Я рассказал Кристоффу об инструкциях, а он сказал, что хочет взять их на короткую морскую прогулку. Я заявил, что категорически против этого, а Кристофф ответил, что я должен верить ему и выполнять приказы, потому что он знает, что делает. Я продолжал его уговаривать, тогда он поставил меня по стойке "смирно" и приказал готовить корабль к выходу в море. Я ничего не мог сделать. Я выполнил его приказ.

– Казался ли он пьяным?

– Позднее – да. Но не в момент этого разговора.

– Что произошло потом?

– Они спустились вниз. Когда мы прошли шесть миль, они поднялись на палубу и направились к носу корабля. Там они уселись на спасательные жилеты, что привязаны к бортам. Когда я вставал на цыпочки, мне удавалось их увидеть. Я стоял у штурвала. Ветер усиливался. Кристофф приказал выйти в море на десять миль. Как только мы проплыли десять миль я сделал поворот на сто восемьдесят градусов и повел корабль назад. Через пару минут О'Делл начал что-то кричать мне, размахивая руками. Я никак не мог понять, чего он от меня хочет. Тогда он поднялся ко мне на мостик и сказал, что Кристофф упал за борт. Мы повернули назад, но так и не смогли найти его.

– А не увидели ли вы в этой истории чего-нибудь странного?

Прошло несколько минут прежде чем Квинн ответил мне. Наморщив лоб, он смотрел вниз на уродливый коричневый ковер.

– Я много думал об этом. Конечно, неожиданный разворот мог застать его врасплох. Он же ведь не моряк. Я пытался объяснить офицерам, которые вели расследование, что Кристофф не походил на человека, зря нарушающего инструкции, но ведь и знаком я с ним был всего несколько дней, так что обращать особого внимания на мои слова они не стали. Уж слишком много нарушений допустил Кристофф. Посетители, выход в море без разрешения, спиртное на борту. Если бы он не утонул, они бы живьем содрали с него шкуру и зажарили.

– А никто из других членов экипажа не заметил каких-нибудь странностей?

– Никто. Если бы хоть кто-то меня поддержал, я бы сопротивлялся подольше.

Я подождал, и Квинн рассказал мне всю историю снова, гораздо подробнее. Но время от времени он посматривал на потолок. Когда он начал рассказывать в третий раз, я прервал его и сказал, что мне пора, большое спасибо, прошу извинить за все неприятности, которые я причинил, рад был услышать вашу версию…

Он проводил мня до дверей. Я сел в "Плимут" и уже отъехал на восемь или девять кварталов, когда вспомнил, что забыл спросить его о Штенвице. Ничего конкретного. Я просто хотел, чтобы Квинн начал о нем говорить. Что-то в поведении Штенвица беспокоило меня.

Я развернулся и поехал назад к его дому. Я подошел к дверям и уже собрался нажать на кнопку звонка, когда услышал странные глухие звуки, будто кто-то выбивает пыль из ковра. Сквозь звуки ударов доносились усталые крики о пощаде.

Я вернулся в машину. Миссис Квинн не собиралась никуда уходить. Она никогда не покинет этого дома. Она будет продолжать болтаться здесь и периодически получать колотушки еще лет тридцать. Я усмехнулся и поехал прочь, забыв о своих вопросах.

До Чикаго было довольно далеко. Я старался особенно ни о чем не думать. Я ехал, шины шуршали, мотор выводил свою басовую арию. Дэн мертв, а мне ничего не удалось узнать. Не то чтобы совсем уж ничего, но близко к тому. Небольшие сомнения у Квинна все-таки были. Да необъяснимое сопротивление Штенвица. Две эти детали, плюс совершенно не характерное для Дэна поведение.

Я ехал прямо в Чикаго, делая лишь короткие остановки чтобы поесть и вздремнуть. В Чикаго я остановился в дешевом отеле и захватил бутылку бренди к себе в номер. Я собирался проспать весь день, а на следующее утро пойти на работу. Чтобы заснуть, проехав перед этим семьсот миль без длительных остановок, мне требовалось как следует выпить. Я сидел на краю постели в одном нижнем белье и пил разбавленный бренди из стаканчика, взятого в ванной. Пил и обдумывал все разговоры, которые я вел с членами экипажа "Бэтси". Я не винил Дороти и родителей Дэна за то, что они потеряли надежду. Я сам ее почти потерял. Казалось нет ни одной ниточки, за которую можно ухватиться. Но все-таки что-то здесь было не так. Я пожал плечами и плеснул себе еще бренди. В конце концов это не мое дело. Я начну работать и забуду обо всем этом. Или, по крайней мере, постараюсь забыть. Я вспомнил как однажды мы с Дэном сидели в засаде на уток. Как раз на уток-то мы и не стали обращать никакого внимания, а выпили, чтобы согреться, наверное половину всего бренди, что только существовало в мире. Дэн был отличный парень. Вдруг я застыл в неподвижности, почти перестав дышать. Потом тихонько прищелкнул пальцами.

Через десять минут меня соединили с Дороти. Она взяла трубку еще не до конца проснувшись.

– Привет, Говард. Что случилось?

– Пока я просто размышляю, Дороти. Может быть, я кое-что нашел. Постарайся вспомнить, часто ли напивался Дэн?

– Пару раз, а что? Похоже, ты сам немало выпил, Говард.

– Может быть, немного. Послушай, Дороти, как он себя ведет когда напьется? Физически – как он реагирует?

– Он никогда не показывает, что он напился, я имею в виду никогда не показывал. Почему ты говоришь о нем в настоящем, Говард? Это больно слышать.

– В чем же все-таки это выражалось?

– У него просто отказывали ноги. Он сидел и казался трезвым, как епископ, и единственное, чего он не мог сделать – встать на ноги, не говоря уже о том, чтобы ходить. Пожалуйста, скажи мне почему ты хочешь знать об этом?

– Так происходило каждый раз?

– Насколько мне известно – да. Почему ты не можешь забыть об этом, Говард?

– Не сейчас, малышка. У меня есть одна идея и я собираюсь проверить ее до конца. И пожалуйста, Дороти…

– Что такое?

– Пожелай мне успеха.

– Удачи тебе, Говард, – ее голос был тихим, а потом я услышал, что она повесила трубку.

Я допил остатки бренди и улегся спать.

На получение паспорта у меня ушла неделя. Я зарезервировал билет на "Сиам Экспресс", отплывающий из Лос-Анджелеса. Корабль отходил через шесть дней в двадцативосьмидневное плавание до Рангуна[3]. Времени оказалось достаточно, чтобы спокойно доехать до Лос-Анджелеса и продать мой «Плимут» на пятьдесят долларов дороже, чем я сам платил за него.

Я набил полный саквояж одеждой, бутылками с бренди, сигаретами и романами. Утром я пришел на причал и нашел свое место в каюте туристского класса. Моим соседом по каюте оказался хитрый гражданин по имени Даквуд. Он утверждал, что отправляется в Рангун, чтобы возглавить там рекламное агентство одной из крупнейших киностудий. У него были светлые волосы, складки под маленьким подбородком и отвратительный запах изо рта. Я решил оставить его одного до конца поездки, купил шезлонг и приготовился проскучать двадцать восемь дней на палубе.

Днем мы отплыли. У меня ушло три дня на то, чтобы привыкнуть есть, спать, читать и делать зарядку по расписанию. Я не старался избегать людей, но и сам на знакомства не напрашивался. Таким образом я большую часть времени проводил в одиночестве. "Сиам Экспресс" оказался вполне приличным кораблем, правда, имел небольшую тенденцию к качке в ветреную погоду. Кормили недурно, и я с удовольствием съедал свою порцию. За моим столом, кроме меня самого, обедали также Даквуд и две напыщенные школьные учительницы из Канзаса, которые вынуждены были просидеть в Штатах пять военных лет и теперь получили годичный отпуск. Они имели очень привлекательную привычку – есть с открытым ртом. Я их обеих нежно любил, впрочем имен их мне так и не удалось запомнить.

Через десять дней мне стало совсем скучно. Я старался спать как можно больше.

Утром двадцать пятого дня я узнал, что корабль опоздает в Рангун, поскольку возникла необходимость зайти в порт Тринкомали на северном побережье Цейлона. Я зашел поговорить с начальником интендантской службы по поводу прекращения моего путешествия. Он заупрямился и сказал, что это невозможно.