Качалов потерялся в разношерстной суворинской труппе. Что он играл? Третьестепенных, неприметных персонажей без имени и лица. Странно было представить, что еще недавно он подавал большие надежды в кружке студентов-любителей, в стрельнинской труппе и в театрике семейства Цветковых. Блаженные времена!

Старик Суворин однажды изволил заметить актерика, жавшегося в уголке за кулисами.

— Качалов?.. Что же это вы ничего не играете? — спросил владелец театра то ли с неудовольствием, то ли, наоборот, от сочувствия.

— Не дают.

— А вы требуйте! Нужно требовать! Властный старик и это произнес с непонятной интонацией, звучавшей советом и одновременно грозно.

Как и от кого смел требовать интересных ролей третьестепенный актер-новичок? И сам хозяин театрального предприятия забыл про случайную встречу и о своем кратком разговоре с каким-то Качаловым. Дела издательские, газетные, политические и биржевые — всего не счесть! — куда поважнее судьбы пятидесятирублевого актера-статиста.

Вулкан может затихнуть, но погасить его невозможно. И подлинно творческий порыв порой замирает, однако никто не в силах его заглушить. Тоска по искусству гнала Качалова прочь из затхлой атмосферы театра Суворина. Хотелось трудиться по-настоящему, творчески. Но где? Ведь никто не предлагает ему лучшего места. Может быть, вернуться к прежнему положению? А пятьдесят рублей ежемесячного жалованья, положенного по контракту? Деньги немалые для театрального дебютанта: ни на грош больше получить ему не удастся нигде.

Оставалось одно: терпеливо ждать, пока не найдется какой-либо выход, хотя бы отдушина.

Такая отдушина время от времени появлялась: иногда звали выступить в чужих театриках и кружках. Вместе со старыми друзьями студентами-любителями Качалов играл Дудукина и Жадова в пьесах Островского, Ганю Решетова в пьесе Самарина «Перемелется — мука будет». Когда писатель А. В. Амфитеатров с какой-то благотворительной целью устроил спектакль в зале Кононова, незадачливый суворинский актер охотно принял участие. Так же случайно довелось ему сыграть Незнамова в «Без вины виноватые» и Бориса в «Грозе». Соглашался он На любые роли, лишь бы играть и играть. Могучие творческие силы просили исхода. В сердце еще более настойчиво стучался Театр.

И было другое. Смутное. Суетное. Винные возлияния. Случайные увлечения… Беззаботная актерская братия увлекала на частые трактирные кутежи и утехи. Бездарные неопределенные личности, называвшие себя жрецами чистого искусства, отнимали время на пустопорожние словопрения о мнимых проблемах.

Немало талантливых людей погубила богема. Неотвратимо засасывала она людей, лишенных силы воли, чтобы вырваться из ее омута. Потом оставалось лишь жаловаться на несправедливость жестокой судьбы, завидовать удачам менее одаренных личностей, сумевших благодаря своей стойкости достичь известного положения и даже славы в мире искусства.

Что помогло Качалову выбраться из трясины, в которой он стал увязать? Прежде всего то, что выручало еще ранее, когда он, юноша, жил в далекой Вильне. И тогда нравы и быт затхлой провинции не захватили его, не сделали рядовым обывателем. Неугасимый огонь светил ему во тьме жизненных лабиринтов. То был огонь истинного призвания.

Спасало также нечто, будто вовсе далекое от сферы искусства, — неизменное чувство долга. Именно это чувство влекло молодого актера к товарищам по виленскому землячеству, на их бурные студенческие сходки, где велись жгучие споры между марксистами и народниками. Хотя он формально не примыкал ни к одной политической группировке, но душой всегда тянулся к тем, кто держался передовых революционных взглядов. Политическая жизнь не захватывала его целиком, не затягивала в свой бурный водоворот. И все же где-то в глубине сознания она оставляла заметный след: хотелось если не идти по стопам профессиональных революционеров, то, во всяком случае, по мере сил помогать им в борьбе за великое, правое дело.

Труд художника требует, чтобы тот, кто посвятил себя служению искусству, не только накапливал и оберегал богатства фантазии и дары вдохновения. Сокровища его — возвышенные мысли и чувства. Нести их людям — вот в чем призвание художника.

Не потому ли он, начинающий актер, вдруг сделал решительный поворот в жизни: отказался от бездеятельного положения в столичном театре ради того, чтобы полно выразить себя на сцене в провинции.

Качалов покинул Петербург, университет, театр Суворина.

Шаг смелый, рискованный! Похожий на прыжок в неизвестность.

Любопытный документ. Дневник? Пожалуй, нет. Разве пишут дневники в такой продолговатой книге-тетради, какой обычно пользуются бухгалтеры для ведения реестров. Вернее назвать эту книгу творческим отчетом. Из года в год, со студенческих лет, В. И. Качалов отмечает в ней сыгранные роли, вклеивает газетные рецензии, фиксирует важнейшие события своей жизни. Творческие и личные переживания подлинного художника часто сливаются воедино.

Под рубрикой «Летний сезон 1897 года» в книге-отчете числятся несколько значительных ролей в классических пьесах: Годунов в «Смерти Иоанна Грозного», Несчастливцев в «Лесе», граф Кефельд в «Кипе». Правда, наряду с тем приходилось участвовать в низкопробных комедиях-фарсах вроде «Первая муха», «Жених у изголовья», «Семья преступника», «Ниобея». Что поделать, гастрольная труппа артиста В. П. Далматова, в которую вошел Качалов, потрафляла также и безвкусице публики.

Кишинев, Елизаветград, Харьков, Полтава и прочие города и веси российские — маршрут далматовской труппы. Побывал Качалов и в Минске, где, еще будучи гимназистом, играл конспиративно. На сей раз игра его даже получила одобрительные отклики в прессе.

Служило ли это признанием артистической зрелости?

Говорить о первых удачах юного лицедея, как о серьезном художественном достижении, значит грубо нарушать истину. Его игре еще много недоставало, и до профессиональной зрелости было весьма далеко.

Почему же появлялись хвалебные рецензии, отчего шумно аплодировала публика?

Успех двадцатитрехлетнего актера был пока внешним. Голос звучный, с богатыми интонациями, фигура статная, движения пластичные — всего этого достаточно, чтобы быть сценически привлекательным.

И притом молодость! Всепобеждающее очарование молодого задора, темперамента, уверенности в своих силах.

Впрочем, в последнем надо несколько разобраться. Справедливости ради следует подчеркнуть, что самолюбование и самоуверенность не были присущи Качалову даже в глухой провинции, где актеру столичной труппы легко доставались дешевые лавры.

А для чего же будущий гастролер перед отъездом из Петербурга купил в магазине на Невском проспекте модный цилиндр? Отчасти из щегольства, хотя криминал был невелик, если учесть возраст владельца цилиндра. Главное заключалось в том, что этот нелепо высокий головной убор с крепкой пружиной, который можно было сложить в плоский блин, был необходимой принадлежностью в туалете «шикарных» героев многих пьес. Недаром тогда острили: «Русский актер состоит из души, тела и цилиндра».

Оскар Уайльд утверждал: «Актер — жрец или паяц». Оставим эти слова на совести писателя. Ни жречество, ни паясничество не были присущи большинству русских артистов, будь они и из числа бесталанных или неудачливых. И участники далматовской труппы по мере своих сил и способностей честно служили искусству театра, который был для них целью и смыслом жизни. Так воспитывал своих подопечных руководитель гастролей В. П. Далматов — артист с установившейся художественной репутацией.

Поездка с Далматовым для бывшего актера суворинского театра была полезнейшей школой. Зачастую ему доверяли даже дублировать роли артиста Александринки. Честь и почет, а главное, опыт! Тот практический опыт, которого так недоставало Качалову в театре Суворина.