— Меня нисколько не удивляет, что этот человек — ваш друг, — сказала она мне. — Вы с ним думаете одинаково.

Не сказав ни слова, я показал ей записку. Графиня приподняла бровь и отдала листок обратно.

— Интересно знать, что это вы такое совершили, что кто-то не забыл о вас на второй день?

— Я не жду, чтобы меня помнили, — заметил я, — лишь бы мне радовались.

Вдруг раздался взрыв рукоплесканий, мы обернулись и увидели человека, сделавшего стойку на одной руке на верхушке шеста, который держал другой акробат. Потом вокруг собралась толпа жонглеров, шпагоглотателей и прочих.

— А чудесно, должно быть, жить вот так! — сказала графиня с восхищением.

— Ну, это зависит от точки зрения, — заметил я, — вот у человека, который на шесте, есть искалеченный ребенок, ради которого он живет. А шпагоглотатель — сирота, не знающий ни отца, ни матери. У них много бед…

— Вы их знаете?

— Это мои друзья, — сказал я, — и я умею даже делать некоторые трюки.

— Поразительно!

— Меня все восхищает, и я люблю совершенство во всем. А потом… кто знает? В один прекрасный день мне может понадобиться исчезнуть. Кто помнит лицо акробата?

Проходил день за днем, торговля шла удачно, но тревога не покидала меня. Граф Роберт де Малькре, как мне показалось, был не из тех, кто легко отступается, когда столь многое поставлено на карту. Кроме того, он явно умел ненавидеть. Я прочел это по его глазам.

Эта ярмарка оказалась одной из самых успешных для нас, и вот теперь мы приготовились уезжать. Но уезжали мы не одни, ибо после долгих переговоров другие караваны решились присоединиться к гансграфу, потому что он был широко известен своей деловой хваткой.

Фламандскими сукнами в Киеве не торговали, хотя по случаю туда и попадали плащи из этих тканей, и некоторые были проданы их владельцами по ценам просто чудовищным. Один из наших знакомых, армянин, которому случалось там торговать, утверждал, что спрос на шелка и кружева будет очень хороший.

Вечером накануне отъезда я неожиданно получил записку. Ее сунул мне в руку кто-то в ярмарочной толчее.

«Если хотите узнать о местопребывании вашего отца,

приходите к восточной потерне».

Оседлав Айешу — одну из кобыл — я поехал в город. О моем отце знала только Сафия. Сафия — и ещё графиня.

Оставив кобылу в тени у стены, я наблюдал за потерной.

Время текло, но никто не появлялся. Может быть, это западня? Если Сафия здесь, то где же она? Больше часа я прождал, но не уловил ни звука, ни движения.

И тогда я заметил кое-что, чего не видел прежде.

Ворота были приоткрыты.

За воротами… что там, за воротами?

Еще несколько минут я раздумывал, оценивая положение. Были ли ворота открыты, когда я впервые увидел их? Я считал, что нет, но как можно быть уверенным?

Предположим, что за воротами ждет Сафия… Или кто-то другой от нее… А может быть, враг?

Все равно, если есть известия о моем отце, я должен их получить.

Будь что будет. Если это ловушка, дадим ей захлопнуться. Когда я медленно, осторожно крался вдоль стены к воротам, все мое внимание было приковано к ним.

Сделав шаг в сторону от стены, я направился к воротам.

И тут вокруг меня сомкнули кольцо два десятка людей в доспехах и с обнаженными мечами.

Открытые ворота — они-то сами и были ловушкой! Это была приманка, которая отвлекла мое внимание, её и задумали так, чтобы я сосредоточился на ней; и эта сосредоточенность отвлекла меня от соседних зданий и того, что могло там скрываться.

Ворота распахнулись шире, и навстречу мне шагнул граф Роберт.

— Откуда ты узнал о моем отце?

Граф обнажил в улыбке белые зубы. Он был явно доволен собой.

— Мои люди шныряли по ярмарке и слушали. Всегда ходят слухи, сплетни… словечко там, словечко тут…

Казалось, спасения нет. Смогу я броситься на него и убить раньше, чем они убьют меня? Метнуть клинок, как дротик, ему в горло?

— Ты, значит, пришел биться со мной? Или опять увильнешь?

— Биться с тобой? С какой это стати я буду биться с тобой? Много чести! Я просто велю выпороть тебя за твое нахальство, а когда мне надоест смотреть, как тебя порют, ты будешь повешен.

Они стояли вокруг меня сплошным широким кольцом, но у меня в руке был меч, и я знал, что никогда не сдамся живым, чтобы меня секли, как раба.

И вдруг прозвучал дикий, странный крик. Все мои чувства разом насторожились.

— Меч в ножны!

Окружающие в недоумении оглядывались. Голоса доносились, казалось, ниоткуда.

— Не обращайте внимание! — граф Роберт считал, что крик относился к его людям. — Взять его!

На миг я заколебался, потом резко бросил меч в ножны. Рядом со мной упала веревка, я подпрыгнул и, схватившись за неё как можно выше, стал подниматься, быстро перехватываясь руками.

Канат был спущен с балкона надвратной башни, а там, наверху, стояли Хатиб и Лолингтон — один из акробатов, с которыми вместе я упражнялся в Кордове.

На мое счастье, среди солдат графа Роберта не было лучников, а то меня утыкали бы стрелами, как ежа иголками. А так они бросились было к башне, но в тот же миг появились несколько человек из наших с натянутыми луками и стрелами наготове.

А когда я перевалился через перила, на балкон величественным шагом вышел гансграф. Как обычно, весь в черном, с единственным украшением — золотой цепью, дважды обвитой вокруг талии.

— Граф Роберт де Малькре! — Гильдерштерн говорил высокопарно, но чрезвычайно внушительно. — Довольно этих глупостей! Хватит путаться у нас под ногами! Я отправил гонца к Его Величеству, который, как ты можешь легко сообразить, весьма доволен огромными пошлинами, кои платят наши объединенные компании… А теперь, господин хороший, ты и твои люди бросят мечи, не сходя с места. Я не даю времени на пререкания. Если хоть один из вас будет ещё держать меч, когда я кончу говорить, его тут же прикончат мои лучники. А потом ты уберешься из Провена, и чтоб духу вашего в городе не было ещё до восхода солнца, иначе мои люди отправятся в погоню и повесят вас как собак, ибо вы собаки и есть. Мы люди занятые! Играть с вами в войну нам некогда. Бросай оружие!

Мечи загремели о мостовую. Лицо графа Роберта вспыхнуло от гнева — он стоял, освещенный луной, и был хорошо виден.

— А теперь, — сказал гансграф, — пошли вон отсюда! Марш!

И они ушли вон. Маршем.

Когда я вернулся в наш дом у стены, ко мне подбежала графиня:

— О, вы живы! Вы спасены!

— Спасибо гансграфу.

— Это Хатиба вы должны благодарить. Он что-то заподозрил и пошел к гансграфу. Никогда не видела, чтобы люди собирались так быстро…

— На большой дороге, графиня, не бывает времени на долгие сборы. Надо быть всегда готовым, иначе помрешь — вздохнуть не успеешь. Нападают без предупреждения.

Мы вдруг замолчали, обнаружив почти в один и тот же миг, что стоим, держа друг друга в объятьях. Она начала было отстраняться, но я мягко привлек её к себе, и она придвинулась ближе — почти с облегчением.

Так прошло несколько минут, а потом я взял её за подбородок и осторожно поцеловал в губы.

И тогда она сказала:

— Как я была глупа!

— А кто из нас не глуп? Кто влюблен, тот часто только побеждает, проигрывая…

Сюзанна поудобнее положила голову мне на плечо:

— В том, что ты сказал, наверное, есть какой-то очень глубокий смысл, и мне надо будет подумать над этим… как-нибудь в другой раз.

— Подобно многим словам, эти только звучат глубокомысленно, так что не теряй на них времени. Есть другие вещи, о которых надо сейчас думать… и делать.

Она быстро отстранилась:

— Среди бела дня!..

— Нам надо собираться. Скоро время двигаться.

Она скорчила мне рожу, но мы все же начали собирать свои немногочисленные пожитки. На этот раз, однако, мы воспользовались ярмаркой и запаслись одеждой и всем необходимым.