Если обратимся к Горвицу, то снова найдем, что воспоминание отличается от объективного восприятия лишь степенью явственности и резкости и что галлюцинация есть не что иное, как воспроизведенное представление, которое, вследствие увеличения интенсивности, сравнялось по живости и отчетливости с объективным восприятием. Сравнивая непосредственное чувственное восприятие с воспоминанием, этот психолог приходит к заключению, что, независимо от гипотетической качественной разницы, без сомнения, самой минимальной (и разницы в интенсивности, которая несущественна), воспоминание по существу своему совершенно одинаково с объективным восприятием или с ощущением; единственный отличительный признак здесь есть рецептивность или независимость от нашей воли: ощущение отличается от воспоминания только тем, что здесь мы не в состоянии по нашему произволу отстранить от себя чувственное представление или изменить его[89].

Можно выставить очень многое против мнения, что галлюцинация есть не более как очень интенсивный образ воспоминания или фантазии.

a) Такое воззрение нимало не объясняет нам реального или объективного характера галлюцинаций, не объясняет, почему галлюцинаторное восприятие имеет для сознания значение, одинаковое со значением непосредственного чувственного восприятия, тогда как образы воспоминания и фантазии при нормальном сознании ничуть не рискуют быть смешанными с действительными восприятиями. Если взвесить этот довод, то уже a priori можно сказать, что здесь существует различие более существенное, чем одна только разница в интенсивности.

b) Субъекты с весьма слабой способностью чувственного воспроизведения способны галлюцинировать ничуть не меньше людей, одаренных богатой фантазией. «Напрягая свою фантазию, здоровый человек получит лишь весьма отчетливые чувственные представления, но как бы он ни старался, он не вызовет у себя галлюцинаций»[90]. Иначе все великие живописцы и музыканты, т. е. вообще люди с мощной фантазией, непременно должны были бы быть галлюцинантами.

с) Влияние на содержание галлюцинаций сознательных воспоминаний больного и его ложных идей во многих случаях чрезвычайно ничтожно. Даже у галлюцинантов образы, произвольно созданные фантазией, далеко не всегда могут превращаться в галлюцинации[91].

Один из моих больных, будучи одно время беспокоим галлюцинациями зрения не особенно приятного содержания, но не имевшими непосредственного отношения к его сознательным представлениям, respect., к его ложным идеям, решил однажды, что если уже видеть вещи в действительности не существующие (он сознавал тогда субъективное происхождение галлюцинаторных образов зрения, что, разумеется, не мешало последним сохранять свой характер объективности, для галлюцинаций же слуха он искал тогда объективных причин), то приятнее было бы видеть около себя людей, хорошо знакомых и близких; поэтому он нарочно старался вообразить около себя двоих из своих друзей, находившихся в то время весьма далеко от него; однако эти зрительные воспоминания галлюцинанта, несмотря на содействие сознательных усилий со стороны последнего, не сделались галлюцинациями.

Весьма поучителен в этом отношении и пример Долинина, с детства отличавшегося сильно развитым воображением. Еще до болезни зрительные образы воспоминания у него были весьма отчетливы и живы. Во время его довольно продолжительного галлюцинаторного сумасшествия (в особенности в течение первого, более острого, периода болезни) способность чувственного представления по отношению к интенсивности возросла у него до крайности: сомнительно, чтобы у пресловутого Вигановского живописца эта способность была сильнее. Однако и в это время между до чрезвычайности интенсивными чувственными образами Долинина, с одной стороны, и его объективными восприятиями и галлюцинациями, с другой стороны, остается целая бездна. Даже в периоды действительного галлюцинирования зрением зрительные образы воспоминания и фантазии у этого больного не только резко отделялись от галлюцинаций, но и не трансформировались в последние при отсутствии посторонних моментов, необходимых для такой трансформации.

d) Наконец, самый факт существования псевдогаллюцинаций в том смысле, в каком они мною здесь описываются, становится в решительное противоречие с тем понятием о сущности галлюцинаций, которое пытались установить Вундт и Горвиц. Псевдогаллюцинации душевнобольных суть не что иное, как патологическая разновидность образов воспоминания и фантазии; они суть воспроизведенные чувственные представления, но только до крайности отчетливые и, в большинстве случаев, чрезвычайно интенсивные. И тем не менее живейшая псевдогаллюцинация сама по себе все-таки не есть галлюцинация. С другой стороны, несомненно, что галлюцинации, не переставая быть таковыми, могут быть весьма бледными: чувственно (например, по отношению к очертаниям и раскраске образов, если будем иметь в виду лишь галлюцинации зрения) крайне неопределенными.

Прибегнув к примерам, я попытаюсь сделать понятным, что объективный характер образов при галлюцинациях и при непосредственных чувственных восприятиях вовсе не есть функция высокой интенсивности представления. Читатель, конечно, знает, что существуют престидижитаторы, сражающиеся на сцене перед публикой с призраками. Это устраивается так: сцена, во всю свою ширину и высоту, отделена от зрительной залы стеклом, наклоненным к зрителям под надлежащим углом, так и вместе с тем видят помещающиеся рядом с ним призрак, который есть не что иное, как отражение в стекле актера, скрытого под полом переднего плана сцены. При соответственном освещении актера, скрытого под сиеной, зрители увидят на сцене призрак, совершенно прозрачный, с очень бледными красками и неясными очертаниями. Тем не менее, такой бледный призрак будет иметь в восприятии зрителей совершенно тот же характер объективности, как и образ самого престидижитатора, видимого публикой с полной ясностью.

Итак, в данном случае громадное различие в живости и отчетливости двух зрительных восприятий не мешает им обоим быть в одинаковой степени объективными. Бледная галлюцинация есть для восприемлющего сознания совершенно то же самое, что для сознания зрителей описанный бледный призрак на сцене.

А вот и другой пример, тоже показывающий, что разница в интенсивности и отчетливости не имеет существенного значения для различия субъективных и объективных чувственных восприятий. Взглянув на свое отражение в зеркале и отвернувшись затем, я могу вызвать в моем сознании весьма живой, по очертаниям и краскам весьма отчетливый «последовательный образ воспоминания» моего лица. Второй из этих образов несравненно менее интенсивен, чем первый, но он имеет характер объективности и есть результат непосредственного зрительного восприятия. Напротив, последовательный образ воспоминания, гораздо более интенсивный и отчетливый, характера объективности не представляет и есть не что иное, как живая зрительная репродукция.

Итак, воззрение Вундта и Горвица оказывается несоответствующим фактам. Но, может быть, для различения субъективных и объективных чувственных восприятий нам служит исключительно рецептивность[92]. Изучение псевдогаллюцинаторных явлений дает ответ и на этот вопрос. Так, мы видели, что к патологическим псевдогаллюцинациям сознание относится рецептивно, но тем не менее они никогда не бывают смешиваемы с действительными восприятиями и резко отделяются сознанием от настоящих галлюцинаций. Отсюда ясно, что сущность галлюцинаций заключается не в одной их независимости от воли восприемлющего лица, а в чем-то другом, что одинаково присуще лишь галлюцинациям и действительным восприятиям, так как и те, и другие одинаково дают в результате чувственный образ с характером объективности.

вернуться

89

Horwicz, Psycholog. Analysen. Erster. Theil Halle, 1872, pp. 297-307.

вернуться

90

Hagen, Die Sinnestauschungen. Leipzig, 1837, p. 211.

вернуться

91

B. X. Кандинский, Медицинское Обозрение, 1880 г. Июнь. Zur. Lehre von den Hallucinationen. Arch. f. Psychiatric. Bd. XI. Heft 2. – Значительный запас наблюдений, собранных мною позже, в существенных чертах подтверждает все выводы, сделанные мною в только что цитированной беглой заметке. Прибавлю, что в последней я не указывал разницы между галлюцинациями и псевдогаллюцинациями не потому, чтобы тогда еще не сознавал этого различия, а просто потому, что в коротком предварительном сообщении не находил возможным провести это различие надлежащим образом; кроме того, еще не чувствуя тогда себя достаточно вооруженным, чтобы открыть кампанию на собственный страх, я предпочел присоединиться к тому из существующих воззрений, под которое факты, мною замеченные, казались мне тогда наиболее подходящими.

Г. В. Зандер пишет: «Кандинский (сказав, что галлюцинации не имеют вовсе постоянной связи с воспоминаниями) упускает из виду при этом, что очень большая часть переходов мыслей от одной к другой совершается бессознательно и поэтому часто какое-нибудь представление появляется, по-видимому, без непосредственной связи с другими». Я не только этого не упустил из виду, но именно и хотел фактами показать, что в основании галлюцинаций часто бывают бессознательно появляющиеся представления, не имеющие никакого логического соотношения с мыслями и чувственными представлениями, движущимися в сознании. Конечно, эти факты не благоприятствуют той теории, по которой проецирование представлений наружу зависит от степени интенсивности последних, ибо тогда действительно становится непонятным, почему «проецируются наружу» представления, остающиеся, вследствие своей малой интенсивности, под порогом сознания, напротив, сознательные мысли и живые (вследствие болезни чрезвычайно в интенсивности своей усиленные) образы воспоминания и фантазии в галлюцинации не превращаются.

вернуться

92

Fechner, Elemente der Psychophysik., Leipzig, 1860. II, p. 515.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: