Имя Кнопс означало "дикий зверь", а также "дикарь". Кнопс любил,  чтобы это слово выговаривали как следует, с  долгим  греческим  "о".  Кнопс  был строен, выглядел значительно моложе своих лет. Он попал в  семью  Теренция малым ребенком, неисправный должник  отдал  его  отцу  Теренция  в  уплату долга. Кнопс родился в Киликии и чувствовал себя,  как  рыба  в  воде,  на своем Востоке. Это был хитрый, льстивый человек  с  быстрыми  глазами.  Он завидовал Теренцию, для которого он был лишь  покорным  младшим  товарищем детских игр, и в то же время восхищался  им.  Он  восхищался  его  барским деспотизмом, его слепой верой в себя, но вместе с тем он ненавидел его  за эти западные качества. Он, Кнопс, управлял всем  предприятием  на  Красной улице, и если фабрика Теренция в Эдессе стала так быстро  преуспевать,  то этим ее владелец обязан был ему, Кнопсу. Вероятно, он сумел,  несмотря  на бдительное око Кайи, отложить кругленькую сумму для себя,  но  его  работу нельзя было оплатить деньгами.  Собственно  говоря,  по  обычаю,  Теренцию давно следовало дать ему вольную; многие удивлялись, почему Кнопс, раз его хозяин не давал ему заслуженной свободы, давно не взял ее сам. Например, в момент гибели Нерона, когда Теренцию пришлось бежать, ловкий, умный  Кнопс легко мог бы уйти, не опасаясь преследования со стороны своего  господина, ибо тот имел все основания не подавать признаков жизни. Если Кнопс и тогда и позднее продолжал у него оставаться,  то  причиной  тому  была  какая-то суеверная надежда, что его господин поднимется высоко и тогда  преданность Кнопса оплатится с лихвой.

   И вот, когда Теренций с тихой гневной уверенностью продекламировал стих Гомера  "Будет  некогда  день",  раб  отнюдь  не  счел  эти  слова  пустой болтовней. Напротив, он тотчас же поставил их  в  связь  со  слухами,  что император Нерон жив. О предстоящей перемене Теренций толковал  ему  уже  в Риме, в пору своих таинственных отлучек; к этому он присовокупил,  однако, обещание, что как только эта перемена наступит, он  даст  Кнопсу  вольную. Рассчитывая на эту перемену,  он  терпеливо  ждал,  и  теперь  его  сердце согревалось надеждой, что, наконец, этот день и в самом деле  наступит,  и тогда исполнится его заветная мечта: он поселится где-нибудь  на  Востоке, откроет собственное дело, обведет  вокруг  пальца  своих  друзей  и  будет распускать о них злые сплетни и наглые остроты.

   Вечером этого дня Кнопс  пошел  к  одному  из  этих  друзей,  к  самому близкому - горшечному мастеру Гориону. У него он обычно  проводил  большую часть своего досуга. Горион был коренной житель Востока, тучный, с круглой головой  и  маленькими  хитрыми  глазками.  Он  много   болтал,   усиленно жестикулируя, как и Кнопс. Но, в отличие от Кнопса, он не  вкладывал  свою энергию в работу, а заполнял день  тем,  что  жадно  ловил  всякие  слухи, подолгу просиживал  с  деловым  видом  у  своих  многочисленных  знакомых, бранился и сплетничал. Он был хитер, легковерен и принимал близко к сердцу разные политические перемены, происходившие в его городе. Каждую  из  этих перемен он  встречал  с  неизменным  восторгом  -  тем  быстрее  наступало разочарование, и он с тоской вспоминал, как хорошо было раньше.

   Отцы и праотцы Гориона с незапамятных времен жили в  этой  стране,  они были  свидетелями  смены  вавилонских,  ассирийских,  греческих,  римских, иранских, арабских правителей. Новых владык они принимали, как солнце, или как град, или как наводнение. Вздыхали и терпели. Цепляясь за свою  землю, ели, пили, рожали детей, почитали  богиню  Тарату  и  ее  рыб  и  работали столько, сколько было необходимо, чтобы прожить и дать завоевателю то, что ему удавалось выжать из них побоями и пытками. Чужие  князья  и  правители исчезли, а семья Гориона оставалась. Остался и он. Теперь  он  бранился  и терпел, как бранились и терпели они.

   Вот с этим Горионом Кнопс искренне подружился: ему отчасти льстило, что Горион, свободный человек, так охотно с  ним  разговаривает,  а  с  другой стороны, он был уверен, что стоит выше Гориона по знанию  дела,  пониманию жизни и уму. С  видом  знатока  разглядывал  Кнопс  двенадцатилетнюю  дочь Гориона, маленькую Иалту: он заставил Гориона обещать ему, что тот  отдаст ему Иалту в жены, когда наступит великая перемена и  Кнопс  уже  не  будет рабом. Сегодня, убежденный, что этот день скоро придет, он вслух  смаковал все подробности воображаемой первой ночи с маленькой  Иалтой.  Но  Горион, отец Иалты, лукаво и как бы угрожающе поднял  вверх  палец  и  лишний  раз напомнил Кнопсу, рабу из Киликии, старую  поговорку:  "Кария,  Киликия,  и Каппадокия - три "К", от которых тошнит, - тому свидетель  Зевс".  На  это Кнопс, оскорбленный в  своем  патриотизме,  с  необычным  для  него  жаром ответил, что, по вкусу это Гориону или не по вкусу, он, Кнопс, будет спать с его Иалтой. Этого Горион стерпеть не мог, он сказал, посмеиваясь:

   - Посмотрите-ка на этого Кнопса из Киликии, на  это  "К",  от  которого тошнит!

   В довершение обиды он произнес имя "Кнопс" с беглым,  кратким  "о".  Но Кнопс, веря в звезду своего господина, еще более  рассвирепел  и  ответил, что будет спать не только с дочерью Гориона  -  Иалтой,  но  и  с  богиней Гориона - Таратой. Это  последнее  неслыханное  оскорбление,  которое  раб нанес его любимому божеству, до  того  вывело  из  себя  Гориона,  что  он плеснул в лицо Кнопсу полную чарку вина: убыток, впрочем, был невелик, так как вино уж порядком скисло.

   Горион ждал, что Кнопс  ответит  потоком  отборнейших  ругательств,  но ничего подобного не случилось. Напротив, раб спокойно вытер  лицо  и  тихо сказал:

   - Берегись, Горион. Может случиться, что "К",  от  которого  тошнит,  в один прекрасный день окажется другом могущественного господина.

    Он произнес эти слова так серьезно и  спокойно,  что  горшечник  Горион онемел.

   И когда Кнопс в течение вечера несколько раз повторил, что, быть может, перемена наступит скоро, Горион уже выслушивал эти  слова  не  как  пустую похвальбу, а долго еще перебирал и взвешивал их в уме.

11. ИНОГДА ИЗВИЛИСТЫЙ ПУТЬ ОКАЗЫВАЕТСЯ ПРЯМЫМ

   Если Варрон заставил Теренция "трепыхаться", то и самому  ему  пришлось поупражняться в терпении. Продолжая свою бурную жизнь в предместье  Дафне, он с растущим  напряжением  ждал,  когда,  наконец,  Цейон  выскажется  за Пакора. Но Цейон медлил с окончательным выбором.

   Варрон решил его пришпорить. Он  везде  и  всюду  распространялся,  как важно для Рима установить  регулярные  сношения  с  парфянами  и  признать Артабана: он знал, что  речи  эти  будут  переданы  Цейону.  Варрон  часто доставал из заветного ларца расписку об  уплате  инспекционного  налога  и показывал ее всем и каждому в Антиохии, отпуская злые  остроты  по  поводу произвола и мании величия губернатора.

   Но больше всего он старался, живя  в  Дафне,  городе  вилл,  пустить  в обращение новое имя Цейона,  веселое  прозвище  своего  старого  школьного товарища: "Дергунчик". Это прозвище понравилось насмешливым сирийцам,  оно быстро получило непристойный привкус, распространилось с  быстротой  ветра по всему Востоку, и имя "Цейон" было вытеснено кличкой "Дергунчик".  Когда правительство неуклюжим приказом запретило  употребление  этого  прозвища, народное остроумие заменило его прозрачными синонимами - и в тавернах,  на улицах пели куплеты с паузами, которые не могли быть заполнены ничем иным, кроме слова "Дергунчик". Повсюду десятками  тысяч  продавались  деревянные куклы с подвижными руками и ногами, куклы, которые  с  помощью  маленького рычажка можно было вывести из их первоначального положения - на корточках, вытянуть во весь рост, а затем снова сдвинуть. Эти куклы находили огромный сбыт. Варрон не побоялся на одном из своих празднеств раздать гостям такие куклы. Теперь Цейону уже придется высказаться за Пакора.