К Жириновскому подходит Рыбкин в форме дежурного по станции.

РЫБКИН Прекратите этот цирк, здесь не место!

ЖИРИНОВСКИЙ Вы кто?

РЫБКИН Я дежурный. А вы?

ЖИРИНОВСКИЙ Не ваше дело!

РЫБКИН Тут теперь все мое дело.

ЖИРИНОВСКИЙ Я секс-символ России!

РЫБКИН (рассмотрев). Меня не возбуждает.

ЖИРИНОВСКИЙ Уйди, аграрий, добром прошу!

РЫБКИН Я уже не аграрий. Я тут до зимы назначен следить за порядком. Слева по центру.

ЖИРИНОВСКИЙ Порядок будет, когда следить буду я, раньше и не мечтайте! А я буду тут стоять, пока не продам все, что у меня еще есть! Включая самое дорогое!

РЫБКИН Самое дорогое — это Родина.

ЖИРИНОВСКИЙ Вот-вот, включая Родину! Вас все равно продали Кисинджеру, вам нечего терять, а у меня есть все, что надо для народа!

РЫБКИН Нет, это у нас есть все, что надо для народа!

ЖИРИНОВСКИЙ Что? Что у вас есть для народа, кроме триппера?

РЫБКИН У нас есть Дума!

ЖИРИНОВСКИЙ Вот это самый триппер и есть! Народу нужен герой-освободитель!

РЫБКИН А вас разве уже освободили?

ЖИРИНОВСКИЙ Не выводите меня из себя!

РЫБКИН Вывести вас? Хорошая мысль…

ЖИРИНОВСКИЙ Так! Все! У меня ангельское терпение, повторяю, ангельское, но оно кончилось! Где Любимов? Я вас сейчас всех оболью в прямом эфире!

Час «пик». Пробка. К машинам подходит Зюганов — в подвязанных тапочках, стареньком пальто, пионерской пилотке — и с красным вымпелом на палочке… В другой руке — коробка с накорябанной надписью: «Помогите на восстановление обкома». Ему подают из «Мерседесов» и BMW.

ЗЮГАНОВ Дай вам Бог «Капитала»! (Кланяется).

Вагон метро. Двери закрываются. В проходе стоит Ельцин с Коржаковым на руках.

ЕЛЬЦИН (жалобно). Люди добрые! Простите, что обращаемся к вам! Сами мы не местные…

КОРЖАКОВ Я-то местный…

ЕЛЬЦИН Молчи! (Жалобно). Отстали от поезда…

КОРЖАКОВ Сели на самолет…

ЕЛЬЦИН Молчи! (Жалобно). Живем вторую неделю на вокзале. Документы у нас украли, деньги украли…

КОРЖАКОВ (плачет). Гы-ы…

ЕЛЬЦИН (показывая на Коржакова). Маленький болеет, лекарства ему никакие не помогают, растет и растет, гуманитарной помощи ни на что не хватает…

КОРЖАКОВ Гы-ы…

ЕЛЬЦИН (жалобно). Поможите, люди добрые, не откажите, ради Христа и демократического централизма, на хлеб, кому сколько не жалко! Вот сюда кладите, в большую шляпу… Храни вас Конституция! Сашенька, скажи тете «спасибо»!

КОРЖАКОВ Пиф-паф!

ЕЛЬЦИН Молчи!

Толчок у магазина. На раскладном стульчике сидит Черномырдин в майке и панаме, вокруг него — несколько старых некомплектных газовых плит, у ног, на ящике, разложены комплектующие: горелки, трубки, жестянки…

ГОЛОС Это — почем?

ЧЕРНОМЫРДИН Пятнадцать. Отдам за десять.

ГОЛОС А эта хреновина?

ЧЕРНОМЫРДИН Хреновина за семь.

ГОЛОС А вот эти ржавые?

ЧЕРНОМЫРДИН Ржавые — по четыре пара.

ГОЛОС А что это, вообще? Куда вставляется?

ЧЕРНОМЫРДИН Сам найдешь. Я — по газу специалист. Плита не нужна?

ГОЛОС Хорошая?

ЧЕРНОМЫРДИН Наша.

ГОЛОС Ну хоть комплектная?

ЧЕРНОМЫРДИН Обижаешь…

ГОЛОС Зачем же мне ее покупать?

ЧЕРНОМЫРДИН Из патриотизма.

ГОЛОС А на чем я пищу готовить буду?

ЧЕРНОМЫРДИН А вот на нем и будешь.

На рынке. Лужков в одежке старушки медленно проходит вдоль фруктового ряда, глядя то на лотки, то в лица продавцов. Наконец, останавливается.

ЛУЖКОВ Милок, нет ли с какого фрукта с бочком? Я бы его съела…

ГОЛОС Иди, иди… Нету денег — так и не ходи сюда!

ЛУЖКОВ Откуда ж мне взять денег?

ГОЛОС Не мое дело!

ЛУЖКОВ А чье?

ДРУГОЙ ГОЛОС В правительство пиши!

ЛУЖКОВ Так уж я пишу, пишу…

ГОЛОС С АКЦЕНТОМ Ты в какое пишешь?

ЛУЖКОВ В наше.

ГОЛОС С АКЦЕНТОМ Ну и дура. В амэриканское пиши. Далжны памагать нэимущим!

Тот же чердак и кампания, что и вначале, только на месте, где сидел Ерин — пусто.

ГРАЧЕВ (поет).

ВСЕ

Песня продолжается. На улице, вслушиваясь в доносящееся с чердака звуки, сидят у мусорной урны все те же два бомжа — Костиков и Геращенко.

ГЕРАЩЕНКО Хорошо все-таки, что в этот раз они промеж собой помирились…

КОСТИКОВ Почему хорошо?

ГЕРАЩЕНКО Потому что когда мимо меня танки ездят, у меня голова болит…

КОСТИКОВ А ты не там сидишь. (Наливает). Знаешь, где надо сидеть, когда начинают танки ездить?

ГЕРАЩЕНКО Где?

КОСТИКОВ В танке! Будем здоровы.

Пьют.

Титры.

Посвящается C. А.

Несколько бесхитростных историй, рассказанных ниже, наряду со множеством недостатков, на которые автору, несомненно, еще будет указано, имеют одно скромное достоинтсво: все они произошли на самом деле.

В конце февраля 1981 года меня прямо с полкового стрельбища увезли в медсанбат. Из зеленой машины с крестом вылез незнакомый мне лейтенант и зычно крикнул:

— Шендерович тут есть?

Не поручусь, что крикни это лейтенант на месяц позже, ответ был бы утвердительным. Дело в том, что я, пользуясь популярным в стране лагерным сленгом, доходил.

У меня болела спина. Зеленые круги перед глазами были намертво вписаны в квадрат полкового плаца. Я задыхался, у меня разжимались кулаки — не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом: выпадали из рук носилки со шлаком во время нарядов в котельной.

Человек, не служивший в Советской Армии, резонно спросит тут: не обращался ли я к врачам? Человек служивший такого не спросит. Потому что самое опасное для советского солдата не болезнь. Самое опасное — это приход в санчасть, ибо тут ему открывается два пути. Либо его госпитализируют, и он будет мыть полы в означенной санчасти с мылом каждые два часа, пока не сгинет окончательно — либо не госпитализируют, и его умысел уклониться от несения службы будет считаться доказанным.

Меня из санчасти возвращали дважды — и оба раза с диагнозом «симуляция». В первый раз майор медицинской службы Жолоб постучал меня по позвоночнику и попросил нагнуться. Кажется, он искал перелом. Не найдя перелома, майор объявил мне, что я совершенно здоров. Через неделю после первичного обстукивания я заявился в санчасть снова и попросил сделать мне рентген. Наглость этой просьбы была столь велика, что майор временно потерял дар командной речи — и в воскресенье меня повезли на снимок.

А еще через неделю я был приведен пред ясные майорские очи и вторично поставлен в известность о своем совершенном здоровье. Апропо майор сообщил, что если еще раз увидит меня на территории полковой санчасти, то лечить меня будут на гауптвахте.