На ближайшей автобусной остановке висел подробнейший план Берлина. Выяснив, что до Шенебергской набережной можно добраться и пешком, я двинулся вдоль неширокого канала, в котором стояла зеленая вода с застывшими в ней пустыми пивными жестянками.
Новопашенный жил когда-то близ Потсдамского моста, рядом с массивной, крепостного вида больницей из темно-красного кирпича. Но самого дома уже не было. По всей вероятности, его разбомбили в сорок пятом, и теперь на этом участке зеленел скверик, весь какой-то бугристый, заросший бересклетом, который, как известно, охотнее всего растет на местах бывшего человеческого жилья.
Я несколько раз прошелся по этому зеленому пепелищу, пытаясь «прочитать» хотя бы план фундамента исчезнувшего дома. В траве что-то блеснуло. Я нагнулся и поднял — пятимарковую монету! В моем положении это было целое состояние. Во всяком случае, можно было немедленно купить на ближайшем углу длинную жареную колбаску и проглотить ее вместе с турецким бубликом, запивая баночным пивом...
Meine Damen und Herren! Уважаемые пассажиры! Наш прогулочный рейс по каналам и озерам Берлина закончен. Мы подходим к причалу Трептов-парка. Прошу взглянуть на старого матроса, который готовится принять чалки нашего теплоходика. Вы можете гордиться тем, что судьба свела вас с этим человеком, что наш речной трамвайчик принимает к пристани некогда один из лучших гидрографов русского флота, в не столь давнем прошлом отважный ледовый мореплаватель, бывший капитан 1 ранга Российского императорского флота Петр Новопашенный. Он искал неведомые земли. Он пытался проникнуть в священные пределы Земли онкилонов. Судьба жестоко покарала его и его корабль — ледокол «Вайгач»...
Ни о чем не спрашивайте его, господа. Он просто зарабатывает свой хлеб».
Возможно, такую тираду и произнес бы берлинский гид, если бы и в самом деле знал историю седоусого худощавого человека, подрабатывавшего в туристский сезон швартовщиком на «Вайсфлотте» — о, ирония судьбы! — на «белом флоте» прогулочных теплоходиков.
Фабиан Рунд знал биографию Новопашенного в самых общих чертах и тем не менее невольно проникся симпатией к этому хмурому старику, чей подвиг корветтен-капитан как моряк не мог не оценить. Впрочем, в день, когда он появился на Шенебергеруфер, ничто не выдавало в нем морского офицера.
— Директор Лейпцигского географического издательства Фабиан Рунд, — отрекомендовался он Новопашенному. — Мы готовим фотоальбом о полярных экспедициях, и в частности — о вашем выдающемся походе на «Вайгаче».
— На «Таймыре» и «Вайгаче», — уточнил Новопашенный.
— Нам нужны фотоснимки. Мы хорошо заплатим за них.
— Увы! — вздохнул собеседник, и от Рунда не укрылось, что вздох сожаления был искренним.
— Ни капитан первого ранга Вилькицкий, начальник экспедиции, ни я, его заместитель, не успели написать отчеты о результатах наших исследований. Не успели, так как сразу же, как только наши суда пробились в Архангельск, экспедиция, ввиду военного времени, была расформирована и мы с Борисом Андреевичем получили назначения на боевые корабли. Вилькицкий — на эскадренный миноносец «Летун», я — на «Десну». Потом и вовсе закрутило. Не до отчетов стало. Насколько мне известно, все материалы нашей экспедиции после большевистского переворота отправили в Ярославль. Там они и сгорели в восемнадцатом году, когда красные подавляли восстание Савинкова. Вот и все, что я могу вам сообщить.
— Немного. И тем не менее... У кого-то из офицеров могли остаться негативы. Кстати, а кто из членов экспедиции вел фотосъемку?
— У нас было несколько камер. Но самую подробную съемку вел старший офицер «Таймыра» лейтенант фон Транзе.
— Вот как! Он остался в России?
— Нет. Он тоже покинул ее. У меня нет с ним связи. Слышал, что он осел где-то в Дании.
— А кто бы мог помочь найти его?
Новопашенный задумался.
— Пожалуй, что... Да, только он. Барон Мирбах.
— Знакомая фамилия.
— Его дядя был послом в России.
— Тот самый Мирбах, что был убит в Москве террористом из Ч К?
— Да. Оба его племянника служили на русском флоте. Один погиб в Цусиме, а с другим, Рудольфом Романовичем, мы вместе выпускались из Морского корпуса. Кстати, и брат старшего офицера «Таймыра» Александр Транзе тоже. Они были очень дружны.
Последняя должность Мирбаха — флагманский минер Балтийского флота и командир штабного судна «Кречет»... Теперь он работает в Берлине таксистом. Вы можете отыскать его либо возле Остбанхофа, либо на Ван-зее. Это его излюбленные стоянки.
Швартовка туристских теплоходиков на Шпрее была сезонной работой. Зимой Новопашенный мастерил шкатулки и шкафчики «под Китай», искусно врезая в их створки перламутровых — из обломков пуговиц — драконов, павлинов... Благо насмотрелся в свое время и в Порт-Артуре, и в Инкоу. Это тоже приносило кое-какой доход, на который надо было кормить и одевать двух подросших дочерей и все еще молодую, несмотря на житейские невзгоды, жену — верную Верочку... Ему было проще, чем им, опыт полярных зимовок помогал довольствоваться малым. Но он никогда не предполагал, что его семейный кораблик застрянет в столь тяжких льдах житейского моря. Без пяти минут адмирал — октябрь 17-го помешал получить этот более чем заслуженный чин — он собирал пустые бутылки и подсчитывал марки — хватит ли Вере на кочан капусты или на капустные шницели в лавочке полуфабрикатов?
Впрочем, в ту берлинскую осень он уже мог позволить себе посидеть в бирштубе — пивном подвальчике у Потсдамского моста. Там, после встречи с таксистом Мирбахом и разыскал его «лейпцигский издатель». Рунд заказал две кружки пива и два стаканчика можжевеловой водки. На сей раз его поиск пресекся на чисто русской фамилии — Жохов. Лейтенант Жохов...
— Жохов? — Старик развеял рукой зависшее над столиком облако табачного дыма.— Был такой... Помню...
И, к удивлению собеседника, вдруг стал читать нараспев:
Под глыбой льда холодного Таймыра,
Где лаем сумрачный песец
Один лишь говорит о тусклой жизни мира,
Найдет покой измученный певец.
Могила глубока, как бездна Тускароры, Как милой женщины любимые глаза...
— Дальше забыл. Давно было... Жохов... Алексей Николаевич. Поэт наш... Он шел на «Таймыре» вахтенным начальником. Это в первую экспедицию. Потом — это уже в четырнадцатом, во второй наш поход, — пошел он старшим офицером «Таймыра» и одновременно помощником начальника экспедиции Вилькицкого. Ко мне-то на «Вайгач» его в августе перевели, и не по доброй воле. Хуже некуда, когда друзья-ровесники один под начало другого попадают. Они с Вилькицким в Петербурге на одних балах кружились. Но одно дело в столичных салонах мушкетерствовать, другое — полярную ночь зимовать нос к носу... Тут приятельство порой, как торосы, ломает... У Бориса-то служба хорошо шла, вверх и гладко. Папа — генерал, начальник всей гидрографии. Но, надо сказать, Андрей Ипполитыч сыну не потакал. И экспедицию Борис возглавил лишь после двух чрезвычайных обстоятельств: смерти отца и тяжелой болезни начальника экспедиции генерал-майора корпуса военных гидрографов Сергеева. Тяжелый был человек Сергеев. Он в наше тайвайское сообщество не вписался...
Как вы сказали? Тайваньское? — переспросил Рунд.
— Тай-Вай-ское, — по складам повторил Новопашенный. — По первым слогам «Таймыра» и «Вайгача»... Борис еще хотел так открытую землю назвать: Тайвай. Но окрестили ее Землей Императора Николая Второго в честь трехсотлетия Дома Романовых. Большевики переиначали, конечно. Сейчас она на совдеповских картах как Северная Земля записана. Северная, и все тут... Мало ли у нас северных земель? За Полярным кругом хоть каждый остров Северным зови... Вы уж простите брюзгу старого... Опять с курса сбился.
Так вот, не пришелся нам ко двору генерал Сергеев. Кают-компания у нас была молодежная. Я в свои тридцать два и то стариком считался. А Вилькицкий с Жоховым — те и вовсе «козероги»: на четыре года младше меня были.