«Раз мне пришлось просмотреть в течение дня множество английских книг, напечатанных на сатинированной бумаге; когда я, улегшись в постель, закрыл глаза и почувствовал близость наступающего сна, я вдруг увидал блестящую бумагу с напечатанными на ней тремя английскими словами. Другой раз я неоднократно в течение дня смотрелся в зеркало, приводя в порядок свою бороду, так что смотрение несколько утомило мои слабые глаза. Лежа вечером в постели, я вдруг отчетливо увидал на блестящем фоне свое лицо совершенно так, как видел его в течение дня в зеркале» (Мори).

«13 ноября 1847 г. я читал вслух «Путешествие по южной России» Гоммера де Гелля. Когда я, окончив абзац, невольно закрыл глаза, то в это мгновение короткой дремоты я гипнагогически увидал с быстротой молнии промелькнувший передо мной образ человека, одетого на манер монахов из картин Зурбарана в темную рясу с капюшоном. Появление этого образа напомнило мне, что я закрыл глаза и перестал читать. Я снова начал чтение вслух, причем упомянутый перерыв в чтении был настолько короток, что особа, которая меня слушала, его не заметила» (Мори).

«Пейзажи, рисовавшиеся перед моими закрытыми глазами, были то чисто продуктами моей фантазии, то воспроизведением местностей, виденных мною или в действительности, или изображенными на картинах. В первую ночь, проведенную мною в Константине, живописный вид которой привел меня в восторг, я, лежа в постели с закрытыми глазами, вновь увидал эту местность, действительным видом которой я восхищался в тот день после полудня. Подобное же я испытал и в Константинополе, три дня спустя после моего прибытия туда. Когда я был в Барцелоне, то раз, лежа в постели, я отчетливо увидал один дом из части города, называемой Барцелонепой, дом, на который в действительности я очень мало обратил внимания» (Мори).

«У меня, – рассказывает Гёте, – была следующая особенность. Если я, склонив голову и закрыв глаза, представлял в центре моего поля зрения цветок, то последний ни минуты не оставался без изменения, но непрерывно развертывался, развивая из себя все новые и новые цветы то с разноцветными, то с зелеными лепестками; это были не натуральные цветы, но фантастические; тем не менее они были правильны, подобно розеткам скульпторов». Обыкновенно этот рассказ приводится как пример галлюцинации при закрытых глазах; однако из слов Гёте вовсе не видно, чтобы тут речь шла о настоящей галлюцинации, а не о псевдогаллюцинации. Вообще мне кажется, что совершенно напрасно считают Гёте за галлюцинанта. Так, гётевский известный «серый двойник» был или зрительной псевдогаллюцинацией, или же простым сновидением. Гёте рассказывает, что после того, как он с большим волнением простился с Фредерикой, он ехал верхом по дороге в Друзенгейм и вдруг увидал, но увидал не телесными, а духовными очами, себя самого едущим по той же дороге навстречу, одетым в необычный костюм, серый с золотом. Видение было очень кратковременным, так как Гёте быстро стряхнул с себя сон. В этом рассказе странно только следующее: восемь лет спустя Гёте пришлось той же дорогой ехать к Фредерике, случайно будучи в том самом костюме, в котором ему показался вышеупомянутый двойник[49].

Псевдогаллюцинации зрением при острых и подострых формах душевного расстройства, равно как и при хронической идеофрении, суть самое обыкновенное явление. Содержание их бывает то угнетающее или устрашающее, то возвышенно-экспансивное, то эротическое, то индифферентное. Обыкновенно, будучи тесно связаны с интеллектуальным бредом больных и служа ему как бы иллюстрациями, они обратно иногда оказывают громадное влияние на интеллектуальный бред, давая ему то или другое направление или, по крайней мере, являясь исходной точкой отдельных ложных идей. У душевнобольных псевдогаллюцинации зрения бывают или быстро сменяющимися одна другой субъективными картинами, по содержанию своему весьма разнообразными и составляющими в общем непрерывные и длинные псевдогаллюцинаторные ряды, или они являются более интеркуррентно и имеют содержание довольно однообразное; наконец, бывают устойчивые или стабильные зрительные псевдогаллюцинации. Непрерывно сменяющиеся псевдогаллюцинации зрения свойственны острым формам душевного расстройства (в особенности острой идеофрении), где они самым причудливым образом переплетаются с настоящими галлюцинациями зрения и слуха, с ложными идеями и навязчивыми представлениями. В большинстве случаев они сами имеют характер навязчивости, так что больной при всех усилиях своей воли часто не в состоянии освободиться от неприятных субъективных образов. Оттого-то больные обыкновенно прямо говорят, что эти образы бывают им искусственно навязываемы невидимыми преследователями, или жалуются, что эти преследователи мучат их, насильно показывая им разные возмутительные картины. Псевдогаллюцинаторные зрительные образы в некоторых случаях не остаются без изменения все то время, когда держатся перед внутренней точкой зрения, но, напротив, разнообразно и постоянно искажаются, так что, например, псевдогаллюцинаторно видимые лица знакомых и дорогих людей строят перед внутренним оком больного более или менее отвратительные гримасы, разнообразно уродуются, вытягиваются и раздираются. Иногда на это искажение дорогих для него образов больной жалуется больше, чем на навязчивость галлюцинаций, и, разумеется, это явление почти всегда ставится на счет таинственным преследователям как одна из самых утонченных пыток со стороны последних. Характер навязчивости бывает всего резче выражен в более однообразных по содержанию псевдогаллюцинациях при хронической паранойе; иногда случается даже так, что какой-нибудь один противный или устрашающий зрительный образ привязывается особенно цепко, более или менее продолжительное время приводя больного в отчаяние (стабильные псевдогаллюцинации зрения). Бред лихорадочных больных (delirium febrile), как я убежден, в большинстве случаев сопровождается именно зрительными псевдогаллюцинациями, а не настоящими галлюцинациями; напротив, галлюцинации не особенно редки в периоде крайнего истощения нервной системы, наступающем непосредственно после того, когда лихорадка стихла, а бред и сплошное псевдогаллюцинирование уже прекратились.

Хотя больные резко различают свои зрительные псевдогаллюцинации от галлюцинаций, тем не менее при душевных болезнях псевдогаллюцинации уже не признаются продуктом субъективной деятельности воображения, но почти всегда считаются за факты, искусственно обусловленные посторонними лицами, или за отражение явлений, которые совершались в действительности или сами по себе, или под влиянием сверхъестественных деятелей. Помимо присущего псевдогаллюцинациям душевнобольных характера независимости от восприемлющего сознания и их навязчивости, это происходит оттого, что псевдогаллюцинаторные явления у душевнобольных отличаются таким же (если еще не большим) свойством высочайшей убедительности, которое характеризует многие неожиданно возникающие в сознании таких больных ложные идеи. Откуда получается эта высокая степень убедительности и несомненности первичных ложных представлений, в силу которой продукты деятельности представления моментально и неизбежно приобретают для больного значение одинаковое с совершившимися фактами, здесь не место разбирать, так как это относится уже к патологии интеллектуального бреда и имеет корень в расстройствах, поражающих всю сферу представления. Достаточно сказать, что в этом мы имеем источник многих случаев кажущейся алогии психически больных; именно этим путем, в ущерб всякой логике, невозможное может стать для больного совершившимся фактом, очевидностью, истиной, познанной посредством непосредственного усмотрения или интуиции и потому обладающей высочайшей степенью достоверности, где исключена даже возможность сомнения. Разумеется, и такие мнимые истины суть результат бессознательного умозаключения, причем остающиеся неосознанными посылки создаются болезненно расстроенной деятельностью головного мозга[50].