Белокурая соседка покачала своей гордой головой, но он не понял, приглашала ли она его соблюдать тишину, или же не знала, как ответить.

Его глаза вернулись к девушке в ложе и уже не отрывались от нее. Он не видел, как его соседка наскоро набросала записку, позвала капельдинера, дала ему золотую монету. В то время как со сцены лились звуки песни, бумажка была вручена королю, который прочел ее, нахмурился и передал премьер-министру барону Раслову.

Та, кого Билли прозвал «валькирией», видела все. Она видела, как нахмурился король, – она сидела достаточно близко, – видела масляную улыбку барона, скомкавшего бумажку в своей мягкой пухлой руке. Она видела, и ее прекрасное лицо приняло жесткое выражение, а минутой позже она таким же способом, но только еще более секретно, отправила записку Тонже-рову.

Какое дело было Билли до всего этого? Он поймал наконец взгляд девушки, певшей о колибри.

Когда снова упал занавес, изящный молодой офицер в голубом мундире и серых рейтузах прошел по боковому проходу, щелкнул каблуками перед Коппер-свейтом и отдал ему честь.

– Сэр, – сказал офицер, – прошу вас следовать за мной. Вас просит к себе ее королевское высочество принцесса Ариадна.

В Колибрии принцессам не полагалось пользоваться общим входом в театр. Молодой офицер, назвавший себя лейтенантом королевского гвардейского полка Загосом, объяснил Билли, что для того, чтобы попасть в ложу к принцессе, они должны пройти через все здание театра, выйти на площадь, а затем войти снова через особый вход. Офицер производил впечатление открытого и разговорчивого человека. Поэтому, безжалостно покинув ошеломленного Доббинса, Билли попытался использовать эту прогулку, чтобы сколько-нибудь приблизиться к разрешению единственной интересовавшей его задачи.

– Когда, – спросил он, – принцесса вернулась из Америки?

Лейтенант знал всех и каждого, и со всех сторон его приветствовали улыбками. На вопрос Билли он только слегка приподнял брови и продолжал раскланиваться направо и налево с влофским обществом, прогуливавшимся во время антракта.

– Конечно, – сказал он, – барон Раслов очень близок к его величеству. Он разделял изгнание с родителями его величества, герцогом и герцогиней Водена. Он недолюбливает старого генерала Обрадовича, которого я, напротив, очень высоко ставлю. Всем известно, что барон не доверяет Обрадовичу, который будто бы пользуется своим влиянием главы армии для политических шашней с Тонжеровым и республиканцами. Какой вздор! Но, конечно, на людях барон и генерал отличные друзья: большего нельзя требовать даже от самых честных политиков.

Копперсвейт и не думал спрашивать его об упомянутых им лицах. Он и его гид шли теперь по ярко освещенной площадке Святого Иоанна Дамаскина, причем вооруженные полицейские вытягивались, а солдаты отдавали им честь.

– У нас в Колибрии, – рассмеялся лейтенант Загос, – для того, чтобы иметь оперу, нужно иметь ружья.

– Однако, – допрашивал Билли, – когда же принцесса вернулась из…

– Крестьянин и крестьянка рядом с королем, – продолжал тараторить Загос, – вероятно, удивили вас, да? Это Созон Полоц и его жена Ксения: оба невежественны, суеверны, но преданы как собаки. Это романтическая история! Они жили на земле герцога Водены и последовали за ним в изгнание, так же как и барон. Ксения была кормилицей короля Павла, который там и родился. – Лейтенант махнул рукавом куда-то вдаль. – Теперь его величество всегда показывает их народу, когда показывается сам. В виде благодарности, так сказать. Народ это любит.

– Все это хорошо, – согласился Билли: – но я, собственно, спрашивал вас…

Они обогнули угол театра. Здесь было меньше народу. Загос заговорил свободнее, но все еще не о том.

– Партия короля считает, что он доказывает этим свой демократизм. Демократизм! Его отец был Миклош, а мать из Саксен-Гессен-Нассауского дома! Это все штуки Раслова. Этим он ублажает аграрную партию, а против их блока Тонжерову не так просто действовать… Мы пришли!

Они находились перед узкой дверью в юго-восточной стене здания театра. Здесь стояло несколько солдат, одетых в такую же форму, как король и Загос.

– Трогательно, – заметил лейтенант, когда они миновали стражу и начали подниматься внутри по узкой лестнице. – Прямо трогательно: я говорю о доброте его величества к дочери и единственному оставшемуся в живых ребенку его предшественника на троне. Целый взвод королевской гвардии постоянно дежурит при принцессе.

– А на мой взгляд, они гораздо больше похожи на тюремщиков, чем на защитников, – сказал Билли.

Загос остановился.

– У вас хорошее зрение, – заметил он.

Лестница была тускло освещена и в эту минуту пуста. Копперсвейт заметил, как его спутник несколько раз внимательно поглядел вверх и вниз.

– Что вы хотите сказать? – отозвался американец на последнее замечание офицера.

– Да! – Это восклицание спутник Билли издал скорее для того, чтобы выиграть время для лучшего осмотра лестницы, чем для того, чтобы вызвать повторение вопроса.

Тем не менее, Билли повторил его – в другой форме:

– На что вы намекаете?

Лейтенант нагнулся к своему спутнику. Он похлопал Билли по груди:

– Может быть, ничего и нет, а с другой стороны…

Тут его прервали. От них все еще была видна выходившая на улицу дверь, та самая, через которую они только что вошли. Она отворилась. Вошли три офицера: один долговязый и рыжеволосый, другой плотный и черный; третий все еще был отчасти скрыт густым узором перил.

– Так что же? – настаивал Копперсвейт, прищуривая свои голубые глаза.

Но намерения лейтенанта уже изменились, или же что-то отвлекло его внимание. Его голос понизился до шепота:

– Если обстоятельства представляются вам такими, как вы говорите, то будьте начеку. Вы за принцессу?

Билли не нужно было быть посвященным в детали местной политики, чтобы решить этот вопрос. Он выпрямился и высоко поднял голову:

– Хотя бы против всего света!

Загос приблизил свою голову к лицу своего нового друга.

– Никому не говорите об этом, – предостерегающе шепнул он, – но следите – где бы вы их ни увидели – за этими тремя молодцами, которые только что вошли. Это Петр Хрозия, Набуков и Корвич. Особенно обратите ваше внимание на Корвича!

Он подтолкнул Копперсвейта, прежде чем последний мог ответить, заставив его взбежать на три ступени и свернуть за угол. Отодвинув портьеру и миновав наполовину спрятанного за ней часового, лейтенант ввел Билли в литерную ложу – цель их путешествия.

В следующую минуту Копперсвейт был представлен ее королевскому высочеству принцессе Ариадне.

Несомненно, в ложе были еще другие дамы; несомненно, публика внизу стала смотреть на ложу, заметив в ней движение; несомненно наконец, сцена, где третий акт на крыше замка Сан-Анджело дошел уже до финальной арии, заслуживала некоторого внимания. Но все это ни в какой мере не вошло в сознание Билли. Юный американец был весь поглощен другим зрелищем – зрелищем удивительного превращения певички из кафе, внушавшей страх его семье, в колибрийскую принцессу крови.

Принцесса протягивала ему свою не украшенную кольцами руку, и он склонился над ней. Его движения были исполнены робости, хотя в обычных житейских делах, как уже мог заметить читатель, он не отличался застенчивостью. Он не осмелился поцеловать эту ручку. Его щеки пылали, но он не думал о том, заметил ли это кто-нибудь.

Принцесса Ариадна медленно убрала свою руку. Снова глаза встретились.

Она была в безопасности, – но, увы, – даже от него! Вдруг Билли вспомнил предостережения лейтенанта Загоса. Значит, какая-то опасность все-таки угрожала ей.

– Вы приехали! – сказала принцесса.

Звук ее голоса был полон ласки, как тогда в трущобном кафе Манхаттана, но теперь в нем было больше горя, чем радости.

– Конечно, – пробормотал он.

– Я знала, что вы приедете, – сказала она. Билли забыл, где он, забыл обо всем на свете и