Гошина пьеса о метростроевцах перекраивалась и улучшалась всеми, кому попадала в руки. И автор постепенно перестал понимать, драма у него получается или комедия. Зато документальную повесть о Чугуевой приняли к печати и в издательстве и в альманахе и дали так много денег, что Гоша стеснялся сказать, сколько.

Отпраздновать удачу Гоша пригласил Ваську и Тату. А так как Тата наотрез отказалась идти без Мити, позвали и Митю. Для встречи выбрали коммерческий ресторан «Метрополь». Из-за Мити, которого хлопоты комсорга всегда задерживали, собрались поздно – часов в десять вечера.

Тата краем глаза косилась на Чугуеву. Любопытно было поглядеть, как разнорабочая метростроевка ошалеет в ресторанной роскоши. Но ничего особенного не произошло. По гулкому залу она протопала вперевалочку, не глянув ни на подсвеченный фонтан, ни на стеклянный, выгнутый парусом потолок. Хладнокровно пронесла она сквозь хмельные взгляды коммерческих посетителей значок ЗОТ, привинченный к мужскому кургузому пиджаку, и шестнадцать блестящих пуговиц на короткой юбке.

Пока ждали официанта, Гоша развлекал гостей. Он сообщил, что фасад дома, в котором они сидят, украшен художником Врубелем, что над третьим этажом выложена майоликой цитата из Ницше: «Когда построишь дом, то замечаешь, что научился кое-чему», – и что за несколько дней до революции все это огромное здание купил какой-то сахарозаводчик.

– За сколько? – спросила Тата, чтобы Митя немного поревновал.

– За пятьдесят миллионов… – ответил Гоша мгновенно.

Он рассказал, как здесь засели беляки и как после каждого разрыва снаряда домовладелец постанывал: «Еще пятьдесят тысяч долой, еще пятьдесят тысяч долой».

Посмеялись. Седой официант вручил карту Чугуевой, поклонился и отошел.

Снеди натаскали столько, что места не хватило: семужка, грибочки, шпроты, тостики, два экземпляра очищенной. Пришлось убирать цветы со стола. Гоша предложил выпить за Ваську – свою счастливую звезду. Он вспоминал о пьесе, о том, как Васька вдохновляла его, как в последний момент был придуман гениальный эпиграф: «Гвозди бы делать из этих людей». Слушатели терпеливо держали на весу рюмки. Гоша почувствовал, что пора кончать, крепко зажмурился и выпил. Несмотря на «два экземпляра» и на «семужку», пить молодой писатель еще не наловчился.

Впрочем, из всей пирующей четверки никто не умел бражничать. Поэтому друг от друга старались не отставать.

Прибыли котлеты де-валяй. С укором глядя на рюмку, Гоша произнес тост за Тату. Тата – принципиальный товарищ и верный друг, без ее совета Гоша никогда бы не догадался погрузиться в метро и так никогда бы и не ведал, что в московских подземельях таится Маргарита, в переводе с латинского – «жемчужина». Так бы и строчил никому не нужные терцины, гнался бы за журавлем славы, а синица была бы…

– Кошачья мудрость, – перебил Митя. – Котище потрошит синичку и декламирует: лучше синица в когтях, чем журавль в небе. Не уважаю я старые пословицы. Пока молодые, надо не синиц за хвосты ловить, а вперед пробиваться. А какие мы есть, выяснится лет через сорок-пятьдесят…

Тате нравилось, как Митя сердится. Она готова была слушать его до утра.

– Присесть допустите? – послышалось за ее спиной.

Возле столика стоял Осип, а за ним Мери в мадаполамовой блузке под лаковый ремешок.

Митя мрачно умолк, Чугуева потупилась. Словно молния пронзила Тату. Она поняла: этот неровно стриженный, мелкий спекулянт в парусиновых ботинках и есть тот третий, кто знает про Чугуеву все.

– Пойдем, – Мери дернула его за рукав. – Тут мы вроде не под кадриль.

– Что вы, что вы, товарищи! – захлопотал Гоша. – Митя, подвиньтесь!

– Прекрати, – сказал Митя.

– Не боись, – сказал Осип. – У нас деньги есть.

– Почему ты такой нетерпимый, Митя? – мягко попрекнула Тата.

– А потому, что нечего дерьмо ублажать.

– Перепил, комсорг? – оскалилась Мери.

– Да, да… Мы давно здесь. – Тата подсела к Мите и зашептала: – Успокойся сейчас же! Мы в общественном месте! Это хорошо, что они пришли. Нам все равно не выпить, а они выпьют.

– Выпьем! – обнадежил Осип. – Садись, Маруська. А что он обзывает, не пузырись. Имеет полное право – комсорг. И травма у него. Мартыном его вдарило. Позабыла?

Тата оцепенела.

Осип стал разливать водку.

– Я пить не стану, – сказала Чугуева.

– Не перечь, – усмехнулся Осип. – Гляди, на Машку променяю. Она не хуже тебя уважает это дело – кверху пятками… Верно, Маруська?

– Не Маруська, а Мери, – поправила Мери и сбросила его руку с плеча.

– Ты, друг, давай не распускайся, – предупредил Митя. – А то, гляди, стукну. Пломбы из зубов повыскакивают.

– Митя, Митя, – залопотала Тата. – Осип! Что же вы?! У Гоши выходит первая книжка, а вы… Прямо не знаю! Хоть бы поздравили.

Подняли рюмки. Митя провозгласил тост. Захмелевший с первой рюмки Гоша объявил, что следующий очерк он назовет «Два друга». Напишет про Митю и Осипа… Пришлось пить снова.

– А ты что? – остро глянул Осип на Чугуеву. – Брезговаешь? Ты, мол, ударница, а я серый волк? Пей!

– Не стану.

– Не приставай, – остановила приятеля Мери. – Не хочет, не надо.

– Не боись. Выпьет. Ты, Маруська, плохо ее понимаешь. Посопит маленько, а выпьет.

– Поехал!

– А что, нет? И ты выпьешь. А то гляди. Пошлю вас обеих куда подальше. С Надькой любовь затею.

– Сиди уж! С Надькой, с Надькой! Нужен Надьке такой шелудивый!

– А ты полегше давай! – ржавым голосом протянул Осип. – Бери, Васька, рюмку. Клюкнем на пару. Сделай мне компанию.

– Не стану. С Мери пришел, с Мери и клюкай.

Осип поглядел на нее внимательно, выпил один.

– Пойдем, Митя, – шепнула Тата.

– Подожди, – ответил он. – Не отрывайся от коллектива.

– С Надькой он пойдет! – смеялась Мери. – Шею сперва отскобли, кавалер! Напьется и лежит, ровно подкидыш. У меня плюшку вчерась спер. Вовсе стыда нету. И куда в него влазит!

– Действительно, верно. – Осип налил себе и выпил. – Чем больше жую, тем больше охота… – и поинтересовался между прочим: – А кто мартын кинул, не нашли?

– Нашли не нашли, твое дело десятое, – оборвал Митя.