– Я знаю это, – прошептала она, – и всегда знала.

– Всегда знала, вот как! – невольно повысив голос, воскликнул Корт. – Тогда что заставило тебя говорить всем и каждому, что я был жесток с тобой, что я тебя бил?!

Уже в следующее мгновение он пожалел о вырвавшихся словах, но дело было сделано. Будь проклят этот длинный язык, подумал он с отвращением. Зачем спрашивать, если ответ известен заранее? Желая оправдать себя, жена обычно обвиняет мужа в жестоком обращении.

– Я никогда не говорила ничего подобного!

– Значит, это сделал за тебя кто-то другой. Тебе ведь известно, что писали тогда газеты? Меня изображали исчадием ада!

– О! – вдруг вырвалось у Филиппы, и она закрыла лицо ладонями. – Кажется, я понимаю… мои подбитый глаз! Боже мой, кто бы мог подумать!.. Когда ты дрался с Сэнди, я пыталась встать между вами и получила удар локтем в глаз. Думается мне, ты этого даже не заметил. – Она подступила к Корту, нервно комкая в руках пояс пеньюара. – К вечеру у меня был большущий синяк под глазом, но прислуге Сэндхерст-Холла были даны строжайшие указания молчать об этом.

– Значит, кто-то счел нужным пропустить указания мимо ушей. Сама посуди, как можно скрыть такую потрясающую новость! – с горечью произнес Корт.

– Нет-нет. Ты ошибаешься! – Прислуга Сэндхерст-Холла не стала бы выносить сор из избы. – Филиппа помолчала. – Думаю… проговорился кто-нибудь из твоих слуг.

– Нелепость! – отмахнулся Корт. – Мои слуги не могли знать, что у тебя под глазом синяк.

– Нет, могли, – тихо сказала Филиппа. – Я приезжала в Уорбек-Хаус поговорить с тобой… объясниться. Дворецкий не мог не заметить мой заплывший глаз. Могу себе представить, чего он себе навоображал!

Корт не в первый раз ощутил раскаяние при мысли, что Филиппа стояла на пороге его дома – еще недавно их общего дома, – умоляя впустить ее, а он отказал ей. Он не помнил тогда себя от ярости. Приди она на следующий день, все было бы по-другому. Ах если бы можно было повернуть время вспять! Их жизнь сложилась бы иначе. Но кто мог подумать, что она решится на побег!

– Даже если Нэш видел этот злополучный синяк, – начал он с усилием, – он бы не рассказал об этом ни одной живой душе. Я дам руку на отсечение.

Филиппа задумалась, а когда заговорила снова, в голосе ее звучало раскаяние.

– Кроме дворецкого, меня видели твои соседи напротив, графиня Флинншир с дочерью. Выслушав отказ, я повернулась, чтобы уйти, а они как раз спускались по лестнице к коляске.

Неожиданно Корта захлестнула волна облегчения. До этой минуты он не подозревал, как много значила для него искренность Филиппы. Сознание того, что она предала его вторично, очернив в глазах публики, мучило его не многим меньше, чем измена. И вот теперь оказалось, что прозвищем «Уорлок» он был обязан вовсе не ей.

– Корт, поверь, я никогда не сделала бы такой низости! Я не рассказала бы никому, даже если бы что-то подобное действительно случилось, и уж тем более не солгала бы!

Она протянула к нему руки, словно умоляя поверить ей. Большие глаза Филиппы, казалось, не отражали лунный свет, а излучали собственное волшебное сияние.

– Я тебе верю.

Он усадил ее к себе на колени и обнял, упиваясь возможностью снова держать в объятиях это желанное тело. О да, она пахла полевыми цветами и теплым летним дождем. Кроме шелкового пеньюара и тонкой батистовой рубашки, на ней ничего не было, и он ощущал все изгибы, все округлости ее фигуры. Сердце забилось часто и неровно, кровь устремилась в низ живота, и Корт не сумел удержаться от стона.

– Боже мой, твоя нога! – встревожилась Филиппа. – Лучше мне встать…

– Да пропади она пропадом!

Корт взял ее лицо в ладони и потянулся к нему. Губы их встретились с лихорадочной жаждой, движения были судорожны, жадны, словно каждый без слов пытался сказать другому, что всегда желал его и что иначе не может быть.

Филиппа обвила руками шею Уорбека и ответила на поцелуй с пылкостью молоденькой девчонки и опытом женщины, уже познавшей радости физической любви. Грудь ее вздымалась, щеки горели, кожа стала невероятно чувствительной. Когда ладонь легла ей на грудь, она ощутила ее тепло, словно одежда не разделяла их больше. Уорбек распахнул пеньюар. Каким наслаждением было его прикосновение!

– Филиппа, Филиппа… – шептал он едва слышно. – Как же долго я этого ждал!..

Он наклонился и захватил сосок губами.

Невыразимое удовольствие пронзило ее, и невозможно было ему сопротивляться. Что такое все доводы рассудка, вместе взятые, по сравнению с жаждой, мучившей ее в течение шести лет? Она тоже ждала… они оба ждали слишком долго, и это казалось тем более неправильным, что неистовые ласки Уорбека были свежи в памяти, словно только вчера была последняя ночь их любви.

Филиппа никогда не забывала, как густы и жестки угольно-черные волосы Уорбека, но седина на его висках была ей незнакома, и она коснулась серебряных нитей кончиком пальца. Он поднял голову, ловя ее взгляд. Он хотел ее, этот ненасытный и непредсказуемый мужчина, не переставал хотеть, несмотря ни на что, и это было счастье. Филиппа склонилась к нему, закрыв глаза для поцелуя. Рот его был огненно-горячим, с легким привкусом недавно выпитого бренди, и казалось, что можно уловить губами стук сердца, бьющегося в его груди.

Властная рука скользнула под рубашку и стала поглаживать ее бедра.

– Корт, – прошептала Филиппа дремотно, словно завороженная, – это неправильно, мы не должны так поступать!

– Моя робкая лесная фея, поверь, не может быть ничего более правильного…

– Но это неразумно, – упрямо продолжала она, сопротивляясь желанию покориться. – Вот если бы мы были уверены…

– В чем, милая? В своих чувствах? – вкрадчиво спросил Уорбек, и его ладонь скользнула между ног. – Я более чем уверен в том, что чувствую к тебе. Если только ты мне позволишь, я и тебя сумею убедить…

Она ощутила, как его рука раздвинула бедра, и закусила губу, чтобы не закричать от наслаждения.

– Я знаю, что и ты хочешь меня, Филиппа… если это не так, скажи об этом, глядя мне в глаза, и уходи. Я не стану тебя удерживать. Но ты не уйдешь… потому что я чувствую твое желание…

Веки ее в томлении опустились, дыхание стало неглубоким и прерывистым.

Корт ласкал Филиппу, не сводя глаз с ее чуть запрокинутого лица. Ее ресницы трепетали, губы были приоткрыты. Когда она содрогнулась, он успел поймать и заглушить поцелуем ее крик, но не убирал руки до тех пор, пока тело Филиппы не обмякло и не расслабилось. Глаза ее были по-прежнему закрыты, рот казался безвольным. Корт поцеловал и покорные губы, и веки, и влажный лоб.

– Пойдем в постель, Филиппа, – сказал он, от мучительного желания едва владея голосом. – Этого недостаточно не только мне, но и тебе самой.

Филиппа очнулась медленно и неохотно. Уорбек смотрел на нее властно и в то же время с мольбой. Он дал ей наслаждение, и теперь был ее черед. Как ей хотелось оказаться в его объятиях! Но то, что случилось между ними после многих ночей страстной любви, не было ни выяснено, ни прощено, ни забыто, оно стояло темной, зловещей преградой между ними. Как знать, не случится ли снова то, что уже случилось однажды? Как можно отдавать себя мужчине, которому не доверяешь?

– Если бы только знать, что я могу тебе верить… – прошептала Филиппа, дотрагиваясь до губ Уорбека и вопросительно заглядывая в глаза, смотревшие с такой настойчивостью.

В первое мгновение Корт не поверил своим ушам, потом в глазах потемнело, словно багровый туман страсти превратился в черный смерч гнева.

– Что?! Можешь ли ты верить мне? Должно быть, я ослышался! Это ты не заслуживаешь доверия!

Филиппа попыталась вскочить, но он пригвоздил ее к месту, обхватив за талию. Он был взбешен, но страсть не желала уходить. Должно быть, желание смешалось на его лице с гневом, потому что она покачала головой, как бы не в силах понять.

– Как же ты можешь предлагать мне новый брак? – Неужели ты способен связать свою жизнь с женщиной, которой заведомо не доверяешь?