— Приятно иметь дело с разумной женщиной.

— Бабье, — не удержался Иван.

— Десять процентов. От общей. Цена государственная. По-божески.

— Пара косых?

Андрей помедлил.

— Три. Поиздержались.

— Чуть в Ригу не укатили, — напомнил Севка.

— Вот именно. А время — деньги. Набежало. Пеня. Все справедливо.

— Можно подумать?

— Нет.

— А если я не приму ваших условий?

— Не советую.

— И меня разденете?

— Мадам догадлива.

— Мальчики! — воскликнула Марина. — Дорогие мои. Мне самой хочется. Мне это доставит только удовольствие.

— Гады, — прошипел Мамонов.

— Ух, надоел. В натуре, Артем. Не нравишься ты мне. Все больше и больше. Смотри, наткнешься рылом, — и показал увесистый кулак. — Видал?

Марина громко, театрально расхохоталась. Резко сдернула зеленый парик и, помахав им как флагом, огладила бритую наголо голову.

— Давайте, мальчики! Вместе! И я, и вы! — и дрыгнула ножкой, потом другой, расшвыривая кроссовки. — Затопим камин. Такая плата вас устроит?

— Нет, — зарычал Мамонов. — Нет.

— Осел золотой, — прижал его к стулу Иван. — Сиди.

Марина вспрыгнула на стол и затанцевала.

— Музыки! Хочу музыки! Где музыка?

— Всем оставаться на местах! — громко приказал Кручиннн.

Никто не слышал, как они вошли. Обе дверные створки были распахнуты. На пороге стояли двое — один в штатском, руки в карманах плаща, шляпа сбита набекрень, второй — пожилой, грузный, в форме милиционера. Андрей сразу узнал их — они запомнились еще там, у озера, на месте происшествия.

— На сегодня хит-парад отменяется.

Следователь улыбался, раскачиваясь на каблуках, наблюдал, запоминая новые лица. Он не скрывал, что доволен их общей растерянностью. Затем сделал знак, и милиционер без колебаний подошел прямо к Андрею и цепко взял его за руку.

— В чем дело? — возмутилась Марина. — По какому праву?

— Вы — хозяйка?

— А вам какое дело? Вы кто такой?

— Виктор Петрович. Следователь. Вот мое удостоверение.

— Я неграмотная, — с вызовом сказала Марина.

— Разрешите? — вежливо поинтересовался Мамонов. — Все-таки четыре класса. Одним глазком?

И тут Иван вырубил свет.

— Стоять! — взревел Кручинин. — Всем стоять! — Он метнулся к двери. — Михалыч. Фонарь!

Его отшвырнуло к стене. Возня, стон, картонный треск, что-то упало. Топот.

— Михалыч? Ты где?

Нащупал наконец пупочку на стене. Загорелся свет.

— Та-ак… Ну, что ж. Им же хуже.

На столе в малиновом купальнике стояла лысая Марина, заломив руки за голову, и предовольно хихикала. Под столом, кряхтя и охая, корчился милиционер.

— Помочь, Михалыч?

— Паразит, — ворчал милиционер. — Шею свернул.

— Оружие цело?

— При мне, не беспокойтесь.

— Хорошо.

— Зря вы, Виктор Петрович, садануть не велели.

Хотя бы разок, для острастки. Крышу бы им продырявил, вмиг присмирели. — Михалыч вылез, потирая затылок. — А то ищи теперь.

— Ничего. Сами явятся.

Марина, напевая вполголоса популярный мотивчик выламывалась на столе.

— Эта еще, — злился милиционер, — задницей крутит.

— И блоха, мадам Петрова…

— Я не Петрова.

— Но — блоха?

— Выбирайте выражения, товарищ следователь. А то, знаете, за оскорбление личности…

— Спускайтесь, — приказал Кручинин. — И можете одеться.

— Зачем? Мне и так хорошо. Или я вам не нраилюсь?

— Михалыч от вас без ума. Правда, он предпочитает одетых.

— Извращенец. А вы?

— Когда-то однажды я вас увидал, увидевши дважды, я вас забирал.

— Что-то не поняла. Вы меня приглашаете к себе?

— И побыстрее.

— Наконец-то. Лечу! Ловите!

И она прыгнула Кручиннну на руки.

Агафонова похоронили в Долгопрудном. Притулу кремировали в Митине.

День за днем, с разницей в два часа.

В Митино Кручинин послал помощников, в Долгопрудный отправился сам.

Провожали покойного человек двадцать. Пока везли каталку по аллеям к участку, мать Агафонова плакала в голос, а когда опускали гроб, ей сделалось плохо. Из молодежи пришли попрощаться черноглазая красивая девушка, которую родственники покойного называли Катей, и курчавый инвалид в коляске, которого никто из родственников, похоже, не знал и которого Катя называла уменьшительно-ласково — Яшенька.

Прибыл и Изместьев. Во время последней прогулки в лесу Кручиннн сообщил ему о дне похорон, и он приехал, хотя и не обещал. Причем много раньше назначенного часа — и терпеливо ждал, сидя на лавочке у административного корпуса.

Поздоровался издали, кивком. Кручннин из машины не вышел.

Здесь же, на площади у въездных ворот, Катя катала коляску и о чем-то негромко разговаривала с Яшей. По-видимому, они приехали вдвоем, своим ходом. Каким образом, кто им помогал — предстояло выяснить.

Когда прибыл автобус, Кручинин присоединился к процессии.

Изместьев держался особняком, ни с кем не знакомился, за гробом шел одиноко и на почтительном расстоянии. Бросил в могилу горсть земли. Отошел. И еще раз подошел уже после всех. Снял шляпу и постоял со склоненной головой над укрытой венками могилой.

Опустился на колени и трижды перекрестился.

На площади окликнул:

— Виктор Петрович?

— Да.

— Как отсюда добраться до Митина?

— Не успеете, Алексей Лукич.

— И все-таки?

Кручинин смутился.

— Извините, я бы довез… Но дела, вы понимаете?

— Я не прошу вас меня отвезти, я прошу подсказать дорогу. И только.

— На транспорте — сложно. Попробуйте автостопом. На попутках.

— Дорого?

— Помочь вам деньгами?

— Боже упаси.

— До свиданья, Алексей Лукич.

— Прощайте.

По маленькой дорожке, проложенной вдоль шоссе для пешеходов, ехал по направлению к станции Яша в коляске. Катя шла рядом. Они что-то увлеченно обсуждали, и она несколько раз сбегала с дорожки, чтобы сорвать какой-то поздний цветок, поднять крупный оранжевый лист или тронуть рукой мощный ствол старого дуба.

Кручинин уже не сомневался, что на кладбище был кто-то еще наблюдавший и за ним тоже.

— Товарищу следователю — пламенный привет.

— Здравствуйте, Гребцов. Я вижу, вы иногда поступаете разумно.

— Очень редко, — улыбнулся Андрей.

На нем был светлый дорогой костюм, белая рубашка, розовый галстук. Волосы аккуратно уложены. Настроен игриво, легкомысленно — причем намеренно легкомысленно, что, сразу заметил Кручинин, стоило ему немалых усилии. Знакомый прием. Почему-то считается, что подобная форма поведения помогает человеку чувствовать себя гораздо свободнее, раскованнее.

Но это ошибка. Все как раз наоборот.

— Вот. Тело вам притаранил. За душу не ручаюсь.

— Пешочком?

— Ноженьки мои. По колени оттоптал.

— Хотите присесть?

— Нет-нет, что вы, Виктор Петрович. Я скотинка подневольная. Как прикажете.

Они неторопливо двинулись по бульвару в сторону Покровских ворот.

— Сегодня арестуете? — спросил Гребцов.

— Погуляем. Там видно будет.

— За мильтона?

— А у вас еще какие-нибудь грешки?

— Навалом, — рассмеялся Андрей. — Хотя бы приставка. Уперли у вас из-под носа.

— Об этом мы тоже побеседуем.

— Виктор Петрович, перед толстяком я готов извиниться. Любая компенсация. Пусть ребра переломает. Не пикну. Любая — кроме тюрьмы.

Да, решил Кручинин, намерен играть под простачка. И пришел подготовленным.

— Расскажите, пожалуйста, о Мамонове.

— Сикилявка.

— И все?

— И этого — много.

— Где он сейчас?

— Виктор Петрович, извините. Меня он больше не интересует. Я падаль обхожу стороной.

— Видеоустановка у него?

— Плохо вы о нас думаете, — усмехнулся Андреи. — Возвращена законному владельцу.