От злости девочка хлопнула себя ладонью по лбу. И почему нельзя было сдержаться? Почему нужно было подставить ей подножку? Неужели так трудно было просто пройти мимо? Даже если Донован примет ее в ученики, все равно был велик риск снова встретиться с Эдит, которая могла ее выдать. Эллен огорченно опустила плечи. Неужели ей всегда придется убегать? И куда же ей бежать без денег? Эллен села на придорожный камень и просидела там, казалось, целую вечность. «Эдит моя сестра, я не должна ее бояться», – попыталась успокоить себя девочка, не веря себе при этом.

После того как Эллен довольно долго просидела там, жалея себя, она встала, расправила плечи и упрямо выпятила подбородок. Для начала нужно было пойти к Доновану, чтобы узнать его решение. Перед кузней Донована стояло с полдюжины лошадей, и лишь на одной лошади не было всадника. Казалось, все его ждали. Эллен не пошла к кузнецу и задумалась над тем, куда же ей идти. «Возможно, это даже хорошо, что Донован занят, – решила она. – Можно пойти в дом, к Гленне, и рассказать ей, что я обидела дочь богатого торговца, и поэтому мне лучше уехать из Ипсвича». Гленна наверняка ее поймет, а Донован будет доволен тем, что она не станет путаться у него под ногами.

Как раз в тот момент, когда она хотела постучать, дверь распахнулась, и из дома вышел норманнский любитель рыбных паштетов. Он схватил Эллен за плечи, так как чуть не сбил ее с ног, и расхохотался.

– Ух ты, да это же наш юный дегустатор!

– Мое почтение, милорд. – Эллен предпочла опустить глаза.

– Вы мне не говорили, что у вас есть подмастерье, мастер Донован! – крикнул рыцарь в дом, и в дверном проеме показался кузнец. – Это, как мне кажется, храбрый мальчонка, так что нам повезло! В таком путешествии трусишка не помощник.

– Да, но я… – Эллен хотела объяснить, что она вовсе не подмастерье.

Однако норманн ее не слушал, а уже подшучивал над Донованом.

– Мы отплываем на следующий день после Троицы. Никаких животных. Возьмите с собой инструменты, какие-то пожитки. Все, что вам может понадобиться, вы получите в Танкарвилле. Приходите с утра в порт, и лучше, чтобы мы вас не ждали. Начальник порта знает, где стоят наши корабли, и укажет вам путь. А пока вам неплохо было бы подучить французский, – сказал он и оглушительно расхохотался.

В ответ Донован пробормотал что-то невнятное.

Возможно, Эллен должна была прояснить ситуацию, но она промолчала. Да и стоило ли? Норманн принял ее за того, кем она непременно хотела стать. Она только сейчас поняла, насколько хочет быть подмастерьем Донована, сейчас, когда ей уже казалось, что все пропало. Что же это за поездка, о которой говорил рыцарь?

Когда мужчины уехали, Донован не удостоил ее даже взглядом. Эллен стояла на месте как вкопанная, и не знала, что же ей делать. Тут из дома выбежала совершенно сбитая с толку Гленна.

– Объясни мне, Дон, я не понимаю! Почему король отправляет тебя в ссылку?

Донован ласково погладил жену по щеке.

– Король меня вовсе не отправляет в ссылку, любимая, это совсем не так. Уильям Танкарвилльский – близкий друг короля. Он прислал за мной Фицгамлина, так как хочет, чтобы я поехал в Нормандию ковать Уильяму мечи. Это большая честь, которой может быть удостоен только выдающийся кузнец!

– Так ты что, действительно хочешь ехать? – осведомилась Гленна.

– Нам придется поехать. Если я откажусь от этого приглашения, это будет для короля оскорблением. Я смог только поставить пару условий, не более того. – Донован, очевидно, сам разговаривал с Фицгамлином, а Гленна присоединилась к их разговору позже.

– И что же это за условия? – раздраженно спросила она.

– Я сказал, что нам потребуется пристойный дом и что кто-нибудь должен следить за нашим домом здесь, пока мы не вернемся. И я оговорил свое право оставаться там не более десяти лет.

– Десять лет? – Лицо Гленны сделалось пепельно-серым. – Кто знает, будем ли мы тогда вообще живы! – воскликнула она.

– Возможно, нам придется там прожить не более трех-четырех лет, – попытался успокоить ее Донован, но его голос звучал неуверенно.

– А мы можем хотя бы взять с собой Арта и мальчика? – сдавленно спросила Гленна.

Донован сразу же кивнул.

Эллен не знала, что и думать. Но ей все равно пришлось бы уехать из Ипсвича, так почему бы не податься в Нормандию? Ее сердце забилось чаще при мысли о том, каким приключением может оказаться такая поездка. С другой стороны, ее снова лишили выбора – ее мнением никто не поинтересовался.

Эллен увидела, что Донован направился в кузницу, и собралась было пойти за ним, но Гленна мягко остановила ее, положив руку ей на плечо.

– Дай ему немного времени. Ты сможешь поговорить с ним завтра! – Она потянула Эллен в дом. – Пойдем, я покажу тебе, где ты будешь спать. – Гленна тихо вздохнула. – Нам придется нелегко, но мы справимся!

Эллен показалось, что Гленна успокаивала скорее саму себя. Девочка кивнула.

Эллен боялась снова повстречать Эдит, поэтому она не решилась пойти на рынок, хотя ей очень хотелось рассказать продавщице паштетов о том, какое приключение ее ждет. Несмотря на это, дни перед отъездом были самыми захватывающими в ее жизни. В первый день она встала на восходе солнца, быстро оделась и отказалась от завтрака, чтобы не опоздать в мастерскую к Доновану. Она запомнила, где лежит каждый из его инструментов, так что могла сразу же подавать ему то, что было нужно, и после выполнения работы убирать каждый инструмент на место. Она наполнила ведро водой и почистила горн – это ей придется делать теперь каждое утро. Теперь она была готова работать с мастером.

С первого же дня Донован вел себя так, словно она всегда была его подмастерьем. Он дал ей пару четких указаний насчет распорядка дня и принялся за работу, чтобы успеть выполнить уже взятые заказы до отъезда. То, как он работает, восхищало Эллен. Иногда он настолько увлекался, что забывал даже пообедать. Каждое из его движений было выверенным, и он не терял ни секунды понапрасну. Эллен казалось, что она поняла, почему Ллевин считал, что он недостаточно хорош, чтобы ковать мечи. Ллевин был хорошим кузнецом, но для него это была просто работа, а для Донована – призвание.

Он редко объяснял что-либо девочке, но Эллен понимала суть любой операции. Она чувствовала, подозревала, угадывала, что и почему Донован делал. Ее даже не смущало то, что она сама ничего не делала, а могла только смотреть. Она внимательно наблюдала за его работой и за каждый день усваивала больше, чем могла бы научиться за неделю в другом месте. Вечером у нее болели глаза, и она падала на кровать, словно после тяжелого физического труда, хотя даже не брала в руки молот. Донован с ней почти не разговаривал, но каждый день смотрел на нее все дружелюбнее.

Утром в день отъезда Эллен встала раньше обычного. Впрочем, от волнения она почти не спала в эту ночь. Гленна подарила ей немного белья, две льняные рубашки и камзол, которые наверняка раньше принадлежали Ллевину. Эллен упаковала все это вместе со своими пожитками в мешок, подаренный ей Эльфгивой. Он давно уже утратил ее запах, но у Эллен каждый раз наворачивались слезы на глаза, когда она открывала его.

Гленна тоже встала до восхода солнца. Уже несколько дней она плохо спала и была в скверном настроении. Ее мучил вопрос, что нужно брать с собой на чужбину, а что должно остаться на родине.

Ей хотелось взять с собой абсолютно все, но пришлось отобрать только те вещи, которые были крайне необходимы. Мебель и крупные предметы домашней утвари она решила оставить. Она постоянно меняла свое мнение, и то упаковывала, то распаковывала два больших сундука, которые они собирались взять с собой. Наконец она сложила туда одежду, льняное белье, подсвечники, скатерти, часть домашней утвари и, прежде всего, документ, который им привез рыцарь Фицгамлин. Когда рассвело, проснулись Донован и Арт. Они молча позавтракали. Вскоре пришли соседи и друзья, чтобы попрощаться и пожелать отъезжавшим счастливого пути. Так как Эллен никого из них не знала, она пошла за кузницу, вытащила маленькие деревянные четки, которые подарил ей священник из церкви святого Климента во время последней воскресной мессы, и опустилась на колени. Перебирая гладкие деревянные бусины четок, девочка молилась – за людей, которых она любила, и которых, скорее всего, больше никогда не увидит. Теперь она была готова к поездке.