Подобрашка замолчал. Я тоже не решалась заговорить. Но было такое ощущение, что на самом деле его монолог продолжается. Просто, чтобы его расслышать, нужные более чуткие органы восприятия, нежели уши.

Надо же, Кира Аберина собственной персоной. Главная легенда и знаменитость нашего города. Одна и без охраны.

Хотя, зачем ей охрана? Это её саму в охрану нанимать надо.

Странное у неё лицо. Вроде бы ничего хоть сколько-нибудь гармоничного и правильного, но каким-то непостижимым образом резкие и неровные черты складываются в чарующую, почти мистическую красоту.

Неудивительно, что газеты и телевидение бессильны передать её истинный облик. Чтобы выразить такое на рисунке или фотографии, надо быть не просто художником или фотографом, а настоящим мастером.

Господи, о чём я думаю?

Захара больше нет, а я сижу в машине случайной знакомой и вдохновенно размазываю сопли.

Хотя, что мне ещё делать?

Всё кончено…

Навсегда кончено.

Я не знаю, когда и с чего началась наша с Захаром дружба. Но мне всегда было легко с ним, и очень уютно. Я рассказывал Захару обо всех моих планах в бизнесе, о девчонках и ссорах с родителями.

Сам он редко говорил о себе. «В моей жизни практически ничего не происходит», — его обычная фраза.

Захар не был красавцем, но обладал очень своеобразным очарованием, так что на отсутствие поклонниц никогда не жаловался. Постоянной девушки у него не было, да и не стремился он к постоянству. Говорил, что ему нравится вечная новизна.

Так прошёл почти год. А вчера вечером…

Нет, сначала нужно уточнить, что вчера была пятница, и после работы я поехал ночевать к Захару, потому что в субботу с утра пораньше мы собирались на ипподром.

Обычное дело, мы часто там бывали. Захар очень любил верховую езду и меня пристрастил.

Я освободился раньше, чем рассчитывал, и Захара ещё не было дома. Секретарша очень обрадовалась моему приходу. Ведь это дало ей возможность свалить с работы пораньше.

Я прошёл в жилую часть квартиры, сел на диване в гостиной. На журнальном столике валялась груда дизайнерских эскизов, среди которых было несколько художественных набросков. Захар занимался иногда живописью, но ему никогда не хватало терпения довести до конца хотя бы одну картину. Я стал смотреть рисунки и увидел ЭТО.

Любовное письмо. Захар написал его на обратной стороне одного из набросков. Точнее, письмо тоже было наброском, всего лишь несколько фраз, но в них звучало столько чувства… Я подумал тогда, что это цитата из какой-то книги, потому что на самом деле так не бывает, ни один человек не сможет выдержать такого шквала боли и радости.

Только почему Захар среди множества цитат выбрал именно эту? Или он тоже считает свои чувства безответными? Но с чего он это взял? До сих пор ещё ни одна девчонка…

…Когда Захар выдернул у меня лист с запиской, я почувствовал себя так, как будто меня поймали на чём-то очень постыдном и… жестоком. Да, именно жестоком. Чудовищно, невообразимо, невозможно жестоком.

— Прости, — пробормотал я. — Мне сразу надо было понять, что это не для посторонних глаз.

Захар молчал. И смотрел на меня так, что сжималось и цепенело сердце.

— Прости, — повторил я.

Захар смял записку и отшвырнул в угол.

— Всё в порядке, — сказал он тихо. — Не думай об этом.

— Я… Это не моё дело, но… Захар, ты должен ей обо всём рассказать. Даже если она замужем… Ни одна женщина не устоит против таких слов. Она выберет тебя. И вы сможете пожениться. Ведь у тебя это серьёзно?

— Да, — всё так же тихо сказал Захар. — Очень серьёзно. И необратимо.

— Тогда тем более поговори с ней! Если эта женщина так тебе нравится…

— Это не женщина. Письмо адресовано мужчине. Точнее, я люблю мужчину и поэтому признаться могу только бумаге.

Сказать, что я обалдел, означает нагло приуменьшить истину.

— Но… — дальше я ничего внятного произнести не смог.

— Я бисексуал, — пояснил Захар. — Обычно предпочитаю женщин, но иногда мне требуется секс с мужчиной, причём в обоих вариантах. В принципе, сейчас найти таких универсалов не сложно, и проблем с элегантными краткосрочными романами у меня не было никогда.

Он замолчал, отвернулся.

— Я сразу понял, что он чистый натурал, — проговорил Захар. — Люди с нетрадиционной ориентацией, даже такой частичной как у меня, чувствуют друг друга на расстоянии. Но это не имело значения. Его лицо, улыбка, глаза… Его запах… Я был счастлив просто находиться рядом с ним. Я думал, что закончится проект, мы расстанемся, и я всё забуду. Но встреча затянулась. Ему понравилось моё общество. Не знаю чем, но понравилось. А я… Мне не хватило сил сказать «нет». Ну и… вляпался по самые уши. Он считает меня одним из самых близких своих приятелей, сидит рядом, разговаривает доверительно. А мне едва крышу не сносит от желания. Но я должен молчать и… демонстрировать полное, ничем не замутнённое, спокойствие, когда он ко мне прикасается.

Захар посмотрел на меня, подошёл к бару, открыл дверцу и опять захлопнул.

А я пытался осознать услышанное. Получалось с трудом.

Я встал, подобрал смятую бумагу с признанием, разгладил. На обратной стороне был нарисован цветок. Не знаю, как он называется, но такие последнее время часто стали появляться в дорогих офисах — длинная вьющаяся плеть с широкими тёмно-зелёными листьями и крупными белыми соцветиями. На рисунке Захара был только один цветок с листиком и бедно-золотистый фон стены. Самая обычная зарисовка, но меня поразила нежность и теплота, которыми был наполнен каждый штрих эскиза. Рисунок стал для Захара единственным способом ощутить близость с любимым человеком. И здесь было столько чувства! Даже в рисунке Захар отдавал тому человеку всю свою жизнь без остатка.

Если бы я сам это не увидел, то никогда бы не поверил, что такое может быть на самом деле.

Мне и раньше подобные рисунки попадались — цветы, птицы, бабочки, лошади… Краем сознания я всегда отмечал, что есть во всех этих набросках какая-то странность, но полностью смысл её уразумел только сейчас.

И тут мне стало страшно. Захар не мог позволить себе даже нарисовать настоящее лицо своего любимого, вынужден был довольствоваться иносказаниями. Ведь они близко знакомы, и если бы тот человек увидел рисунок, то сразу бы всё понял.

Я всегда не терпел пидоров, но сейчас готов был вырвать язык любому, кто назвал бы Захара таким словом.

— Ты должен во всём признаться, — сказал я вслух. — Это же невыносимо: чувствовать такое — и молчать.

Захар посмотрел на меня, улыбнулся печально.

— Олег, — проговорил он мягко. — Олежек… Ты представь, что к тебе вдруг подходит мужик и начинает признаваться в любви, лезет с объятиями и поцелуями. Что ты на это ответишь? Как ты на это ответишь? Не спеши, представь всё это подробно, в деталях. Представь, что я подошёл не к какому-то абстрактному парню, а к тебе. Ты позволишь мне себя поцеловать?

Меня передёрнуло. Захар прикусил губу, отвернулся. Я смотрел на его обвисшие плечи и не знал, что сказать. Если бы он запал на девчонку, пусть даже замужнюю, можно было бы хоть что-то придумать, но здесь никаких вариантов нет и быть не может.

— Тебе надо переключиться на кого-то другого, — дал я самый идиотский совет из всех возможных. — Вызови парня из эскорта и всади ему по самое дальше некуда. В таких конторах классный секс фирма гарантирует. Ночь качественного траха и…

Захар засмеялся горько и в тоже время как-то легко и светло. Я смотрел на него в полной растерянности.

— Олег-Олежек… Ты хоть когда-нибудь влюблялся? Нет, конечно, иначе бы не говорил такую… такую… даже не знаю, как сказать. Не чушь, а… Если бы ты хотя бы один раз, даже мимолётно влюбился, не полюбил, нет, а просто влюбился, ты никогда бы не сказал такой наивняк, как сейчас.

Я посмотрел на него с обидой.

— Что я, евнух, по-твоему?

Захар улыбнулся.

— Просто ещё ребёнок. Спящий ребёнок. Тело взрослое, а душа… Когда она проснётся и тоже повзрослеет, ты поймёшь.