Не надо подозревать авторов дифирамбов ни в лицеприятии, ни тем более в недобросовестности. Тайна чрезмерной восторженности объясняется вовсе иным: начинающий актер Шверубович уже тогда обладал магическим обаянием.

Обаяние… Нечто, почти не поддающееся определению. И, пожалуй, невозможно это чудесное свойство человека сделать предметом научного анализа. Меж тем в искусстве театра оно является важным фактором, ибо невозможно представить на сцене хорошего актера, лишенного обаяния.

Актер может создать образ, полный типических черт, верный, глубокий, проявить большую фантазию, ум и вкус, но если он лишен обаяния, то не захватит внимания зрителя и не заставит полюбить или возненавидеть созданный им образ. Да, как ни странно, даже сугубо отрицательные персонажи должны обладать обаянием. Властно, хотя безотчетно, оно воздействует со сцены, так же как в обыденных жизненных обстоятельствах.

Богатство и щедрость совпадают далеко не всегда. Ум и широкое сердце порой не уживаются в близком соседстве. Счастлив человек, обладающий даром гармонии. Именно из гармоничности рождалось то обаяние, которым уже в молодости привлекал к себе будущий создатель замечательных образов.

Две ипостаси Василия Шверубовича — студент и актер — в те времена дружно сосуществовали. Правда, юридический факультет иногда подолгу не видел в своих аудиториях студента, подвизавшегося на подмостках театра. Сцена влекла его все больше. Но и университет держал еще крепко. То было совсем не случайно. Молодой человек, имевший успех на сцене, вовсе не увлекался юриспруденцией и отнюдь не стремился впоследствии стать адвокатом или судьей. Однако он отлично понимал значение знаний для его театрального будущего.

Юридический факультет Санкт-Петербургского университета давал широкое, разностороннее образование. Отсюда вышли многие выдающиеся русские общественные деятели. Недаром значок об окончании университета выглядел как эталон высокой культуры.

Студент Василий Шверубович не прекращал факультетских занятий, хотя актерство стало его профессией. И дело зашло уже так далеко, что он уже взял псевдоним.

Все началось с поступления в небольшую труппу в дачном местечке Стрельне под Петербургом. Пустопорожние фарсы и тяжеловесные комедии составляли репертуар труппы. Названия пьес — «Супружеское счастье», «Меблированные комнаты Королева», «Тетка из Тамбова», «Дядюшкина квартира», «Столичный воздух» — достаточно говорят о его характере.

Однако актер, впервые вступивший на сцену как профессионал, играл с увлечением все роли, которые ему поручали. Не беда, что дела летнего театрика шли из рук вон скверно. Когда касса собирала рублей тридцать, сбор считался совсем не дурным, ибо обычно он еле достигал десяти рублей.

О гонорарах, разумеется, не приходилось думать. Участников труппы это тревожило мало. Обеды не отнимали много времени: кормились молодые актеры артельно, обычно картошкой и колбасой, а когда заводились деньжата, то покупали и шкалик.

Впрочем, Шверубович в конце сезона начал поправлять дела труппы. Он стал… гастролером.

Как? Где?

Вблизи Стрельни находился другой дачный поселок — Мартышкино. Здесь жила семья Цветковых — страстных театральных любителей, они давали спектакли в принадлежавшем им просторном сарае. Цветковы приметили у соседей способного актера и пригласили его принять участие в одном из своих спектаклей. Стрельнинские артисты согласились отпустить товарища при условии, что ему будут платить не менее трех рублей за каждое выступление. Цветковы пошли на подобный расход, но со своей стороны оговорили, что проезд на паровичке в Мартышкино будет за счет гастролера.

Выступление Шверубовича в сарайном театрике прошло с большим успехом. Гастроли его были продлены, причем гонорар был повышен сначала до пяти рублей, затем до десяти и, наконец, дошел до пятнадцати. Цифра, равная сбору всей стрельнинской труппы!

К чести юного гастролера следует подчеркнуть, что он не только не зазнался, а, наоборот, проявлял максимум внимания к друзьям по искусству: на полученные деньги покупал им водки и модные тогда воротнички из целлулоида — «Монополь».

Незаметно пролетело лето. Осенью произошел решительный скачок в жизни стрельнинского премьера. Внешне, как и всякий скачок, он мог показаться случайным, но фактически подготавливался гораздо раньше.

После спектакля «Лес», который студенческий кружок в прошедшую зиму показывал в Благородном собрании, за кулисы к Шверубовичу — Несчастливцеву зашли писатель Н. Н. Гарин и художник И. Е. Репин. Первый из них, как уже говорилось, рецензировал, а второй посетил спектакль потому, что его дочь Вера Ильинична тоже играла в кружке.

Знаменитый художник похвалил Шверубовича за исполнение роли Несчастливцева и посоветовал ему перейти на профессиональную сцену. Н. Н. Гарин со свойственной ему добротой и отзывчивостью пообещал в начале следующего сезона посодействовать в этом.

Действительно, осенью 1896 года актер мартышкинской труппы получил от писателя рекомендательное письмо к А. С. Суворину. Влиятельный общественный деятель, хозяин крупного издательства, редактор реакционной газеты «Новое время», А. С. Суворин был также владельцем театра. Ранее он уже слышал о подающем надежды студенте-любителе и даже видел его в спектакле «Завтрак у предводителя»; потому, прочтя рекомендацию, он сказал сразу:

— Да, да, я возьму вас! Для начала могу предложить рублей пятьдесят. Только вот что, господин Шверубович, непременно перемените фамилию. Вы еврей?

— Нет.

— Гм… Фамилия все же тяжелая. Да, тяжелая… Для театра не годится. Перемените!

— Хорошо.

— Можете отправиться к заведующему труппой подписать контракт. А фамилию обязательно перемените на более легкую! — еще раз напомнил Суворин, довольно посмеиваясь своему каламбуру.

Будущий актер столичного театра, сияя от радости, поспешил в контору заведующего труппой. Ему вовсе было не до того, чтобы растолковывать господину Суворину, что не от немецкого «швер» — тяжелый, а от древнегреческого слова «херувим» происходит его неблагозвучная для театра фамилия. Что поделать, в духовных семинариях существовал обычай старшеклассникам менять фамилии. Тем, кто отличался успехами в науках, давали фамилии в честь церковных праздников, например: Рождественский, Воскресенский, Крестовоздвиженский. Благонравные, но учившиеся посредственно, удостаивались «цветочных» фамилий — Бальзаминов, Розов, Левкоев. Нерадивых, в учении не успевавших, нарекали на греческий лад — Христофоров, Ксенофонтов, Фемистоклов.

Так дед студента-актера стал носить греческую фамилию Херувимов, которую его прихожане изменили на белорусский лад, сначала на Шерубимович, а затем на Шверубович.

Подготовка договора об ангажементе не заняла много времени. Наступил заключительный момент, когда оставалось лишь подписать документ. Но как?

— Почему не ставите подписи, молодой человек? Напрасно колеблетесь, на большой оклад не рассчитывайте! — наставлял умудренный заведующий труппой. — Много тут вашего брата, безработных актериков, бродит. Учтите это-с, Василий Иванович, так, кажись, ваше имя-отечество…

— Я сейчас…

Как подписаться? Взгляд Шверубовича случайно упал на конторский стол, на котором валялся номер «Нового времени». На первой странице газеты чернела рамка траурного извещения: «В бозе почил Василий Иванович Качалов».

Шверубович взял ручку, обмакнул в чернила и решительно подписался: «Василий Качалов».

Так началась новая глава его жизни.

Счастливым ли было ее продолжение?

Суворинский театр не придерживался никаких художественных принципов, не имел своего направления. В репертуаре его царил полный разброд; пьесы ставились по случайному выбору, то по прихоти владельца театра, то для бенефиса влиятельной актрисы или актера. Потому афиши сообщали о таких спектаклях, как «Принцесса Греза», «Ожерелье Афродиты», «Граф Ризоор».

Труппа, набранная «с бору по сосенке», состояла главным образом из «звезд», заблиставших было в провинции, но тускло мерцавших на столичном небосклоне. Правда, иногда для участия в спектаклях приглашались отдельные выдающиеся исполнители, однако они казались «белыми воронами» среди серого, посредственного большинства.