Собрав ружье, Ибрагим обул лапти, достал тушки белок и начал с них снимать шкурки. Василий долго наблюдал за ловкими руками опытного охотника и тоже приступил к этому занятию. А горностая оставил для домашней обработки.

Осниманные тушки белок охотники бросили собакам. Лайки наелись мяса, свернулись калачиком и улеглись прямо на снег.

...Утро выдалось тихое и пасмурное. Охотники плотно затянули опояски, заткнули за них топоры и пошли к перевалу. Снег в лесу был мелкий, идти легко. Отдохнувшие за ночь собаки энергично пошли на поиск. Найдя белок, они облаивали их. Охотники подходили, отыскивали среди веток затаившегося зверька и стреляли. Но бывало и так, что собаки лаяли, а белки нигде не видно. Тогда кто-нибудь из охотников вставал у дерева с ружьем наготове, а другой обухом топора ударял по стволу. Зверек от удара вздрагивал, делал передвижку,выказывал себя.

— Вдвоем лучше ходить, — заключил довольный Василий.

— Лучше... Я раньше с собой малайку[2] брал. Он стучит, я стреляю. Теперь он в Уфу учиться пошел.

Охотники поднялись на перевал и начали спускаться к глухой лощине речки Яман-Елга. Здесь был настоящий таежный лес, еще не тронутый топором и пилой. Острые шпицы елей и пихт уходили в серое небо до сорока пяти метров. С такой высоты дробовым зарядом и белки не взять! Но зверьки редко уходили в вершину.

Подошли к оврагу. Вдали послышался злобный, захлебывающийся лай Бурзая. Охотники остановились, прислушались.

— На зверя лает, — тихо проговорил Ибрагим.

— Что ты сказал? — переспросил Василий.

— Я сказал — на крупный зверь лает. Может, медведь?.. У тебя пуля есть? Заряжать надо.

— Пули? Пули есть, — ответил Василий и почувствовал, как какой-то холодок пробежал по спине.

— Заряжай. Опасно... Сейчас снег мало, зверь легко ходит. Кругом смотри да слушай, — предупреждал Ибрагим, быстро перезаряжая свое ружье пулевыми патронами.

Василий сделал то же самое. И странное дело, как только в стволах оказались патроны, снаряженные пулями, парень почувствовал себя спокойнее и увереннее.

А Бурзай злобно надрывался. Вскоре к его голосу присоединился и заливистый лай Трезора.

Охотники прошли немного вдоль оврага, затем пересекли его и начали подъем на косогор. Идти здесь было нелегко.

Валялось много бурелома, а местами густо разросся липняк.

Скоро они увидели небольшую полянку и какую-то заснеженную кучу, на которую с лаем бросались собаки. Ибрагим присмотрелся и сказал:

— Медведь лежит! Ай! Ай! Какой злой собака, как лает... Бить будем?

— Надо бить, но я на такой охоте первый раз. Давай уж ты, Ибрагим, будь командиром, говори, что и как.

Ибрагим стал бесшумно обходить стороной полянку. Василий не отставал от него.

Медведь не показывался. Временами охотники слышали под ногами глухое ворчание зверя, какое-то царапанье, возню. У берлоги они остановились, держа наизготовку ружья. Так прошло минут десять, пятнадцать.

— Вот шайтан!.. Гонять его надо! Давай, Василий, стой тут, смотри. Пойдет, тогда стреляй затылок, между лопатка. А я жердь берем, — сказал Ибрагим и, закинув ружье на плечо, достал из-за опояски топор.

Он отошел в сторону, вырубил и обделал колом молодую елку, вернулся и начал этим колом пробивать мерзлую землю, чтобы просунуть жердь в берлогу и обозлить зверя. Ворчание медведя стало громче, собачий лай ожесточеннее.

— Чего там делался? Смотреть надо, — решительно заявил Ибрагим и отбросил кол в сторону.

Он взвел у ружья курки и стал осторожно обходить берлогу, чтобы заглянуть в чело.[3] Василий, готовый к выстрелам каждую секунду, беспокойно следил за приятелем: вот он спустился, зашел стороной, заглянул...

— Э-э-э-й! Айда сюда, Василий, смотри. Вот какой ловушка медведь попал! — весело закричал Ибрагим.

Василий спустился вниз и увидел небольшое отверстие в земле, в котором временами показывалась морда медведя.

По какой-то причине зверь не мог выбраться из берлоги. Морда хищника была в крови: видимо, собаки уже не раз хватали ее зубами...

— Что теперь делать будем? — спросил Василий.

— Стрелять надо, потом земля топором рубим, зверя тащим, — сказал Ибрагим. — Айда, стреляй. Моя интерес нет такой зверь бить.

Василий прицелился в отверстие, ожидая появления медведя. Прошла минута, другая. Показалась морда зверя с полуоткрытой, пастью. Парень выстрелил... В берлоге послышался шум, и из чела потянулся какой-то парок.

— Кончал! — улыбнулся Ибрагим и, поплевав на ладони, стал разрубать топором отверстие.

От земли, смешанной с мелкими камнями, летели искры, звенел топор.

Башкир рубил с ожесточением и ворчал. Он проклинал медведя, из-за которого теперь о камни испортит свой походный топор. А когда дыру довел до нужного размера, крикнул:

— Бурзай! Ал!..[4]

Лайка подскочила к отверстию, понюхала и прыгнула в берлогу. Следом заскочил и Трезор. Потом послышалось рычание и возня: собаки рвали тушу.

...Когда зверя вытащили на снег, охотники удивились. Медведь оказался маленький, тощий. Вся шкура его была покрыта слоем засохшей глины. Видимо, молодой, неопытный, он залег в берлоге самостоятельно впервые. Место выбрал слабое, сырое. Осенью случилось потепление, и чело берлоги осыпалось. Затем земля промерзла. Небольшое отверстие пропустило воздух, а выйти из ловушки медведь не мог.

Ибрагим обошел зверя, чмокнул языком и с веселым смехом воскликнул:

— Арлян! Настоящий арлян!

— Как ты сказал? — спросил Василий.

— Арлян я сказал. Суслик значит.

— Суслик? — удивленно переспросил Василий. Он взглянул на злополучного медведя и вдруг тоже безобидно засмеялся.

Молодой охотник почувствовал, как с этим смехом его оставляет острая напряженность сегодняшнего дня...

В лесу закружили крупные, пушистые снежинки.

Николаю Петровичу Башилову поручили обследовать озеро Азбай. Надо было выяснить возможность зарыбления его зеркальным карпом и линем и организации стана для спортивной охоты на уток. Попутно он должен быть заготовить и тушки птиц для изготовления школам чучел. С ним попросился на озеро и сын Петя.

— Ну, что же, поедем, — не возражал отец. — Веселее будет. Только выезжать придется рано.

— Он согласен всю ночь не спать, только бы поехать, — улыбнулась мама, собиравшая мужа и сына в дорогу.

...Стоя на ногах и размеренно работая шестом, Башилов увлеченно гнал лодку к черневшему мысу. На носу, подложив под себя охапку сена, сидел Петя. Рядом лежала двустволка, большая сумка с патронами, чучела уток и другое снаряжение.

На востоке уже ширилась полоса рассвета. Ночные тени, мешаясь с туманами, бесшумно уходили, на запад. Предметы начали принимать четкие очертания.

С центрального плеса доносились крики савок, свиязей, хохлаток и морской чернети, звонкий шум гоголиных крыльев. А в зарослях рассвет приветствовали серые утки, лысухи, гагары.

Ветер шелестел мокрым от инея тростником, забивал о борт легкую зыбь.

...Но вот и мыс. Башилов повернул лодку и проехал по кромке тростников.

— Заросли плотные, значит, особой маскировки не требуется, — сказал он довольным голосом.

Выехав на чистую воду метрах в пятнадцати от тростников, Николай Петрович распустил шнурки с грузом и выставил утиные чучела. Пару гоголей поставил левее мыса, три хохлатые чернети — несколько правее, а двух чирков — поближе к зарослям. Затем загнал лодку в тростники, надломил их по направлению к чучелам и пересел на среднюю скамейку лодки, спиной к Пете. Рассветало...

Озерная сырость и прохлада, стена тростников, разноголосый крик уток сближали с природой и необъяснимо волновали. Утки, поднимаясь с центрального плеса или из зарослей, летели кольцевым путем через мыс. Другие партии также чаще через мыс «тянули» на прибрежные грязи, поля и обратно. Место для охоты было выбрано удачно, и Башилов сказал: