— Мама! — кричу. — Мама приехала!

Сзади меня такой грохот. Дедушка бежит босиком. Бабушка с распущенными волосами. Ардальон тоже выскочил. Путается в ногах. Дедушка на него наступил. Ардальон прямо взвыл! Дедушка перед ним на бегу извиняется. Бабушка свет на террасе включила. Так ярко!

Это правда такси.

Оно перед нашей дачей замедлило ход. Сейчас остановится.

— Мама! — кричу я. И по клумбе бегу.

Но такси почему-то не остановилось. Может, мама в темноте заблудилась? Не поймёт, какая дача наша?

Нет, такси дальше по дороге ползёт…

— Саша! — кричит бабушка. — Саша, постой!

— Обожди! — кричит дедушка.

Я всё равно бегу. На дорогу выскочила.

Такси ещё немножко проехало. И остановилось. Оно перед дачей доцента Большаковой остановилось. Значит, это не мама. Но я ещё бегу. Слышу, как дедушка за мной гонится.

Хлопнула дверца. Из машины вылез боком сын доцента Большаковой и с шофёром смеётся. Вот это кто приехал! Её старый сын. Больше бежать уже нечего. Я прямо на дорогу села. Тут дедушка меня догнал. Хочет поднять. Но я не даюсь. Плачу вообще-то.

— Где мама? — плачу. — Где мама?

Сын доцента Большаковой к нам обернулся и кричит:

— Что случилось? Василий Дмитрич, что там у вас? Помочь?

Шофёр высунулся в окошко, тоже кричит:

— Вы не в город?

— Нет! — кричит дедушка. — У нас всё в порядке. Мы сейчас…

И хочет меня поднять. Я упираюсь. Но дедушка уже поднял.

Машина фыркнула и ушла. Только красный огонёк сзади мелькает. И камни из-под колёс брызгают. Уже тише, тише…

На даче доцента Большаковой свет вспыхнул. Дверь распахнулась.

Доцент Большакова стоит на пороге, в халате и щурится.

— Это кто? — щурится. — Это ты?

— Предположим, что я, — говорит её толстый сын и идёт в дом.

Дверь сразу закрыли. Тихо так. Только я всхлипываю. И дедушка дышит. Быстро меня несёт к нашей даче.

У нас всюду свет горит, даже в кухне. Бабушка посередине комнаты стоит и свои волосы подбирает. Волосы опять падают. Они у неё до пояса. Шпильки сыплются на пол. Ардальон их нюхает и чихает.

— Это не мама, — говорю я. — А ты сама сказала, что она сегодня приедет! Зачем ты сказала?

— Я сказала — скоро…

— Нет, ты сказала — сегодня!

— Значит, глупо сказала, — говорит бабушка. — Ты же знаешь, мама сперва пришлёт телеграмму…

— Нет, она не пришлёт, — говорю я.

Как бабушка не понимает!

Маме там просто некуда телеграмму бросить. Даже письмо некуда. Поэтому писем нет. Там же тундра! Мох, кочки, озёра всюду, мама рассказывала. Столбов абсолютно нет, ни телеграфных, никаких. Ни одного дома вокруг. Реки неизвестно куда бегут, и в них толстая рыба играет. Красная! Только палатка трещит на ветру. В ней охотник лежит в спальном мешке и из ружья целится в дикого оленя.

Олень и не знает, что в него целятся. Несёт свои большие рога и деревья копытами мнёт. Потому что в тундре такие деревья — ниже нашей травы. Они мне по колено, эти деревья. Называются карликовые берёзы. На такую берёзу почтовый ящик нипочём не повесишь.

— Это же тундра, — говорю я. — Как же мама пришлёт телеграмму?

— А телеграмму в почтовый ящик и не бросают, — говорит дедушка. — Её просто на почту сдают.

— В тундре почты нет, — говорю я.

— Спасибо, объяснил, — говорит бабушка.

Я между ними на диване сижу. Они меня прямо зажали.

— Зато у мамы есть рация, — говорит дедушка. — В каждой экспедиции теперь рация есть. И по рации можно всегда передать…

— Какая ещё рация? — говорю я.

Но уже не плачу. Просто носом шмыгаю. Ардальон мне на колени лезет. Я его никогда, конечно, не брошу, но сейчас столкнула.

Он удивился и на пол сел.

— Не знаю никакой рации, — говорю я.

— А вот я тебе сейчас всё объясню, — говорит дедушка.

— Да подожди ты со своей рацией, — сердится бабушка. — Не суетись.

Но дедушка всё равно суетится. Тетрадку зачем-то принёс. Теперь очки ищет. Нашёл. Ещё карандаш.

— Сейчас, сейчас, — говорит. И карандашом что-то чертит в тетрадке. — Саня, гляди! Рация — это такая машина, вообще-то прибор. Нет, скорее, аппарат. Вот смотри…

Коробку какую-то нарисовал и пальцем в неё тычет.

— Видишь?

— Ничего я не вижу, — говорю я.

— Во-во! — говорит бабушка. — Ты ещё устройство ей объясни!

— И объясню! — сердится дедушка. Опять карандаш схватил и какие-то круги на своей коробке рисует. Как глаза. А носа всё равно нет. — Рация очень просто устроена. Смотри, Саня! Вот тут нажимаешь. И говоришь в микрофон. А она передаёт…

— Ты, дед, путаешь с магнитофоном, — говорит бабушка.

— Как передаёт? — говорю я.

— Такие волны, по воздуху, — говорит дедушка. — Ну, как радио.

— Очень понятно, — говорит бабушка.

— А радио? — говорю я.

— Тоже волны!

— Там же не море, — говорю я. — Там тундра. Как ты не понимаешь!

— Во-во! — говорит бабушка. — Нашла коза на камень.

При чём тут коза? Нет, ничего не понимаю. Дедушка пальцем тычет в свои кружки. А рта у коробки нет. И не хочу понимать! Я уже капризничаю, сама слышу. Не могу почему-то остановиться.

— Какая ты беспонятная, — говорит дедушка. — Вот сюда, например, ты говоришь. Любой текст. А где-то в другом месте стоит другая рация. И она, наоборот, принимает…

— Как принимает? — говорю я. — Ну как? Как?

— А чёрт её знает как, — вдруг говорит дедушка. Тетрадку скомкал и бросил на пол. Ардальон её нюхает и чихает. — Сам не знаю. Забыл. Я, в конце концов, просто историк.

— Давно бы так, — смеётся бабушка. — А то — я, я!

Дедушка тоже смеётся.

И я вдруг перестала капризничать, сама слышу.

— Давайте лучше чай пить, — говорит бабушка.

И мы стали чай пить. За большим столом. Ночью. Ночью так пить интересно! Я ещё никогда ночью чай не пила. Вечно торопят — ложись, ложись! А сейчас никто не торопит. Я варенье большой ложкой ем. Прямо из банки. И отдуваюсь. Ардальон тоже под столом отдувается. Он молока надулся.

Ой, больше уже не могу.

— Может, ещё чего пожелаете? — смеётся бабушка.

— На ночь есть вредно, — говорит дедушка.

— А мы не на ночь, — говорю я, — мы ночью.

Тогда, конечно, не вредно. Дедушка вчерашних макарон пожелал, с мясом. А я чёрного хлеба с чесноком пожелала, горбушку.

— Теперь и соснуть не грех, — сказал дедушка.

— Это ещё зачем? — смеётся бабушка. — Мы с Сашей теперь разгулялись. Сейчас на море пойдём! Догуливать.

Шутит — на море. Я уже сидя сплю.

Наконец мы легли. Дедушка за перегородкой дышит, даже подсвистывает. Ардальон у меня елозит в ногах. Удобное местечко нашёл и свернулся. Бабушка на диване лежит. Мне её не видно, но я почему-то знаю, что она не спит.

Сидя я спала, а в кровати снова проснулась.

Снова думаю. Не хочу думать, но так получается. Мне одна мысль в голову вдруг пришла…

— Бабушка, — говорю я шёпотом, — знаешь, какая мне мысль пришла в голову?

— Какая? — сразу говорит бабушка.

— Сначала папа уехал и не вернулся. А теперь мама уехала. Вдруг она никогда не вернётся?

Я замолчала. И бабушка молчит. Неужели эта мысль дельная? Мне даже страшно стало. Она ко мне не впервые пришла. Эта мысль уже несколько раз приходила, но я её гнала.

Вдруг бабушка говорит:

— Ты мне веришь? — серьёзно так.

Я в темноте кивнула. Но бабушка будто увидела.

— Тогда поверь, — говорит. — Она на этой неделе приедет. Слышишь?

— Слышу, — говорю я.

А сама уже ничего не слышу. Сплю.