— Да, что-то вроде. Или жертва должна была склониться почти вдвое, как если бы отвешивала убийце низкий поклон.

— Вы обнаружили какие-нибудь признаки борьбы?

— Да. Воротник и галстук покойного были скомканы, пиджак слегка смят на спине, руки грязные, а на правой ладони маленькая царапина.

— Что могло причинить эту царапину?

— Не знаю. Возможно, острие стрелы.

— Вы имеете в виду, что он мог вытянуть руку, защищаясь?

— Да.

— Кровь из царапины была на руке покойного?

— Да, царапина немного кровоточила.

— Во время осмотра вы нашли пятна крови на других предметах в комнате?

— Нет.

— Таким образом, весьма вероятно, что царапина нанесена стрелой?

— По-моему, да.

— Что произошло после произведенного вами первоначального осмотра тела в кабинете?

Косматый свидетель снова бросил взгляд на подсудимого, скривив рот от отвращения.

— Доктор Спенсер Хьюм, с которым я знаком, попросил меня взглянуть на обвиняемого.

— Взглянуть?

— Обследовать его. «Он рассказывает какие-то нелепые истории, — сказал доктор Хьюм, — что ему дали наркотик. Я только что его осмотрел и не нашел никаких признаков».

— Как вел себя все это время подсудимый?

— Он был слишком спокоен и сдержан — только иногда проводил рукой по волосам. Я был потрясен куда сильнее его.

— Вы обследовали обвиняемого?

— Поверхностно. Пульс был частым и неровным, а не замедленным, как после приема наркотика. Зрачки глаз были в норме.

— По вашему мнению, он принимал наркотик?

— По моему мнению, нет.

— Благодарю вас, это все.

Бледное лицо подсудимого выглядело озадаченным. Один раз он привстал со стула, словно желая выразить протест, и два надзирателя сразу напряглись. Я видел, как беззвучно шевелятся его губы. Если он был невиновен, то сейчас испытывал леденящий ужас. Г. М. неуклюже поднялся и добрые полминуты молча смотрел на свидетеля.

— Значит, вы обследовали его «поверхностно», не так ли? — Его голос заставил даже судью поднять взгляд. — Вы всех ваших пациентов осматриваете таким образом? По-вашему, человеческая жизнь должна зависеть от поверхностного осмотра?

— Нет.

— Или от него должны зависеть показания под присягой в суде?

Доктор Стокинг поджал губы.

— Моей обязанностью было обследовать тело, а не делать подсудимому анализ крови. Я считаю авторитет доктора Спенсера Хьюма достаточным, чтобы опираться на его просвещенное мнение.

— Понятно. Значит, все ваши показания основаны на просвещенном мнении доктора Хьюма, который, между прочим, здесь отсутствует?

— Милорд, я вынужден протестовать против подобных намеков! — воскликнул сэр Уолтер Сторм. — Пожалуйста, сэр Генри, ограничьтесь тем, что говорит свидетель.

— Прошу прощения у его лордства, — проворчал Г. М., — но я понял, что свидетель ограничивается тем, что сказал доктор Хьюм… Можете вы поклясться, опираясь на собственные знания, что подсудимый не принимал наркотик?

— Нет! — огрызнулся свидетель. — Я не собираюсь ни в чем клясться, кроме того, что честно выражаю свое мнение.

— Не понимаю, — вмешался судья. — Вы считаете невозможным, чтобы подсудимый принял наркотик?

— Нет, милорд, я не говорю, что это невозможно. Это было бы слишком.

— Почему?

— Милорд, обвиняемый сказал мне, что якобы принял этот наркотик около четверти седьмого. Я осматривал его без нескольких минут восемь. Если бы он даже принял наркотик, эффект был бы в значительной степени стертым. Однако доктор Хьюм обследовал его незадолго до семи…

— Мнение доктора Хьюма нам не было представлено, — сказал судья Рэнкин. — Я бы хотел выразиться ясно, так как это крайне важно. Если эффект этого таинственного наркотика в любом случае был бы стертым, мне кажется, вы едва ли в состоянии что-либо утверждать на этот счет.

— Я же говорил, милорд, что могу лишь выражать свое мнение.

— Хорошо. Продолжайте, сэр Генри.

Г. М., явно довольный, перешел к другим вопросам:

— Доктор Стокинг, есть еще один аспект дела, который вы назвали почти невозможным, — я имею в виду предположение, что стрела была выпущена из какого-то оружия. Давайте вернемся к вопросу о положении тела. Вы принимаете заявление обвиняемого, что вначале тело лежало на левом боку лицом к боковой стороне стола?

Доктор мрачно улыбнулся:

— По-моему, мы должны проверять, а не принимать заявления обвиняемого.

— Да, разумеется. Но могли бы вы согласиться с этим заявлением?

— Да, мог бы.

— Вам известно что-либо противоречащее ему?

— Нет, не известно.

— Предположим, покойный стоял с той стороны стола — взгляните на план — лицом к буфету у противоположной стены и наклонился, чтобы взглянуть на что-то на столе. Если бы, когда он склонился вперед, в него выпустили стрелу со стороны буфета, она могла бы войти в тело таким образом?

— В принципе могла бы.

— Спасибо, это все.

Г. М. плюхнулся на скамью.

Генеральный прокурор возобновил прямой допрос:

— Если события происходили бы так, как предполагает мой ученый друг, имели бы место следы борьбы?

— Не думаю.

— Вы бы вряд ли обнаружили скомканные воротник и галстук, смятость пиджака, грязные руки, порез на правой ладони?

— Да, конечно.

— Можем мы поверить в то, что этот порез вызван попыткой поймать в воздухе стрелу, которой выстрелили в покойного?

— Лично я назвал бы это нелепым.

— Вы считаете вероятным, что убийца, вооруженный большим арбалетом, прятался в буфете?

— Нет.

— И наконец, доктор, дабы подтвердить, что вы достаточно квалифицированны для определения того, принимал ли обвиняемый наркотик или нет, напомните нам — вы ведь уже двадцать лет состоите в персонале больницы Сент-Прейд на Прейд-стрит?

— Да.

Доктора отпустили, и обвинение вызвало своего самого важного свидетеля — Харри Эрнеста Моттрама. Инспектор Моттрам сидел за столом солиситоров. Я много раз обращал на него внимание, не зная, кто он. Инспектор выглядел человеком, тщательно следившим за своими манерами и речью. Он был сравнительно молод — не больше сорока лет, — но его спокойные и неторопливые ответы указывали на некоторый опыт в судебных делах. Все его поведение, казалось, говорило: «Мне не слишком нравится накидывать петлю на чью-либо шею, но убийство есть убийство, и чем скорее мы отправим преступника на тот свет, тем лучше будет для общества». У него было квадратное лицо с коротким носом и проницательными глазами, явно не нуждавшимися в очках. В целом он производил впечатление солидного семейного человека, стоящего на страже общественных интересов.

Принеся присягу, Моттрам устремил взгляд на обвинителя:

— Я детектив-инспектор столичной полиции. Приняв сообщение о случившемся, я отправился в дом 12 на Гроувнор-стрит, куда прибыл без пяти семь вечера 4 января.

— Что там произошло?

— Меня проводили в комнату, называемую кабинетом, где я обнаружил обвиняемого в обществе мистера Флеминга, дворецкого и констебля Хардкасла. Я опросил троих последних, которые сообщили мне то, о чем уже дали показания в суде. Потом я спросил обвиняемого, хочет ли он что-нибудь сказать. На это он ответил: «Если вы уберете из комнаты этих гарпий, я попытаюсь объяснить вам, что случилось». Я попросил остальных выйти, закрыл дверь и сел напротив обвиняемого. Процитированное инспектором заявление подсудимого совпадало с тем, которое зачитал в своей вступительной речи генеральный прокурор. Когда Моттрам повторял его бесстрастным голосом, оно звучало еще менее убедительно. А когда дело дошло до наркотика в виски, вмешался сэр Уолтер:

— Подсудимый говорил вам, что покойный протянул ему стакан виски с содовой, что он выпил половину и поставил стакан на пол?

— Да, около его стула.

— Думаю, инспектор Моттрам, вы трезвенник?

— Да.

— Изо рта подсудимого пахло виски? — вкрадчиво осведомился обвинитель.

— Нет.

Ответ произвел эффект, подобный взрыву бомбы, так как его простота и естественность были очевидны для присяжных.