Собственно говоря, когда пятнадцать лет назад первый из землян, полковник Алджернон Ф.Келли, в травяном плаще и с подвязанной к поясу мухобойкой из ослиного хвоста, явился в Харайнский монастырь, он застал там только одного старого, как сама империя, монаха. Монах кивнул ему, сказал, что ждал преемника, чтобы помереть, и, действительно, через три дня помер. Начальство даже не заметило перемены. Народ упорно думал, что старый монах омолодился.

Больше, собственно, ничего Нан о делах монастыря не знал. Только месяца четыре назад один чиновник из ведомства церемоний конфиденциально посетовал, что излишнее благочестие – тоже прискорбная вещь: вот в Харайнском монастыре завелось целых семь монахов, и вроде бы шибко они не ладят меж собой.

Так или иначе – с концом зимы в столицу пришло известие, что в Харайнском желтом монастыре объявился Ир.

Месяц он раскачивался в храме, раскачиваясь и светясь, а в ночь, которая должна была стать ночью рождения сына Ира и стала ночью смерти городского судьи – пропал. Сбежал? Или был похищен?

Полковник Келли глядел на экран и прихлебывал кофе. Кофе был из банки с пятицветной наклейкой. Экраны принадлежали системе слежения «Lychnus-28». Над центральным экраном имелись песочные часы времен Пятой династии, укрытые толстым биокомпьютером, свешивавшимся с часов наподобие большого разноцветного носового платка. Прочая обстановка в бывшем монастырском подземелье была местного происхождения, и восемнадцатилапая химера на спинке пустого кресла рядом с полковником неодобрительно взирала на экраны. Полковник сочувствовал трехглавой химере. Временами ему казалось, что когда в подземелье начинается ночь, химера и «Lychnus» начинают вести разговоры. Химера и «Lychnus» начинают обсуждать свои сравнительные технические характеристики и химера хвастается, что у нее целых тридцать шесть глаз. «Lychhus» же возражает, что глаза химеры ничего не видят, и что лучше иметь двенадцать G-мониторов, чем тридцать шесть глаз из лазурита и оникса. Но сколько Келли не подкрадывался ночами, ему никогда не удавалось подслушать спора химеры и «Лихниса» и выяснить, чьи же глаза видят лучше.

На экране обделенного глазами «Лихниса» были видны толстые стены монастыря, голый склон и три тропы к трем воротам: тропа для чиновников, тропа для простолюдинов, тропа для монахов. Все три тропы были безлюдны. Да где же этот инспектор?

В комнату заглянул Джек Ллевелин, психолог. Как всегда: руки в царапинах, волосы растрепаны, от одежды – легкий запах плесени.

– Работает, сволочь, – смачно сказал Ллевелин, – когда не надо, так работает.

И, действительно, аппаратура заработала лишь вчера, после полугодовой забастовки. То есть не то чтобы приборы не работали совсем – так, когда хотели, тогда и работали. Или когда хотел Ир… А в день убийства и бунта объявили решительный бойкот. Дольше всех держался вот этот самый «Lychhus» – успев снять и толпу, и ссору чиновников – однако и он вырубился за три часа до катастрофы.

Следствием такой забастовки явилось то, что сразу после катастрофы полковник даже не мог известить о ней центральные власти на небе. Ему пришлось извлечь из монастырских подземелий крошечный летный модуль «Анкор», приспособленный для дальних полетов так же мало, как местная тюремная камера – для свадебного пира. Полковнику понадобилось восемь часов, чтобы добраться на этом крылатом кузнечике до пустынного острова в северных морях, где был размещен стартово-посадочный комплекс, и столько же – чтобы вернуться обратно.

Естественно, ученые встретили полковника веселым извещением, что аппаратура уже работает. Что они тут делали, поодиночке и все вместе взятые, без его, Келли, присмотра – кто может знать?

Полковник Келли не доверял ученым.

– Слушайте, Ллевелин, – тоскливо сказал полковник, – почему этот настоятель увидел во сне имя господина Нана? Они что, встречались раньше?

Психолог с размаху уселся в кресло, заслонив, наконец, от глаз Келли многоглавую химеру.

– Не думаю, – сказал он, – что встречались. А сон Ира к сновидениям отношения не имеет. Сон Ира даже по структуре отличается он сновидения. Сновидение – это продукт индивидуальной психики человека. Деятельность его подсознания. Ближайший аналог – загадка. То есть нечто, что требует не многочисленных интерпретаций, а единственно правильного ответа. Человек видит не образы, а шарады, понимаете?

– Но тогда Ир мог загадать своей шарадой не только имя следователя, но и имя преступников?

– Он и не загадывал имя следователя. Этот Нан – просто инструмент расследования. Настоящий следователь, с точки зрения досточтимого первослужителя – он сам. Боюсь, что и настоящее преступление, с точки зрения вейца и монаха, началось не с убийства, а много раньше…

И Ллевелин широким жестом обвел комнату, наполненную белым неживым светом, и пустые, как глаза покойника, экраны «Лихниса». Глаза его, черные, как спинка жука, блестели на смуглом лице, и ракушки на кистях желтой накидки весело отсвечивали перламутром.

– А что этот чиновник не спешит с визитом, – продолжал Ллевелин, – не беспокойтесь. Я бы на месте инспектора сначала осведомился о мнении людей влиятельных, навестил бы Архадан, или поместье Айцара – что ему в каких-то паршивых монахах!

Келли, не мигая, глядел на Ллевелина.

– Да, – сказал он, – только у господина Нана есть и другие имя – Дэвид Стрейтон.

Ллевелин разинул рот.

– Инспектор – землянин?

– А что вас так удивляет, Дерек? – осведомился полковник. – Вы мне, кажется, только что объяснили, что «сон Ира» – шарада с подвохом…

– Я… да… О боже! – Ллевелин вскочил и выбежал из кабинета.

Полковник допил кофе и включил наружный обзор. Никого. По-прежнему никого. Было видно, как за монастырской стеной рыжая лисица трусит между кустами дрока и ошера. В зубах лисицы что-то болталось. Другая камера глядела на монастырский сад: было видно, как по песчаной дорожке двое вейцев-монахов несут кресло с первослужителем Ира. Это была еще одна неприятность – за день до убийства в монастырь прибыли трое вейцев во главе с первослужителем Ира. И хотя первослужитель сам был не очень общителен, один из землян, Меллерт, вдруг завел привычку пропадать в отведенном вейцам флигеле.

Полковник, как мы уже упоминали, имел дело с инспектором Наном по поводу доставки в монастырь кое-какой контрабанды, и то, что он за это время узнал о Нане, вовсе не приводило его в восторг.

Надо сказать, что полковник Келли, как человек умный, видел, что социологи-земляне умели очень хорошо объяснять, как устроена вейская империя, но что, странным образом, это не способствовало их карьере. Они прозябали в мелких управах, хранили честность, терпели нужду и года через три-четыре возвращались домой с полным пакетом соображений о том, почему контакт может быть опасен для Веи и для Земли. Бескорыстие на этом свете, как водится, с избытком приносило должности на том, – именно эти люди оказывались главными в комитетах, решающих обождать с контактом. Не то чтобы решения их были пристрастны – однако ж полковник Келли, консерватор по натуре и по профессии, чувствовал в их статьях досаду на строй, при котором авторы не смогли преуспеть. А в логических умозаключениях о том, что система отвергает все умное и талантливое – скромное самовосхваление отвергнутого.

Да, господин Нан – исключение, – подумал Келли. Господин Нан сидит на Вее вот уже двенадцать лет. Ему тридцать четыре, он старший следователь столичной управы. А для этого надо быть человеком умным, и все пять пальцев держать в масле. Нужно быть человеком щедрым, и все полученные тобой взятки не проматывать, а вновь употреблять на подарки хорошим людям. Надо быть также человеком решительным и всех, кто тебе доверился, предавать без колебаний.

Полковник потихоньку повел мышью, расширяя границы обзора: дрок, да трава, да известняки! Черт побери! Если этот Стрейтон сейчас действительно расточает комплименты госпоже Архизе…