Первый раунд закончился вничью. Для него это означало — проигрыш.

(«Бойся разведенных женщин, — говорил отец. — Особенно если они с детьми. Они только кажутся легкой добычей, но на самом деле… В брошенной женщине есть что-то нехорошее… ущербное, иначе она не была бы одинокой. Рано или поздно ты поймешь это, но потеряешь время. А время — это единственное, что дает нам Господь. Только время — и ничего больше».

В последний год жизни отец выглядел похудевшим и усталым. Он часто разражался приступами мучительного кашля, и потом сплевывал в платок розовую от крови слюну.

Было еще кое-что: в этот год Кстин постоянно видел его с Библией в руках. Это казалось странным: в застойные годы отец был героем коммунистического труда, никогда не ходил в церковь и даже не был крещеным. Но сейчас он целыми днями листал потрепанную книжку карманного формата и часто одобрительно усмехался — будто читал увлекательный детектив и был очарован неожиданным поворотом сюжета. Он словно хвалил изобретательного автора.)

— Итак? — спросил Кстин.

— Что «итак»? — не поняла Марина.

— Я хочу вам помочь. Хочу повесить занавески, а потом съесть мороженое. Хочу и могу это сделать. Почему бы вам просто не согласиться?

«Действительно, почему? — подумала Марина. — Зачем я упрямлюсь? Потому что боюсь оказаться ему чем-то обязанной? Чушь! Я могла бы вызвать техника, и за небольшую плату он сделал бы то же самое. Эти обязательства стоят рублей триста, не больше. Или потому, что я давно привыкла решать все самостоятельно и мое ежевечернее нытье в подушку, мол, когда же найдется человек, готовый снять с меня часть проблем, — не более, чем нытье? Что-то вроде обязательной бабьей жалобы? Или, может быть, дело в том, что мне НРАВИТСЯ быть упрямой, и я хочу, чтобы он именно ПРОСИЛ меня разрешить ему повесить эти дурацкие занавески?» Как бы то ни было, но веской причины упрямиться не находилось.

— Я соглашаюсь, — сказала Марина, с удивлением обнаружив в собственном голосе почти забытую покорность.

— Отлично. Где у вас стремянка?

— В кладовке, — Марина неопределенно махнула рукой за спину.

— А инструменты найдутся?

— Какие-то есть… В большом ящике, посмотрите сами. Я ничего не выбрасывала, надеясь, что Валерик… — она замолчала, осознав, как глупо могли прозвучать ее слова. Надеяться, что, живя в Башне — этом средоточии комфорта и порождаемой им праздности, Валерик когда-нибудь заинтересуется содержимым ящика с инструментами, было по меньшей мере глупо.

Но Кстин сделал вид, что ничего не понял, и не стал дожидаться конца фразы.

— Осталось только узнать, где кладовка?

— По коридору, налево и до конца. Выключатель на стене справа.

— Угу, понял… Где карниз?

— Пойдемте, — она повела его в большую комнату. Там, на полу, лежал разобранный карниз в магазинной упаковке и полиэтиленовый пакетик с крепежом. Кстин осмотрел его и удовлетворенно кивнул.

— Тут у меня беспорядок… — смущенно сказала Марина, хотя комната находилась в чистоте, весьма близкой к идеальной. — Я не всегда успеваю убираться…

— О, не волнуйтесь! — бодро отозвался Кстин. — Это просто вопрос терминологии. То, что вы называете беспорядком, для меня является недостижимой степенью порядка. Я ведь живу один, — пояснил он. — И тоже не всегда успеваю… Ну, если быть откровенным, то всегда не успеваю. Но, когда вы приедете ко мне в гости…

— Я не обещала, — быстро вставила Марина.

— Вы сказали, что подумаете.

— Это не одно и то же.

— Конечно… Я буду ждать.

Ей захотелось сказать что-нибудь язвительное.

— Ждать момента, когда вы сможете это потребовать?

Кстин подбросил на руке пакетик с крепежом. Он улыбнулся и пошел в коридор. В дверях комнаты обернулся и кивнул:

— Угу…

— Я… должна еще погладить занавески. — Марина вспомнила, что они так и лежат в пакете нераспечатанными.

— Приступайте, — его широкая спина скрылась в полумраке коридора.

Ситуация все больше и больше казалась Марине абсурдной.

«Пригласила домой первого встречного, даже не разузнав хорошенько, что он за человек! Ну ладно. Может быть, он — хороший человек. Даже скорее всего. Но… Зачем все это? Для чего? Ведь не думаешь же ты, что между вами может что-то случиться?» Эта мысль не казалась Марине даже абсурдной. Она была… невозможной.

Она выдвинула нижний ящик шкафа и достала пакет с занавесками.

«В конце концов, чего ты так переживаешь? Ну повесит он эти занавески, потом поедите на кухне мороженого, и — до свидания! Это нормально. Простые человеческие отношения, и никто тебя не заставляет думать, что будет потом. Потому что — ничего не будет. И быть не может. Вот и успокойся».

Она разложила гладильную доску, включила утюг и принялась гладить.

Краем уха она слышала, как Кстин возится в кладовке, гремит инструментами, топает по коридору. Потом из кухни до нее долетали тихие, но довольно эмоциональные возгласы. Впрочем, дальше «Ух, ё!» и «Атть!» дело не пошло. Видимо, он опасался давать волю чувствам.

Наконец Марина не выдержала и отправилась на кухню — посмотреть, как движется работа. Высоты стремянки не хватило, и Кстин водрузил на нее табуретку. Марина со страхом увидела, что ножки табуретки стоят прямо по углам верхней площадки лестницы, и подумала, что парень может сильно навернуться с такой высоты. Но побоялась сказать это вслух: услышав ее голос, Кстин резко обернется и тогда точно грохнется.

Он медленно, но как-то очень уверенно сверлил ручной дрелью дырки в бетонной стене, время от времени сдувая с лица серую пыль. На больших красных руках вздулись толстые вены, и футболка между лопаток намокла от пота.

Марина развернулась и тихо пошла обратно — доглаживать занавески. Они управились почти одновременно, Кстин даже чуть раньше. Он сложил инструменты обратно в ящик, потом Марина слышала шум воды, доносящийся из ванной, затем он появился на пороге комнаты.

— Готово! Можно вешать! — Его обветренная физиономия лучилась от счастья, и Марина поняла, что надо пойти и посмотреть на плоды его трудов именно сейчас, не откладывая, потому что он очень на это рассчитывал.