В прежнее время он был большой мастер налаживать такие ни к чему не обязывающие разговоры и задал даме какой-то незначительный вопрос. Он обратился к ней по-гречески и, к своему удивлению, убедился, что она его не понимает. Тогда он заговорил по-английски.

– Скажите, где король?

Она была удивлена, но улыбнулась. Билли подумал, что она должна очень нравиться мужчинам.

– Как я могу это знать? – вопросом ответила она.

Ее руки дрожали, она нервно теребила веер из перьев. Это заинтересовало Билли. Он решил, что у нее немецкий акцент. Потом он решил, что она смеется над ним.

Когда, после финального Те Deum упал занавес, раздались аплодисменты. Но они относились не к второразрядным исполнителям, а к худому, низкорослому и невзрачному человеку с бородкой, в жакетном костюме и в ермолке, который опустился в кресло неподалеку от американцев. Он, видимо, старался избежать такого внимания.

– Этот тип, – шепнул Билли мистеру Доббинсу, – любит, чтобы его чествовали, а делает вид, будто это ему неприятно. Как вы думаете, кто он такой?

У «валькирии» был, очевидно, прекрасный слух. Она услышала и ответила:

– Я только что прибыла в Колибрию, но мне уже называли его.

Итак, она вовсе не смеялась! Билли тотчас воспользовался представившимся случаем – ведь всякие сведения могли оказаться полезными:

– Кто же это?

– Это могущественный Тонжеров, лидер республиканской партии в парламенте. – Сказав это, она вдруг вздрогнула; в свете вспыхнувших люстр ее лицо пылало румянцем. – А там… там…

Но ей незачем было объяснять, кто были новоприбывшие. В королевскую ложу, которую Билли узнал по ее расположению и по декорировавшим ее флагам, вошел, улыбаясь, барон Раслов. За ним следовал невысокий, худой человек с седой бородкой и глубокими складками между косматых бровей, вытянутый в струнку старый солдат, которого публика приветствовала криками: «Обрадович! Генерал Обрадович!» Это был колибрийский герой, отличившийся в турецкой войне. За этим ветераном шли мужчина и женщина, представлявшие своим видом резкий контраст с блестящей формой военного. На них были крестьянские костюмы, и их появление было встречено криками и аплодисментами галерки. И, наконец, последним вошел коренастый человек средних лет со смуглым недовольным лицом.

На нем был голубой мундир с белыми шнурами. Поперек широкой груди шла черная с желтым лента, посредине которой красовалась многоконечная бриллиантовая звезда ордена Влофского креста. Его гладко выбритое лицо выражало силу, короткий мясистый нос и сжатый рот свидетельствовали о решительном характере. Но правый угол верхней губы был слегка оттянут кверху, как бы указывая на привычку относиться к людям с презрением и насмешкой. Этого человека нельзя было назвать красивым, но, если бы не эта черта, то общее впечатление решительности и силы даже располагало бы к нему. Во всяком случае и друзья и враги одинаково признавали гордость осанки его величества Павла III, короля Колибрии.

– Что ж! – пробормотал Вильям, на которого не так просто было произвести впечатление. – Я никогда еще не видел коронованной головы, но если бы у этой не была малость перекошена пасть и если бы она не выражала хронический кацен-яммер, то я считал бы ее в полном порядке. Как ваше мнение, дядя Фред?

Доббинс окидывал взглядом людей, расположившихся в королевской ложе. Крутя пальцами свои нафабренные усы, он шепнул:

– Не говори так громко!

Никто не любит, чтобы ему указывали, что он говорит громче, чем следует. Билли огрызнулся:

– О, – сказал он, – вы-то, конечно, видели только одну черту лица, а именно – нос.

Доббинс взглянул на своего спутника.

– Почему же нет? – спросил он и добавил: – Это универсальный ключ к характеру. Я прошу тебя, – продолжал он, – тоже взглянуть на него. Даже отсюда всякий может видеть, что носовой хрящ короток. – Доббинс, вообще не педант, всегда начинал говорить ученым языком, как только речь заходила о носах. – Верхняя челюсть велика, но не настолько, чтобы этим объяснить такие широкие носовые крылья. У большинства людей носовые крылья развиты гораздо меньше, чем у него и, насколько я успел заметить, у большинства колибрийцев. Это указывает на сильные лицевые мускулы. Так называемая «мышца смеха» заведует улыбкой, и ты сам видел!… Нос этого человека принадлежит к классу А, разряд шестой, подразделение тэта.

Но Билли уже случалось слышать такие вещи.

– Короче говоря, – резюмировал Копперсвейт объяснения мистера Доббинса, – у него нос как у мопса.

Как бы то ни было, королевский нос был довольно сердито задран кверху, когда публика с маленьким опозданием поднялась на ноги, а оркестр, тоже стоя, начал играть «Остров Эдем» – национальный гимн Колибрии. Последовавшие аплодисменты не звучали особым воодушевлением. Те рукоплескания, которые достались на долю республиканца Тонжерова, исходили, правда, только от части зала, но зато были искренни. Эти же были единодушны, но прохладны.

Наблюдательный взор Вильяма остановился на его красивой соседке. Она нервно дергала перья своего веера. Веер был дорогой, а она не была похожа на женщину, привыкшую небрежно обращаться с дорогими вещами.

– Я. не сказал бы, – шепнул Билли Доббинсу, – чтобы его величество был очень популярен среди своего народа.

– Тсс! – зашипел Доббинс, обрывая столь нескромные для дипломата слова; он улыбнулся своему протеже, но счел нужным предостеречь его. – Ты должен помнить, что здесь в Колибрии… гм… не только американцы понимают по-английски.

Билли пришлось вспомнить, что возле них находилось по крайней мере одно лицо, понимавшее по-английски.

– Он популярен! Король популярен! – воскликнула белокурая соседка Копперсвейта.

Доббинс был совершенно прав относительно голоса Билли: даже шепот этого молодого человека был слышен на расстоянии. Что касается «валькирии», то она говорила так громко, что кое-кто кругом начал вопросительно оглядываться на нее. Она была раздражена, могла наговорить лишнего, и это привело бы к неприятной сцене. Но в этот миг несколько молодых офицеров, одетых в такую же форму как и король, появились в литерной ложе напротив королевской, и с ними вошла девушка, при виде которой вся публика еще раз встала с мест.

В искренности приветственных криков, которые теперь потрясли театр, не могло быть сомнения. Мужчины махали руками, женщины аплодировали с риском порвать перчатки. Среди всего этого шума оркестр заиграл новую мелодию, и голоса всей публики – не исключая даже сторонников Тонжерова – подхватили слова:

Это была песня, впервые услышанная Билли в кафе «Колибрия» на Ректор-стрит в Нью-Йорке!

Девушка в литерной ложе раскланялась с публикой. Ее изящную фигуру облегал изумрудный атлас, к корсажу был приколот большой букет ландышей. Но несмотря на то, что ее иссиня-черные волосы увенчивала жемчужная диадема, а поперек груди шла лента Влофского креста, ее смуглая кожа была подернута таким здоровым румянцем, которому могла бы позавидовать любая крестьянка, и ее глаза – как тенистые лесные озера – были глазами «девушки с тамбурином».

– Да здравствует…

– Что это выкрикивают с таким увлечением уста почти всех присутствующих?

– Многая лета принцессе Ариадне!

– Принцессе?… – Билли резко повернулся к «валькирии».

Она встала вместе с остальными, но лицо ее было мрачно, и губы были сжаты так плотно, что потеряли всякую краску. Копперсвейт схватил ее за руку:

– Скажите скорее, кто это?

Прежде чем она могла ответить, со всех сторон послышалось грозное: «Тсс!» Оркестр вновь заиграл, опера продолжалась. Занавес готов был взвиться над сценой в комнате Скарпии во дворце Фарнезе.

– Но кто же… – возобновил свою попытку упрямый Вильям.