Полковник хмыкнул:

– Делов-то, пусть завтра зайдет ко мне часиков в десять и мы все решим.

– Вот и прекрасно. Теперь о деле: когда летим на охоту?

– В конце недели устроит?

– В пятницу, в четыре в аэропорту.

– Идет.

Лейтенант Зангиров плавал в собственном поту. Порой ему казалось, что он едет не в железнодорожном вагоне, набитом военными, а в большой консервной банке с мясными полуфабрикатами, обернутыми в зеленые листья салата. За грязным окном в полуденном мареве плыли невысокие барханы, между которыми бегали колючие шары перекати-поля. И все это не менялось уже десятый час. Соседи по купе разложили на полке газету и, азартно крича, играли на ней в карты. Мятые трешки и пятерки кочевали от игрока к игроку. Зангиров смотрел на эти бумажки и удивлялся – сегодня деньги не вызывали в нем желания положить их в собственный карман.

«Ежемесячно на твой счет будут класть по две тысячи рублей, – вспомнил он разговор в темноте с незнакомым мужчиной. – Если тебе удасться наладить мост на ту сторону, то каждый проход каравана будет увеличивать твое состояние на десять тысяч, плюс призовые проценты от прибыли. Все хорошо подготовлено, от тебя требуется лишь осторожность и желание выполнить задание. Организационная жилка у тебя есть. Сейчас я убедился, что ты можешь, увлекаясь, увлечь за собой и других. Это хорошо. Человек, по сути своей, слаб. Им управляют инстинкты и желания, поэтому он сначала увлекается, идя за призраком чувства или мечты, и только потом, если может, начинает думать и удивляться своим решениям. Я не гоню тебя, в этом деле нужно сразу отмести всякую спешку и грубость. Работать придется среди контрразведчиков, разведчиков и всякого рода следопытов. Одно неосторожное движение и все можно провалить, помни об этом, но не трусь. Я верю, что у тебя все будет хорошо.»

Зангиров не знал, что с ним разговаривал сам Чабанов, решивший ближе познакомиться со своим посланцем на рубеж. Леонид Федорович остался доволен молодым инженером. Тот за несколько минут не только изложил несколько вариантов плана своей будущей работы, но и толково отстаивал каждый из них, говоря о положительных и отрицательных сторонах разработки.

Товарняк с единственным плацкартным вагоном, в котором вместе с другими офицерами и солдатами ехал Зангиров, пришел на конечную станцию – самую южную точку СССР, около полуночи. Муса вышел на перрон и поразился тому, что и на открытом воздухе было очень жарко. Он снял фуражку и вытер платком пот, выступивший на лбу.

– Лейтенант Зангиров? – Прямо в ухо выдохнул кто-то.

Сердце молодого человека оборвалось от страха.

– Я, – выдохнул он, дернувшись от неожиданности.

– Прапорщик Березняк, – военный, едва различимый в тусклом свете станционных огней, кинул руку к козырьку. – Командир прислал меня, чтобы встретить вас.

Он подхватил чемоданчик Зангирова и пошел в темноту.

– До отряда девятьсот метров, – прапорщик говорил, четко отделяя слова, и Муса подумал, что это, наверное, от привычки командовать, – так что пройдемся, заодно и городок наш посмотрите.

– В темноте? – Преодолев страх, насмешливо проговорил офицер.

– Сейчас глаза привыкнут и все увидите..

Тишину ночной улицы нарушали лишь звуки их шагов, да трели сверчков.

– Далеко до границы? – Муса, сам удивившись себе, спросил это шепотом.

– Граница? – Громко хохотнул провожатый. – Это как посмотреть. На «уазике» – через десять минут можно упереться в «колючку», а пешком – чуть больше. И чего это вы шепчете? Шпионов здесь нет, басмачей лет сорок назад повывели, бояться нечего. Это там, у КСП, надо себя вести тихо и незаметно, чтобы их звуковая разведка не обнаружили. Да и то, они уже знают все наши тропы и секреты. Так же, как и мы – их. Сейчас и там, и тут такая аппаратура, которая в любой темноте и тишине все видит и слышит. Хотя, – он неопределенно хмыкнул, – командир меняет расположение секретов каждый две недели. Но. На мой взгляд, это лишние хлопоты.

Зангиров повел глазами по второнам. Темные плети глинобитных дувалов, за которыми сгрудились безмолвно невидимые дома, походили на заговорщиков.

– И что противник? – Молодой офицер чувствовал непонятное недовольство прапорщика и, думая, что это связано с приказом командира встретить его, хотел отвлечь Березняка.

– Так сразу и «противник»? Обычные люди, несут обычную службу. Мы им не нужны, они – нам. – Муса понял, что Березняк улыбается. – Это пройдет, месяца через два пройдет, помотаетесь по границе и поймете, что почти все написанное о нас – чушь собачья. Жара, пыль и скука – вот и вся граница.

– А что на гражданку отсюда уйти нельзя? Выбрать какой-нибудь уютный уголок России, поставить на берегу речушки, в березовам бору домик и жить там без пыли и жары.

– Я бы жил, – в голосе прапорщика прозвучала горечь, – да грехи не пускают.

– Так, уж, и грехи?

Березняк промолчал. Впереди показались деревянные ворота, освещенные фонарем. Муса пригляделся и понял, что им уже много лет, но спросить об этом не решился. Сбоку, в будке, похожей на аквариум, выднелся пограничник в панаме.

– Вот мы и пришли.

Прапорщик махнул рукой, солдат кивнул и нажал что-то на столе. Дверь распахнулась. Березняк вошел первым.

– Витя, – совсем не по уставному обратился он к солдату, – это наш новый начальник связи, лейтенант Зангиров. Пограничник, стоявший за стеклянной перегородкой, вскинул руку к виску.

– Пойдемте, – Березняк повернулся к Мусе, – я покажу вам комнату, поспите до утра. В шесть подъем, а в семь вас ждет командир.

Они прошли нешироким двором, в глубине которого угадывались, едва обозначенные тусклыми фанарями несколько домов, и подошли к одноэтажному строению. Березняк поднялся по скрипучим ступеням, Зангиров шел за ним. В коротком коридоре он увидел несколько дверей. Прапорщик толкнул ближайшую.

В комнате, куда они вошли, горела настольная лампа. На одной из трех кроватей спал, уткнувшись лицом в книгу, молодой человек.

– Ну, вот, – дернул щекой провожатый, – вам не придется шарахаться в темноте. Костюня, как всегда, заснул над книгой. К нему скоро жена приезжает, так он решил малость образование повысить. Она у него москвичка и специалист по русской литературе. Письма пишет толстенные, аж жуть. Только муж у нее больше трех страниц в вечер одолеть не может – сон сильнее.

Березняк повернулся к двери и пробормотал:

– Я думаю, что вы с ним сойдетесь. Костюня, когда не спит, милейший человек. А во сне он страшен – храпит, как бегемот. Сейчас он лежит вниз лицом, а может, просто раздумывает с какой ноздри начать.

И действительно, не успел прапорщик договорить, как спящий издал громкий всхлипывающий звук. Березняк негромко свистнул и храп пропал.

– Это – если будет невмоготу, – посоветовал он, – свист на пару минут его успокаивает, по себе знаю. Ну, – козырнул прапорщик, – спокойной ночи.

Зангиров с трудом снял с себя непривычную одежду, лег на ближайшую кровать и мгновенно заснул. Разбудил его радиосигнал «Маяка». Муса поднял голову и увидел, что у шкафа, спиной к нему, стоит широкоплечий капитан и старательно выдувает из электробритвы щетину.

– Проснулся, лейтенант? У тебя тридцать минут, чтобы умыться, побриться и брюки погладить. Командир любит, чтобы у его офицеров стрелки на брюках заменяли бритвенные лезвия.

– Муса поднялся с кровати.

– Зангиров.

– Константин Малышев.

– А, – вспомнил лейтенант, – это вы на книге спали?

– Давай сразу на «ты» и побыстрее собирайся, командир не любит опозданий.

На мощеной камнем площади, где, как оказалось, стояло общежитие, несколько солдат занимались зарядкой. Малышев, козырнув, прошел мимо них и взбежал, стуча подковками сапог, по ступеням одноэтажного кирпичного здания. Муса поднялся за ним.

– Это наш штаб, – на ходу бросил капитан. Он на секунду замер перед высокой резной дверью, быстрыми, резкими движениями поправил что-то в одежде.