– Интересно, интересно… – замурлыкал Крутских, ощупывая ларец и пробуя на вес. – Тяжеловат. Попробуем…

Он понес его к верстаку, долго копался в инструментах, что-то разыскивая, затем принялся над ним колдовать; Ольховская подошла поближе.

– Мастер, ах, какой мастер сотворил сие чудо. Золотые руки… – Модест Савватиевич был на верху блаженства, приблизив свое мясистое ухо почти вплотную к ларцу, он ввел в замочную скважину причудливо изогнутые металлические спицы и орудовал ими осторожно, едва заметными движениями.

– Ну вот и все. – Он положил инструменты на место и обратился к Ольховской: – Открывайте, если желаете. Но я бы вам не советовал, может, он содержит некие тайны, не предназначенные для чужих глаз. Поэтому лучше дома. Право слово, я не обижусь, не любопытен…

– Что вы, Модест Савватиевич, какие тайны? Большое вам спасибо… – и актриса откинула крышку ларца.

Он был заполнен до половины: старинные бусы, броши, две массивные серьги дутого золота, серебряное колечко, золотой червонец царской чеканки, несколько крохотных серебряных рюмочек, зеркальце, оправленное в серебро, стеклянный флакончик в тонкой позолоченной оплетке, необычной формы наперсток, похоже, бронзовый, четыре кофейные ложечки из серебра с золотой инкрустацией и какие-то бумаги, завернутые в газету.

– Красивые вещицы… – Ольховская знакомилась с содержимым ларца, показывая Крутских.

Но вот Ариадна Эрнестовна достала завернутый в тканевой лоскуток массивный перстень из какого-то серебристо-белого металла с едва приметным золотистым блеском; тонко прочеканенные лепестки и завитушки, сплетаясь в гнездо, охватывали большой прозрачный камень, венчающий перстень.

– Экая симпатичная безделушка… Это хрусталь, Модест Савватиевич?

Крутских не ответил, он жадно схватил перстень и бросился к верстаку. Так он долго рассматривал его через лупу, затем буквально рухнул на стул, схватившись рукой за сердце.

– Что случилось? – встревожилась Ольховская.

– Ничего, ничего… не случилось… Вы… вы знаете, что это? Что это за камень?

– Н-нет…

– Боже мой, никогда бы не подумал… Это же "Магистр"!

– Простите, что такое магистр?

– Бриллиант чистейшей воды! Называется "Магистр". Фу-у… – Крутских вытер носовым платком вспотевшую лысину. – Вот так штука…

– Бриллиант? Откуда? Такой большой…

– Огромный! И дорогой. Да ему просто нет цены!

– Сколько же он стоит? Хотя бы примерно… Модест Савватиевич, немного подумав, назвал цифру с пятью нулями. Пораженная Ольховская на некоторое время потеряла дар речи.

– И это только его стоимость по весу. А если сюда приплюсовать то, что "Магистр" имеет еще и большую историческую ценность… Да-с… Цены ему нет… Интересно, как он очутился у Софьи Леопольдовны? – спросил Крутских, благоговейно глядя на перстень, который держал в руках.

– Не знаю… – наконец опомнилась от изумления Ольховская. – Бабушка никогда о нем даже не упоминала.

– Но, как бы там ни было, а я поздравляю вас, Ариадна Эрнестовна, с такой ценной находкой. – Крутских церемонно склонил свою круглую голову и протянул перстень актрисе.

Ольховская взяла его с опаской, словно он был раскаленный.

– Я думаю… нужно сдать его государству… Трудно сказать, как перстень попал к бабушке… Но что он не мог принадлежать нашей семье, это точно. Бабушка жила бедно. А тут… целое состояние…

– Может быть, может быть…

Они поговорили еще немного, попили чаю. Затем Ольховская, забрав ларец, ушла. Перстень с "Магистром" актриса положила в сумочку – она по-прежнему поглядывала на него с опаской и непонятным томлением в груди.

Модест Савватиевич провожал ее взглядом из окна квартиры. Едва Ольховская села в такси – остановка таксомоторов находилась напротив дома, – как он тоже засобирался, озабоченно хмурясь.

Примерно через полчаса старый ювелир постучал в калитку дома на окраине города. Ему открыл высокий старик с седой щетиной на впалых щеках.

– А, это ты… Здорово, Модест. Чего барабанишь, как на пожар?

– Дело есть, Жора…

– Ну? Заходи…

Модест Савватиевич как-то бочком вкатился на подворье; хозяин дома окинул улочку внимательным взглядом, поскреб пятерней подбородок и закрыл калитку, звякнув тяжелым засовом.

Майор Дубравин опаздывал на работу. Уже который по счету автобус он провожал тоскливым взглядом, мысленно представляя, что ему скажет новый шеф, подполковник Драч, которого назначили начальником ОУР месяц назад. Но что поделаешь, если на автобусной остановке было столпотворение, а битком набитые автобусы, с трудом преодолевая снежное месиво, почти все проходили мимо, не останавливаясь. А метель, которая кружила над городом уже четвертый день, и не думала затихать.

Наконец подошел очередной автобус, в котором было пассажиров поменьше, и Дубравина, едва не свалив с ног, затолкали в салон. Уткнувшись носом между лопаток какому-то здоровяку, майор мысленно прикидывал, что скажет в свое оправдание. Но затем только вздохнул тяжко: Драча, не в пример бывшему начальнику ОУР, который вышел на пенсию, пронять трудно. Решив, что выговор обеспечен, а от этого почему-то повеселев, Дубравин вышел из автобуса и едва не бегом припустил к пятиэтажному зданию управления

Белейко, что-то напевая себе под нос, печатал на пишущей машинке.

– Привет, – кивнул Дубравин, сбрасывая мокрую куртку.

– Здорово.

– Ну как?

– Справлялся два раза, – понял вопрос Белейко.

– Злой?

– Умгу… Рычал так, что динамик селектора трещал.

– А ты что ответил?

– Что я мог ответить? Можно было, конечно, придумать что-нибудь, да не решился – знаю, что такие фортели тебе не по нутру.

– И на том спасибо… Ладно, семь бед – один ответ. Пойду я… – Дубравин направился к выходу

– Ни пуха…

– Будет сейчас мне и пух, и перо…

Дубравин, глубоко вздохнув, как перед прыжком с вышки в воду, постучал в дверь кабинета Драча.

– Войдите!

– Здравия желаю, товарищ подполковник!

– Майор Дубравин, который теперь час? – Драч, коренастый, квадратнолицый, с уже наметившейся лысиной, смотрел на него исподлобья блекло-голубыми глазами испытующе-иронически.

– Виноват, товарищ подполковник… Извините…

– Это в какой раз вы просите извинения за подобное? Дубравин, потупившись, молчал. Майор, конечно, мог сказать, что жена уехала в командировку; и он с пяти утра готовил завтрак, затем собрал младшего сына в садик и отвел его туда. Потом зашел вместе со старшим в школу, куда вызвали запиской, чтобы в очередной раз выслушать лекцию про то, как нужно воспитывать детей, которую ему прочитала менторским тоном классная руководительница сына, юная, розовощекая особа, год назад окончившая университет. И, наконец, неувязка с транспортом из-за непогоды… Но он молчал: по натуре упрямый и неуступчивый, Дубравин считал подобные оправдания неуместными и ненужными.

– Так у нас с вами дело не пойдет. Сегодня… – Драч сделал многозначительную паузу – Сегодня ограничусь замечанием. И надеюсь, что из этого вы сделаете соответствующие выводы.

– Постараюсь, – буркнул Дубравин, не глядя на подполковника.

– Да? – Драч недовольно поджал губы, хотел еще что-то сказать, но передумал и молча показал на стул напротив.

Дубравин сел на краешек стула, держа на коленях перед собой, как щит, папки с делами, которые он захватил для доклада.

Драч покопался в ворохе бумаг на столе, нашел нужную и протянул ее майору.

– Это заявление гражданки Ольховской о пропаже драгоценностей. Ознакомьтесь и примите в работу.

– Товарищ подполковник, у меня сейчас в производстве три квартирные кражи…

– Надеюсь, вам не нужно объяснять, – перебил его Драч, – что это указание. А указания не обсуждаются, смею вам напомнить. Разберитесь и к концу дня доложите свои соображения

– Слушаюсь… Заявление Ольховской майор прочитал на ходу.