Нет, конечно. Прозвище. Эта история хорошо известна в деревне. Прозвище получил еще его дед. Он служил зуавом... или что-то в этом роде, во время Алжирской кампании 1830 года, а командиром у него был генерал Бурбаки. Так вот: дед, вернувшись на родину, только и говорил про него, и скоро в деревне все его стали звать «Бурбаки». Потом кличка перешла к сыну и к сыну его сына...

Во всяком случае, он кажется человеком хорошим,— задумчиво сказал Мишель.— И очень живописен при этом.

Не мешало бы вам как-нибудь заглянуть в его хижину: вы бы не пожалели! Он болтлив, как все пастухи, постоянно живущие в одиночестве. Но, думаю, его рассказы вас очень бы позабавили.

Мы сходим к нему, дядя, решено!

Медар, который по-прежнему шел впереди, свернул с дороги и стал взбираться на склон. Вдруг он замер в нерешительности, а потом, обернувшись к спутникам, сделал жест, выражающий одновременно крайнее изумление и ужас...

Франсуа Дарвьер и его племянники подбежали к молодому работнику.

Что случилось?— крикнул фермер, поднявшись на склон.

Коровы! Там...— бормотал Медар, тяжело дыша от волнения.

Он показал на пастбище, окруженное тремя рядами колючей проволоки.

Что?.. Что с коровами?!— нетерпеливо воскликнул Дарвьер.

Они в люцерне... Видно, вырвали колышки, к которым были привязаны.

Почти половина пастбища была скошена, остальная часть покрыта густым ковром люцерны; и в ней... паслись три коровы.

Черт побери!— выругался фермер, бросаясь бегом.— Не может этого быть!..

Мальчики последовали за ним. К ограде они подбежали одновременно.

Смотрите!— ахнул фермер.— Да они же ранены!..

Вместе с мальчиками он подошел к первой корове, и они увидели длинные кровавые царапины на боках и голове животного. У двух других были такие же раны с засохшей на них кровью, а у одной была к тому же сильно разбита морда.

Дарвьер скрестил руки на груди и сурово взглянул на Медара.

Что это значит, Медар?— закричал он.— Стоило мне отпустить тебя вчера вечером одного— и ты ухитрился забыть про колышки! Ты понимаешь, что натворил? Понимаешь?..

Медар покраснел так, что его загорелое лицо обрело цвет спелого каштана. В его глазах появился влажный блеск; он ответил упавшим голосом, но твердо:

Я забил колышки, как обычно!

Мишель, наблюдавший за ним, видел, как дрожат его губы и сжимаются кулаки. Он ощутил внезапную симпатию к этому мальчику, все поведение которого говорило о том, что он подавлен и возмущен несправедливостью обвинения.

Да неужели?—все не мог успокоиться фермер.— Так, может, это не коровы вырвали колышки и сейчас объедаются люцерной?..

И все-таки я хорошо забил колышки, мсье!— сердито ответил Медар.— Поверьте, я хорошо их забил!..

Бедный парень, обескураженный таким тяжким обвинением, ничего не мог придумать в свое оправдание и лишь твердил одну и ту же фразу...

Послушай, дядя,— вмешался Мишель, для которого тягостная эта сцена становилась невыносимой,— как они могли пораниться таким образом?

Вопрос, по-видимому, заставил наконец дядю трезво взглянуть на вещи. Он сдвинул берет на затылок и перевел дух.

—В самом деле,— пробормотал он.— Они, должно быть, продирались сквозь колючую проволоку... А это значит...

Казалось, что-то мешает ему закончить мысль.

А это значит,— наконец выговорил он,— что они очень испугались чего-то... Они обезумели от страха и бросились на колючую проволоку... Это очевидно!..

Он подумал еще и добавил медленно, словно эта мысль только что пришла ему в голову:

—Испугались чего-то... или кого-то... Медар, отойдя в сторону, что-то искал на

земле, на границе между полем люцерны и скошенным лугом.

—Идите сюда!— вдруг закричал он.— Сюда! Когда фермер с племянниками подошли к молодому работнику, тот показал им ямку в земле.

Вот здесь был колышек! Не говорите теперь, что я его не забил! Посмотрите сами!..

Действительно, форма ямки говорила о том, что колышек был сначала расшатан в земле, а потом с большой силой вырван.

Впервые вижу такое!— проворчал Франсуа Дарвьер.— Прости, Медар, ты был прав!

Несмотря на эти слова, мальчик не стал веселее. Он отвернулся и угрюмо сказал:

Пойду за водой, на ключ. Надо же смыть у них кровь!..

Он взял один из бидонов и спустился в овраг. Мишель побежал за ним.

Если хочешь, я помогу тебе,— сказал он, догоняя Медара.

Тот ничего не ответил. Они подошли к роднику, где струя воды лилась из полого ствола, врытого в землю.

Это здесь,— сказал Медар.

Он наполнил бидон; Мишель взялся за ручку.

Мсье Дарвьер не прав!— все не унимался Медар.— Зачем зря говорить, будто я колышки не забил?..

Мишель едва удержался от улыбки. Дались ему, право, эти колышки!

Полно тебе! Ты же видишь, дядя совсем расстроен. И его можно понять.

Все равно несправедливо!..— обиженно бубнил Медар.

Они вернулись на луг. Франсуа Дарвьер вынул из кармана чистый платок и смочил его в воде. Он промыл коровам раны и, опустившись на колени, внимательно осмотрел их.

Ничего серьезного, кажется,— сказал он.— Кроме, может быть, Бланшет, у которой разодрана морда. Я потом вернусь сюда с каким-нибудь дезинфицирующим средством...

Медар между тем начал дойку. Лицо его все еще было насуплено от обиды. Даниель и Мишель предложили дяде: они будут промывать раны, а он пусть занимается дойкой. Дарвьер согласился.

Поднявшись с колен, фермер увидел, что к ним приближается какой-то человек. Он шел со стороны, противоположной той, с которой пришли они.

Что этому-то надо?—проворчал Дарвьер.— Очень вовремя, черт возьми...

Мужчина был тучен, и тучность его не скрадывал даже высокий рост. На нем были серый полотняный костюм и соломенная шляпа с широкими полями. Он, казалось, не спешил: шел, заложив руки за спину, как большой босс на прогулке.

Привет честной компании!— крикнул он, подойдя на расстояние человеческого голоса.

Он положил руку на столбик ограды и быстрым движением сдвинул шляпу со лба.

Мишелю сразу не понравилось его красное, отечное лицо с тяжелыми веками, за которыми прятались глаза, показавшиеся ему лицемерными. Маленькие черные усики в форме бабочки подчеркивали его большой нос.

Как ты думаешь, Даниель,— прошептал Мишель кузену, прячась за коровой,— когда этот малый пьет кофе, куда он свой нос девает?

Как ни странно, Франсуа Дарвьер ответил на приветствие человека лишь неприязненным ворчанием. Один лишь Медар смущенно произнес: «Здравствуйте!».

Прекрасная нынче погода, не правда ли?— весело произнес пришелец, не желая замечать угрюмого лица фермера.— Я как раз собрался прогуляться в сторону вашей фермы. Утром голова была такая тяжелая, вот я и сказал себе, что хорошая прогулка пойдет мне на пользу.

Да? Ну-ну...—буркнул Франсуа Дарвьер, прислонившись лбом к боку животного, которое он продолжал доить.

Наступила тягостная тишина: слышен был только звон струй молока, бьющих в стенки ведра. Даниель и Мишель чувствовали себя не в своей тарелке. Поведение дяди граничило с невоспитанностью, если не с грубостью. А толстяк, казалось, ничего не замечал.

И еще я сказал себе: вот прекрасный случай узнать, не изменили ли вы своего мнения... относительно этого участка!

Франсуа Дарвьер выпрямился так резко, что Мишель и Даниель вздрогнули. Ведро с молоком чуть не опрокинулось в люцерну.

Мсье Станислас!— произнес фермер странным, сдавленным голосом, сильно побледнев.— Помнится, я вас уже просил однажды оставить меня в покое с этим участком! Он не продается! И пока я буду хозяином фермы, вам его не видать, как своих ушей!.. Кажется, я выразился ясно?

Лицо толстяка, и без того красное, стало пунцовым. Он криво улыбнулся и так поспешно убрал руку со лба, словно тот стал вдруг горячим. Потом он шумно вздохнул; мальчикам, наблюдавшим за ним, показалось, что он собирается с силами... чтобы что-то сказать. Но вдруг глаза толстяка округлились. Он устремил взгляд на бок ближайшей к нему коровы, показывая на нее пальцем.