— Друг мой, — мягко сказал ему Арман, — вы, разумеется, преданы вашему господину, платящему вам за ваши услуги.

Лакей поклонился в знак согласия.

— Поэтому я не буду пытаться подкупить вас, хотя я достаточно богат…

— Господин оскорбляет меня, предполагая, что меня можно подкупить.

— Извините! Но вы, может быть, не откажете мне в маленькой услуге…

— Приказывайте, сударь.

— Я хотел бы написать письмо.

— Кому?

— Особе, которой у меня назначено свидание на завтра и с которой я, вероятно, не увижусь…

— Это можно…

— Возьметесь вы доставить письмо?

Говоря это, сын полковника посмотрел так, что взгляд его ясно говорил:

«Я заплачу за вашу услугу такую цену, которую вы сами назначите».

— Смотря по обстоятельствам.

— Как, «смотря по обстоятельствам»?

— Если для этого достаточно бросить письмо в почтовую кружку…

— Хорошо! — сказал Арман.

И он подошел к круглому столику, на котором находились все принадлежности для письма. Но лакей прибавил:

— Если сударь напишет особе, которая живет на площади Бово, то это бесполезно.

— Бесполезно! Почему?

— Потому что я не доставлю этого письма.. Арман рассердился.

— Уходите! — закричал он.

На другой день после похищения Армана, так искусно совершенного, в полдень, Дама в черной перчатке сидела у себя с майором Арлевым.

— Сударыня, — спросил ее майор, — хватит ли у вас мужества довести до конца ваш замысел?

— Да, Герман.

— Погубить отца в лице сына?

— Да.

Дама в черной перчатке произнесла это «да» глухим голосом и, помолчав несколько минут, наконец сказала:

— Да, у меня хватит мужества, хватит наказать себя самое.

Майор вздрогнул.

— Да, чтобы наказать себя, — продолжала она. — Потому что была минута, когда я почти забыла о моем единственном долге на этом свете, так как мое сердце забилось для этого человека, отец которого убил моего мужа… Гонтран де Ласи, — с волнением воскликнула она, — клянусь тебе, что ты будешь отомщен!

Послышался стук кареты, остановившейся у отеля.

— Это он! — сказала молодая женщина. — Он точен, как влюбленный.

Но она ошиблась. Приехал не Арман. Карета въехала во двор, и из нее вышел старик. Дама в черной перчатке следила, притаившись за занавеской. Приехал Иов, старый слуга полковника, преданный друг Армана.

Он вошел расстроенный.

— Сударыня, — поспешно сказал он, — что вы сделали с Арманом?

Молодая женщина вскрикнула от удивления.

— Я? — спросила она. — Да решительно ничего.

— Он не был здесь?

— Нет.

— Вы не видали его?

— Не видала со вчерашнего вечера, — ответила она.

— Ах, Боже мой! Боже мой! — пробормотал старый солдат. — Что же с ним случилось?

— Но объяснитесь же, Иов, — мягко сказала молодая женщина.

— В эту ночь, сударыня, Арман не вернулся домой; я прождал его все утро, но его все еще нет… Я был у полковника, который тоже не видал его…

— Он уехал вчера вечером?

— После того, как вы уехали.

— Один?

— Нет, с одним из своих друзей, в карете.

Через день после исчезновения Армана лорд Г. приехал к Фульмен.

— Ну, мой друг, — проговорила она, протягивая ему руку, — что вы мне скажете?

— Арман все тот же, — ответил лорд Г.

— Бедный Арман!

— Он то раздражается, то впадает в глубокое уныние.

— Спал он прошлую ночь?

— Нет, камердинер, спавший в соседней комнате, слышал, как он говорил что-то вполголоса.

— Вот как! Что же такое он говорил?

— Сначала он давал себе слово убить меня.

— А потом?

— Потом броситься к ногам женщины, которая напрасно прождала его.

Грустная улыбка мелькнула на губах Фульмен.

— Помните, мой друг, что вы отвечаете мне за него, — сказала она.

— Клянусь вам моей честью.

— И если вы дадите ему убежать, то, может быть, будете причиною его смерти.

— О, будьте покойны, — сказал лорд Г. — Когда я согласился принять на себя обязанности тюремщика, я уже принял свое решение.

— Как вы думаете, Арман догадывается, что его арест произошел по моей инициативе?

— Мне кажется, да.

— Ах, как он должен ненавидеть меня! — вздохнула Фульмен.

— Да, — пробормотал англичанин.

— Собирался он писать?

— Он пытался подкупить моих людей, чтобы они передали записку Даме в черной перчатке.

— Недурно! Спрашивал он об отце?

— Нет.

— А об Иове?

— Тоже нет.

— Бедный юноша, — прошептала Фульмен. — Он положительно страдает тем, что у итальянцев называется любовным помешательством.

— Но позвольте мне сделать вам одно замечание, дорогой друг, — сказал лорд Г.

— Говорите.

— Вы не боитесь, что лишение свободы сведет его с ума? Фульмен вздрогнула.

— О, молчите! — вскричала она. — Вы меня пугаете…

— Я оставил его в страшном раздражении и боюсь за него.

— Ну, что ж! — воскликнула Фульмен. — Я предпочту видеть его безумным, чем мертвым. Эта женщина убьет его…

— Будьте покойны, его слишком хорошо стерегут, чтобы подобная вещь могла случиться. Во-первых, павильон, где он находится, в самой глубине сада, окна с железными решетками, а у дверей крепкие засовы.

— А что, если эта женщина откроет, где мы его спрятали?

— Мои люди прекрасно вооружены и превосходно выдержат осаду.

Фульмен вздохнула.

— Благородный и дорогой друг, — сказала она, пожимая руку англичанина. — Как вы добры…

— Я ваш друг, — просто ответил он. — А теперь, если вам нечего более сказать мне, я вернусь на свой пост.

— Идите, — сказала Фульмен.

Англичанин вышел. Фульмен осталась одна. Несмотря на начало ноября, вечер был теплый и тихий, и молодая женщина ощутила потребность подышать немного свежим воздухом, потому что у нее была лихорадка, и голова ее горела. Она надела накидку и вышла с намерением пройтись по Елисейским полям до заставы Звезды.

Фульмен чувствовала желание подышать свежим воздухом и побыть одной. Она поступала, как все люди, у которых сердечное горе: она стремилась к одиночеству.

Зимою в девять или десять часов вечера Елисейские поля всегда пустынны и только местами освещаются фонарями. Лишь изредка попадется навстречу карета, а еще реже прохожий.

Фульмен медленно шла по асфальтовой дорожке, идущей вдоль широких тротуаров, задумчивая и не обращая ни малейшего внимания на редких прохожих. Ее прогулка длилась около двух часов и, разумеется, продолжилась бы еще, если бы позади нее не раздались быстрые шаги.

— Сударыня, — сказал голос, по которому она узнала одного из своих слуг.

Она обернулась. Иосиф, ее лакей, догонял ее.

— Я так и думал, что найду вас здесь, — сказал лакей.

— Что тебе надо, Иосиф?

— Барыня, вас спрашивают.

— Меня спрашивают? — спросила, вздрогнув, молодая женщина.

— Да, особа, которая желает вас видеть, ждет в отеле, в гостиной.

— Кто такая эта особа?

— Дама.

— Как она выглядит? молодая?.. старая?..

— Не знаю, лицо ее закрыто вуалью… У Фульмен явилось предчувствие.

— И эта женщина желает видеть меня?

— Она так настойчиво просила, что я провел ее в гостиную.

— Вы поступили опрометчиво, Иосиф, — строго заметила Фульмен. — После полуночи я не принимаю визитеров.

Танцовщица поспешно вернулась домой и вошла в отель. Закрытая карета, без гербов, запряженная в одну лошадь, дожидалась у подъезда маленького отеля на улице Марбеф. Фульмен вошла в первый этаж, где находилась приемная, и увидала женщину, сидевшую в глубоком кресле у камина. Увидев Фульмен, женщина, закутанная в большой плащ, встала и откинула вуаль, закрывавший ей лицо.

— Я так и думала, что это вы, сударыня, — заметила Фульмен.

Дама в черной перчатке — это была она — поклонилась и сказала, насмешливо улыбнувшись:

— В самом деле! Вы ожидали моего визита, мадемуазель?

— Вашего визита — нет, но когда мне сказали, что какая-то дама в вуале приехала ко мне… я подумала…