Мы горячо пообещали тете Просе добраться в самое ближайшее время до тех дальних деревень. И, взявшись опять за работу, я долго не мог забыть того волнения и тревоги, с которым Прасковья Мартыновна, мать партизана, рассказывала нам о заботах и горестях народных. Не о своих, которых было у нее более чем достаточно, а об общих, о наших!

Наступила глубокая ночь. Тусклый свет фонаря, висящего на поперечной балке над нашими головами, подрагивал и мерцал, выхватывая из темноты крутящиеся жернова. Силы наши были на исходе, ноги предательски подрагивали, гимнастерки на спинах пропитались потом — хоть выжимай.

Прошло несколько часов, а тетя Прося все не приходила. В окнах ее хаты неярко поблескивал огонек лучины. Казалось, о нас забыли.

Наконец около трех часов ночи на тропинке, ведущей к нашему сараю, послышались голоса. Хозяйка была не одна.

— Смену вам привела, — деловито кивнув на сыновей, сказала она.

Мы передали жернова ребятам и, с трудом распрямляясь, начали одеваться. Теперь-то нам была известна настоящая цена партизанского хлеба. Ох как нелегко, каким трудом и потом он доставался!

Вскоре, отведав еще раз парного молока с хлебом, мы собрались в отряд. Два мешка свежеиспеченных караваев, часть из которых принесли к этому времени соседки тети Проси, с трудом уместились на наших санях. Тепло попрощавшись с неутомимой хозяйкой и приветливыми хуторянами, мы поспешили в лагерь.

— Ну как тебе понравился хлебокомбинат тети Проси? — добродушно улыбаясь, поинтересовался Троценко, едва мы отошли от хутора.

— Хорош комбинат, слов нет, — чуть помедлив, отозвался я. — Только в следующий раз возьми, пожалуйста… кого-нибудь другого!

И, позабыв об усталости, мы весело рассмеялись.

Ровно через неделю, в один из воскресных дней, нас ждала еще одна и, к счастью, далеко не последняя, встреча с Прасковьей Мартыновной Боравой. На этот раз мы увиделись уже не случайно — «директор» партизанского хлебокомбината просила прислать ей в качестве помощников именно нас как опытных, прилежных мукомолов. Ну что ж, мы были этому только рады.

Знакомая дорога выводит к хутору, и вот уже возле дома нас встречает добрая и радушная хозяйка. Сегодня ее и не узнать! Цветной шерстяной платок с кистями аккуратно повязан на голове, на белом суконном пальто ярко выделяется красочный белорусский орнамент, сапожки — кожаные, шнурованные снизу доверху.

— Что это вы, Прасковья Мартыновна, такая нарядная сегодня? — спросили мы.

— Праздник у меня, дорогие мои хлопчики, настоящий светлый праздник! Еще двух сынов своих, Алешу и Никитку, в партизаны проводила. Может, и сожгут меня скоро немцы, а они всю войну пройдут и в живых останутся! А что до одежды моей нарядной, — тетя Прося с едва заметной грустью улыбнулась нам, — так хочется мне остаться в памяти сыновей своих такой, как сегодня, — веселой, молодой да счастливой!

— А вы и вправду очень молодо выглядите, — подметил Афанасий. — Никогда и не подумаешь, что у вас такие взрослые сыновья.

В тот день нам работалось особенно споро и легко. Как-то светло и радостно было на душе оттого, что помогали мы нашей партизанской матери, такой родной и близкой своими заботами и тревогами о нас.

А спустя всего лишь несколько дней с нашей тетей Просей едва не случилась беда. И не подоспей вовремя партизаны, все могло бы обернуться трагедией.

Наш взвод возвращался в тот день после удачной операции. Невдалеке от деревни Качай Болото удалось отбить у оккупантов крупное стадо колхозного скота. Его предстояло вернуть жителям окрестных деревень: время было трудное, люди голодали.

Дорога в лагерь давалась нелегко. Около двадцати пяти километров пробирались мы по глубокому снегу, минуя топи, овраги и лесные чащобы. Шли без привалов, не отдыхая. На пути взвода лежали и Тетеринские хутора. Их мы достигли уже утром, на рассвете.

О том, чтобы сделать даже короткую остановку здесь, не могло быть и речи. Поэтому бойцы лишь издали приветствовали хозяйку хутора, которая, несмотря на ранний час, уже давно была на ногах. Рассеянно улыбнувшись, она кивнула в ответ, и все мы, утомленные тяжелой дорогой, едва ли обратили внимание на озабоченный и чем-то взволнованный вид Прасковьи Мартыновны. Позже нам пришлось об этом пожалеть.

Несколько минут спустя дом Боравых остался позади. Мы уже миновали поле и начали постепенно втягиваться в лес, когда со стороны хутора совершенно неожиданно и резко затрещали автоматные очереди, длинно и размеренно ударил пулемет. Это могли быть только немцы!

— Приготовиться к бою! — громко скомандовал взводный Дмитрий Лепешкин.

Немедленно заняв оборону, партизаны открыли ответный огонь. И вовремя: на другом конце поля, поднявшись в рост, пошли в атаку гитлеровские цепи. Однако попав под дружный огонь четырех партизанских пулеметов, они не выдержали и залегли в снег. Завязалась перестрелка. Бой принимал затяжной характер.

К счастью, стоянка нашего отряда была разбита в те дни совсем неподалеку — километрах в трех от места схватки. И вскоре, поднятые по тревоге, на помощь к нам подошли и с ходу начали окружать хутор два других партизанских взвода.

Сменив диски и обоймы, бойцы готовятся к атаке. Через минуту-две должна последовать команда.

Но что это?

От хутора одна за другой отделяются несколько санных повозок. С каждой минутой они несутся все быстрее и быстрее напрямик через поле, прямо на нас. Четыре, шесть, восемь… Неужели гитлеровцы идут на прорыв? Похоже на то. Мы прекращаем огонь и подпускаем сани поближе. Двести метров, сто, пятьдесят. Еще немного — и прозвучит залп.

И вдруг…

— Отставить! — разносится по цепям неожиданная команда.

И почти тотчас же, приглядевшись повнимательней, все мы заметили, что на санях, летящих через поле, нет ездовых. Лошади неслись сами…

— Видно, несладко им у Гитлера жилось, конягам, коли они к нам прибежали! — слышится озорной голос кого-то из бойцов. — Правда, ребята?

Перепуганные лошади и воинский обоз с боеприпасами и имуществом попали в руки партизан.

Наступил полдень. Закончив окружение хутора, по сигналу ракеты мы переходим в атаку. Гремят автоматные очереди, гулко ухают взрывы гранат, над заснеженным полем разносится дружное партизанское «ура!».

И вот после короткой, но яростной схватки карательный отряд численностью более шестидесяти гитлеровцев во главе с комендантом Паричей наголову разбит.

Но что же с Прасковьей Мартыновной? Где она?

Не теряя ни минуты, бежим что есть сил к дому. Двери его распахнуты настежь. И перед нашими глазами предстает картина недавнего погрома.

Вся комната усеяна обломками разбитых деж и кадок, мебель переломана, повсюду валяется растоптанный недавней выпечки хлеб. Сама же Прасковья Мартыновна, окровавленная, но, к нашей великой радости, живая, с трудом поднимается с пола. Успели!

Как выяснилось вскоре, причин для расправы с Прасковьей Боравой, которую в последний момент нам удалось предотвратить, у гитлеровцев было немало. Кроме постоянной выпечки хлеба для партизанского отряда Василия Губина женщину подозревали также и в том, что она причастна к исчезновению фашистского пособника Василия Дашковского, вора и уголовника. Этот тип перед началом войны, работая в одном колхозе с Прасковьей Боравой, был осужден за хищение народного имущества и угодил в тюрьму. Но эта же грязная биография сослужила Дашковскому отличную службу у гитлеровцев — лучших рекомендаций в «благонадежности» им и не требовалось. Используя своих родственников, отщепенец узнал о том, что трое сыновей Прасковьи Мартыновны — партизаны, а сама она поддерживает связь с отрядом. Этого оказалось достаточно, чтобы у предателя немедленно созрел гнусный план. Явившись в дом Боравых, Дашковский нагло потребовал от тети Проси и ее мужа Михаила Климовича, чтобы они вместе с сыновьями Федором, Алексеем, Никитой и Павлом перешли на сторону врага, стали работать на оккупантов. Подонка особенно интересовали данные о численном составе, вооружении и о местах стоянок партизанского отряда.

С гитлеровским прихвостнем Боравые поступили очень просто. Прасковья Мартыновна разговором отвлекла Дашковского, а Михаил Климович, вооружившись тяжелым толкачом от ступы, объявил ему свой партизанский приговор. Затем труп Дашковского вытащили в лес и закопали в снегу, однако своевременно доложить о происшедшем в отряд не успели.

Исчезновение гитлеровского пособника не могло остаться для оккупантов незамеченным. Подозрения фашистов, уверенных в том, что он исчез именно на хуторе Тетерино, пали на семью Прасковьи Боравой.

Нетрудно представить, какая незавидная участь ждала нашу мужественную тетю Просю, не подоспей ей вовремя на помощь партизаны.

Налет карателей на хутор, едва не стоивший жизни Прасковье Мартыновне, нисколько не сломил ее воли, не отнял горячего желания помогать народным мстителям. Буквально на следующий же день, едва оправившись после случившегося, тетя Прося вместе со своим младшим сыном двенадцатилетним Николаем принимается за восстановление разрушенного «хлебокомбината». И снова натруженно гудят жернова, и снова по дому Боравых разносится запах свежеиспеченного хлеба.

В начале марта 1942 года крупные силы вражеских войск блокировали партизанскую зону в Октябрьском районе Полесской области. Захватили они и Тетеринские хутора. Семья Боравых решила немедленно уходить в лес. Однако сделать это непросто: на руках Прасковьи Мартыновны и Михаила Климовича — тяжело больной тифом сын Никита и девятилетняя дочурка. Вот почему до последнего момента они вынуждены были оставаться дома.

И только когда на хутор ворвался карательный отряд фашистов под командованием помощника убитого партизанами коменданта Паричей, тетя Прося вместе с детьми укрылась в подвале, откуда подземный лаз вел в огород. Однако женщина не торопилась им воспользоваться, рассчитывая дождаться здесь ночи или ухода карателей.