Скоро транспорт вышел к реке и двинулся по льду. Это удивило Куна, потому что река была притоком Индигирки и впадала в нее немного севернее заготпункта. Через километр начались наледи. Следы оборвались. Кун постоял, глядя на то, как парится вода, и решительно зашагал к левому берегу. «Раз они к реке вышли с правого берега, то где-то перебрались на ту сторону», — решил охотник, присматривая место для привала. Скоро возле перелеска задымил костер, и над ним повис небольшой, продавленный в боках котелок. Кун перекусил, выпил чаю, выкурил трубку и снова двинулся в путь.

Кругом лежала белая земля. Казалось, что нигде нет признаков жизни. Но зоркий глаз охотника видел все, что творилось вокруг. Вот тут недавно пробежал зайчишка. Там лиса подкрадывалась к белым куропаткам, задремавшим в снегу. А здесь лось подходил к реке, намереваясь переправиться на тот берег, но, потоптавшись на месте, повернул назад.

Наледям на реке не было конца. Солнце давно перевалило за полдень, а Кун не убавлял шага. К вечеру он поравнялся с заготпунктом, прошел мимо и вышел на Индигирку. Однако здесь переплелось столько следов, что трудно было отличить один от другого. Куну ничего не оставалось делать, как по правому берегу подняться до того места, где олений транспорт вышел на реку. И тут среди множества следов будто мелькнул перед глазами знакомый отпечаток сбитого оленьего копыта. Отпечаток был настолько слабый, что Кун не поверил себе. Он снял лыжи и, наклонившись, стал внимательно изучать его. Глаза не обманули охотника: это действительно был след сбитого копыта. Ближе к берегу отпечатки обозначались более явственно и шли к заготпункту: здесь возле привязей они терялись. Кун обошел здание, но ничего подозрительного на глаза не попалось. Только в одном месте на снегу виднелись затоптанные пятна крови. «Оленя забили», — подумал Кун, направляясь в чайную.

Старообрядец Кузьма Ошлыков привез на заготпункт большую партию пушнины. Где он белкует, Кузьма никогда никому не говорил, но шкурки всегда сдавал первосортные, одна лучше другой.

И жаден был Ошлыков до того, что за рубль мог человеку горло перегрызть. Сдавая пушнину, он торговался за каждую шкурку, добиваясь повышения ее сортности. Приемщик пушнины — лысый, благообразный старик — не мог с ним совладать и на помощь всегда призывал самого заведующего Евгения Корнеевича Лагутина. Этот, когда Ошлыков начинал торговаться, сбрасывал с прилавка все его шкурки и начинал принимать пушнину у другого промысловика. Ошлыков сдавался и до конца приемки угрюмо молчал. Получив деньги, он тут же аккуратно, слюнявя пальцы, пересчитывал их и только после этого приступал к закупкам.

В течение сезона Старовер приезжал на заготпункт три-четыре раза и всегда увозил на заимку много разных товаров.

В этот приезд Ошлыков почти не торговался, но пушнины сдал много, почти на десять тысяч рублей. Старик приемщик удивился столь мирному поведению Ошлыкова. На половину выручки Ошлыков закупил муки, сахара, спирта, несколько отрезов шелка на женские платья и дорогой мужской костюм. Такая щедрость всегда до этого прижимистого охотника опять-таки удивила приемщика.

— Не жениться ли уж ты вздумал на старости лет, Кузьма Федорович? — спросил он.

Ошлыков сумрачно посмотрел на него и промолчал.

Укладывая товары на длинные узкие нарты, Ошлыков увидел бредущего по берегу человека. «Что он там ищет?» — подумал Старовер, отрываясь от работы. «Да никак это старый Кун?» — не без удивления пробормотал он себе под нос. Ошлыков покрошил оленям буханку хлеба и, решив перед дорогой немного подкрепиться, направился в чайную. Кун вошел туда через полчаса. Ошлыков пригласил его к столу. За десять лет жизни в этих местах Старовер привык общаться с местным населением и многих уважал, как удачливых промысловиков. С Куном у них была старая дружба. Сдружились они давно, на берегу Охотского моря, после того как Ошлыков спас старого охотника от разъяренного медведя.

Кун считал себя опозоренным на все побережье. Он, лучший охотник, не мог справиться с медведем! Тут каждый смеяться будет. Эти мысли не давали покоя Куну. Правда, и случай был исключительный. Медведь напал внезапно, и Куну пришлось бы плохо, если бы не подоспел на помощь Ошлыков. Он всадил нож в зверя в тот самый момент, когда медведь подмял охотника под себя. Об этом случае Ошлыков никому не рассказывал, и за это уважал его старый охотник.

— Как охота, Кун? — спросил Ошлыков для начала разговора.

— Удача никогда не приходит одна, за ней тянутся другие удачи, — степенно ответил старый охотник, и, в свою очередь, спросил: — А твоя хорошо белкует, Кузя?

Приятели встречались редко и всегда случайно, вот как сейчас. Но ни тот, ни другой не приглашал друг друга в гости. Так уж повелось у них с первых дней знакомства. При встречах — чаще всего это случалось на заготпункте или где-нибудь на привале у костра — они молча выпивали по нескольку кружек чаю, чтобы потом разойтись в разные стороны. Разговаривали преимущественно о погоде, об охоте, вспоминали забавные случаи, которые с ними происходили в жизни.

Ошлыков заранее знал, как пойдет у них разговор, поэтому не спешил. Он заказал спирту, разлил его в два стаканчика и, чокнувшись, выпил. Его собеседник выпил спирт мелкими глотками и начал закусывать. Потом выпили еще по одной. Ошлыков рассказал, как он два дня выслеживал соболя и не поймал его.

— Видать, и тебе не повезло, друг Кун, — заметил Ошлыков, сверля старого охотника своими черными глазами.

— Искал, не нашел, — лаконично ответил Кун.

— Видел... А какого зверя ты выслеживал, друг Кун?

Кун не хотел рассказывать, потому что тайна принадлежала не ему. А чужие тайны зверобой хранил, как спички на охоте. Он помнил предупреждение человека из района — молчать. Но совесть не позволила ему солгать другу. Поэтому он замялся, не зная, что сказать.

— Выходит, тайна? А я-то думал: Кун мне друг.

— Ай-яй, Кузя! — покачал головой старый охотник.

— Не хочешь — не надо. Нынче, видать, ты совсем ослабел, не можешь ходить в тайгу белковать, а зверя ищешь возле речки.

— Обижай не надо, Кузя, не надо обижай.

Кун не успел договорить. В чайную вошли Лагутин и молодой человек высокого роста.

— Прошу знакомиться: наши лучшие промысловики, — представил охотников Лагутин.

— Очень хорошо! — произнес молодой человек, протягивая Ошлыкову руку. — Ветлужанин, будем знакомы.

Потом он поздоровался с Куном, назвал свою фамилию и так же, как Ошлыкову, сказал: «Будем знакомы!» Старый Кун сразу же узнал в прибывшем человека из района, навестившего его в Комкуре. Узнал Куна и Ветлужанин, но виду не подал. Он с любопытством разглядывал Ошлыкова, о котором уже успел наслышаться.

«Вот он какой — живой старообрядец, — подумал Ветлужанин. — Рожа ой-ой! Не хотел бы я с ним встретиться на большой дороге».

Ошлыков расплатился с буфетчиком и стал собираться в дорогу.

— Ну, бывай здоров, Кун. Бог даст, еще встретимся!

— Ай, Кузя, ай, Кузя! — говорил старый охотник, не то радуясь, не то печалясь отъезду друга.

Когда Ошлыков вышел, Ветлужанин спросил Лагутина:

— Вы знаете, где он живет?

Евгений Корнеевич отрицательно покачал головой.

— А вы, Кун, — обратился Ветлужанин к охотнику, — вы бывали на заимке Ошлыкова?

— Не бывай...

— И не знаете, где его заимка?

— Моя туда не ходи, злой духа там сиди. Зверя стреляй нет, Кун не ходи.

— Ну, кто-нибудь вообще бывал у Ошлыкова? — помешивая чай, спросил Ветлужанин.

— Едва ли! — усомнился Лагутин. — Известно, старовер, все подальше от людей.

— На какие же доходы он живет?

— Белкует.

— Много народа сегодня будет? — меняя тему разговора, спросил Ветлужанин.

— Человек тридцать соберется.

— Это более чем достаточно, товарищ Лагутин. Как бы о предстоящей лекции объявление вывесить? У меня и афиша с собой.

— Все будет в порядке, товарищ Ветлужанин. Культурным силам мы всегда рады.