Я сидел и мучительно думал о происшедшем, о ссо­ре с Бобиным. Перед собранием я слышал, как секре­тарь комсомольской ячейки Павлик Жаворонков спра­шивал у Николая Ивановича:

– Проводить ли сегодня после всей этой истории? Может быть, день-два переждать?

– Нет, ожидать нечего, – возразил Николай Ива­нович. – Именно сегодня и нужно провести.

Первым разбирали заявление Василия Зайкова. Он рассказал свою биографию. Родился в деревне, в семье середняка. Окончил три класса. Потом работал дома: пахал, косил, ловил рыбу, заготовлял дрова. Уехал в Архангельск, поступил матросом на пароход «Онега», а в эту навигацию его перевели на «Октябрь». Не су­дился. Взысканий по работе нет. Вот и все.

– А почему ты хотел сегодня заявление назад взять? – спросил Жаворонков.

Зайков, густо краснея, тер рукой глаза и молчал.

– Ты хочешь вступить в комсомол?

– Не знаю, – пробормотал Зайков.

– Поддался этому Бобину, – заметил Николай Иванович. – Слышал, слышал. Мне кажется, что от рассмотрения заявления Зайкова сегодня нужно воздер­жаться. Не отказывать ему, нет. Но пусть он поработа­ет, пообживется с командой и подумает. А то, видите, он колеблется. Это плохой признак. Насилу тебя, Зай­ков, не тянут. Ты сам должен все обдумать и понять. А ежеминутно менять свои решения – не дело.

Комсомольцы так и решили: рассмотреть заявление Зайкова после рейса.

Илько приняли быстро. Все комсомольцы голосовали за него единогласно. Он сидел радостный и немного смущенный.

Наконец очередь дошла до меня. Волнуясь, сбивчиво я рассказал о себе. Мне задавали вопросы.

– Где твой отец?

– Я уже говорил. Он погиб в полярной экспедиции, еще до революции.

– А почему ты решил поступить в комсомол?

– Я написал в заявлении: хочу помогать партии, хочу быть впереди…

Павлик Жаворонков насмешливо взглянул на меня.

– А чего это ты драку затеял с Бобиным?

– Я не затеял. Это он мне прищемил… и… и потому что он – подлец!

Я наклонил голову, боясь, что в моих глазах заметят слезы. Неужели из-за этого Бобина меня не примут?

Тут неожиданно робко протянул руку и поднялся Зайков.

– Бобин был выпивши и сказал, что когда опять придут белые, то нас, комсомольцев, будут ставить к стенке.

– Он и в самом деле подлец! – гневно сказал Ни­колай Иванович. – Что он болтает, тому больше ни­когда не бывать! А Красов старательно работает на суд­не и, по-моему, он вполне заслуживает быть комсомольцем.

Я плохо помню, как дальше шло собрание. Помню только в конце радостные лица Кости и Илько и их крепкие рукопожатия.

– Я комсомолец! – счастливый, шептал я – Я – комсомолец!

К Новой Земле «Октябрь» подходил рано утром.

Издали мы увидели высокие величавые горы, которые, казалось, поднимались прямо из моря. Но чем бли­же пароход подходил к земле, тем отчетливее было вид­но, что горы отстоят от берега очень далеко. Кое-где на горах сверкали ослепительные пятна снега.

Новая Земля – два огромных острова – находится далеко за Полярным кругом и отделяет Баренцево море от Карского. Берега Новой Земли живописно изрезаны глубокими заливами – губами. В этих заливах мореплаватели находят для своих кораблей хорошо защи­щенные якорные стоянки.

День был ясный, безоблачный. Такие дни на Новой Земле – явление редкое. Заканчивался июнь. Солнце в эти времена в Заполярье ходит по кругу, совсем не опускаясь за горизонт. День продолжается круглые сутки… Читай книги и днем и ночью.

И я читал. Читал книги о Новой Земле. Мне хоте­лось побольше узнать об этом огромном и загадочном острове, вблизи которого трагически закончилась жизнь моего отца.

Из книг я узнал, что Новая Земля впервые была от­крыта новгородскими ушкуйниками. Еще в прошлом ве­ке появились на Новой Земле первые постоянные жите­ли – ненцы, приехавшие из Тиманской и Большеземельской тундры.

В ноябре на Новой Земле начинается полярная ночь – сплошная темнота, и солнце за сутки не пока­зывается даже на полчаса.

Описания Новой Земли в старых книгах чаще всего были мрачными, отпугивающими. «Одно из действий, – читал я со щемящей сердце тоской, – производимых на вас отсутствием здесь деревьев и даже рослой тра­вы, – это чувство одиночества, чувство, овладевающее душою не только мыслящего наблюдателя, но самого грубого матроса… будто теперь только наступает утро мироздания… Совершенное отсутствие звуков, особенно господствующее в ясные дни, напоминает собою тишину могилы».

Могила! Может быть, здесь, на этом острове, есть и могила моего любимого отца. Или его могилой стала просто Новая Земля – без похорон, без надмогильного холмика. Или голубые полярные льды, или холодные глубины океана.

Но что означает «грубый матрос»?.. Мой отец тоже был матросом. Разве он не мог быть мыслящим наблю­дателем?!

В моей душе возникало чувство протеста против это­го неизвестного мне путешественника, который, видимо, только себя и еще некоторых «избранных» считал «мыс­лящими наблюдателями». Я не совсем понимал также, что означает и «утро мироздания». Спросил об этом Костю. Он объяснял долго и путано и наконец запутал­ся совсем.

– Утро это значит утро, начало дня… А вот миро­здание – это значит мировое здание, наверное, самый большой в мире дом… Понимаешь?..

– Понимаю, что ты ничего в этом не понимаешь, – сказал я. – Какое же может быть утро у большого до­ма? У всех домов утро одинаковое.

– А вот пойдем спросим у Николая Ивановича, – упорствовал Костя, хотя и чувствовал, что не совсем уверен в своих объяснениях.

Пошли к Николаю Ивановичу, взяв с собой книгу.

– Мироздание – это вселенная, весь мир, – объяс­нил нам старший механик. – А под словом «утро» здесь надо понимать начало.

– Вот видишь, – торжествующе заявил Костя. – Я же говорил: начало дня, это значит утро…

– Новая Земля показалась этому путешественнику слишком пустынной, необитаемой, – продолжал Нико­лай Иванович. – Потому он и сравнивает новоземельскую природу с зарождением жизни на Земле.

– А ты спорил еще! – сказал Костя, когда мы вы­шли из каюты старшего механика. – Ну, кто был прав?

– Ты был прав, – усмехнулся я. – «Мировое зда­ние, самый большой дом в мире!» Эх ты, профессор! Поедем-ка лучше на берег да посмотрим это «утро ми­роздания»! Сейчас уже якоря отдадут.

Вначале Костя, судя по его лицу, хотел рассердить­ся, но потом улыбнулся.

– Не будем спорить.

Он взял меня под руку, и мы с ним поднялись на па­лубу.

– Где вы были? – спросил встретивший нас Илько. – Я вас ищу, ищу.

– Ну как, Илько, похожа Новая Земля на вашу тундру?

– Нет, совсем, совсем не похожа. У нас Печора не такая. И тундра у нас совсем не такая, как эта земля. Высокая земля. И где тут ягель? Одни камни. Плохо тут.

– Ты вроде этого путешественника, который книж­ку написал, – смеясь сказал я. – «Плохо». Да ты ведь еще ничего не видел. А что, разве у вас в тундре паль­мы растут?

– Нет, у нас нету пальмы. У нас есть ягель. А без ягеля оленям нечего будет есть, и они помрут. Плохо!

– Вот лучше поедем на берег да посмотрим Новую Землю. Тогда и говорить будем.

Загрохотал брашпиль, и якорь стремительно понесся в воду.

…И вот мы впервые ступили на Новую Землю. Но какая это земля! Голые скалы, глинистый сланец. Кам­ни, камни… Неужели здесь нет даже травки?

Нет, оказывается, здесь есть мох и трава, правда, тощая и растет клочками. Но на одном из склонов, об­ращенных к солнцу, мы увидели даже цветы. Это были мелкие незабудки, бледно-желтые лютики, ромашки, ко­локольчики и камнеломки.

Мы даже видели березу и иву. Но назвать деревьями эти тоненькие стебельки трудно. Право, какое это дере­во, если оно своими стебельками стелется по земле и их нужно разыскивать, разгребая мох?!..

На Новой Земле много птиц, и хорошему охотнику здесь раздолье. Были бы мы охотниками! Гуси, лебеди, утки, гаги, пух которых очень ценится, и многие другие – настоящее птичье царство! Как нам рассказыва­ли, здесь, на птичьих базарах, собирается около мил­лиона птиц.