ездили, меняли людей на собак» да «гуляли с книжками Парнй в своих парках, среди искусственных гротов и статуй с отбитыми носами», как это многим кажется теперь. Они знали свой народ, они не могли не знать его, весь век живя с ним в кровной близости, и не имели нужды быть корыстными и несвободными в своих изображениях его, как недурно доказали это, например, Пушкин, Лермонтов, Толстой и многие прочие…»

Так‑то: народ, Пушкин, Лермонтов, Толстой и… литература, которую хочется прочитать всем. Там не встретишь исключительно усадебных или крестьянских проблем, которые, может, интересны русскому читателю и вовсе безразличны, допустим, читателю Европы. Там помимо гениальности было у творцов что‑то еще, что не замыкало их мысли и чувства в своей среде. И что же у наших современных чудесных писателей? По — моему, тематическое родство, сама природа происхождения (она все же в крови) слишком прямолинейно, страстно повлекли их не за раздольным полетом Пушкина, Лермонтова, Толстого (как Бунина, например, пусть и автора «Деревни»), а за унылой заземленностью «деревенщиков» прошлого, не лишенных, впрочем, поэтичности, — за братьями Г. и Н. Успенскими, Слепцовым, Решетниковым, Засодимским, Подъячевым и самым интеллигентным из них — Эртелем! Боюсь допустить неточность в слове, но не вобрали ли их художественные произведения чего‑то сугубо крестьянского, отраслевого, социологического, а порою не просто деревенских, а чисто колхозных, материальных забот? По — моему, да. Порою даже повесть вмещала на своих страницах те проблемы, которыми обязаны в первую голову заниматься облисполкомы и местные Советы. А уж никак не изящная словесность! Очерк, статья — иное дело. Но изящная словесность в роли исполкома или завхоза?.. Нет, нет! Слышу возражения: это у В. Белова‑то? Е. Носова? В. Астафьева? Погодите. Они самые лучшие, много и других. Но и у них там, где даже этого нет, давят на читателя густое бытоописательство и иногда простая констатация неустройства жизни. Все‑таки много быта! Много! Музыка искусства глохнет. В этом моем укоре нет наплевательства на хлеб наш насущный. И все же это полезная правда, которую большим писателям сказать надо было давно. Ведь писатели сами вынули правду о времени из забвения. В лучших вещах своих они идут за Толстым. Вещей таких у каждого помаленьку. Их помаленьку и у родственников — предшественников. Толстой и Г. Успенский — таланты несоизмеримые. Но в одном ли таланте дело? Может, причина в самом подходе к материалу и в желании подниматься до общечеловеческих высот, до интереса всех слоев и всей культуры? Жизнь всегда была нелегка. Но похоже, что «деревенщики» недоверчиво отнеслись к наказу Пушкина: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Последние два слова для них просто ложь? А оно не так. Обман — не ложь, а полет души. Ведь горько оттого, что блистательная «деревенская» проза не завладела вниманием широкого читателя и даже люди села в большинстве своем не читали о себе, зачастую и не слыхали имен своих певцов. Резонанс был скорее в среде самого искусства. Совсем недавно исправили положение В. Распутин и В. Шукшин (последний немало обязан кино).