Краски двух жизней, разнящие нас, все сильнее сливаются в одну, и скоро мы станем похожи, как близнецы. Но говорить об этом я тебе не буду, еще задумаешься о двуединстве удивительного явления в начертании и рисунке повторяющего нас. А встреча, предстоящая с Галиной Вонифатьевной, не пустячок, брат. В этом мире не бывает пустячных встреч, тем более за гранью вероятного".

До заросшего оврага, можно сказать, спасительного для нас по прошлому случаю, доехали довольно быстро, а за ним рукой подать до Смолокуровки.

— Приостанови-ка, Мар, — сказал Пров за моей спиной. Впервые за всю дорогу. И я заглушил двигатель.

— Что, устал?

— Да. И вообще ты сегодня что-то разогнался, будто каждый день видишь такую красотищу. Не иначе, спешишь на любовное свидание.

— Ну, хоть и не любовное, но свидание, — улыбнулся я. — С Галиной Вонифатьевной. Замечательная женщина, доложу я вам.

Пров молча отвернулся и прошел вперед по дороге несколько шагов, словно силился разглядеть за деревьями ту самую замечательную женщину.

— Что, едем?

Пока что мне нравилось ощущать набегающий аромат хвои и ручку газа силой в 25 "лошадей".

— Деревня близко? — зачем-то спросил Пров, оттягивая время.

— Да рядом. Километра два. Тороплюсь быть причащенным новой верой.

Я, я-сам, я — одно сущее в ином удалился ото всех. Или ушел в себя. Или мысль свою мыслил. Или свернул виртуальный мир в точку. Все это — одно и то же. Мне нужно было разобраться, понять: что есть я? чего я хочу? чего я добиваюсь? И не в отношении к миру человеко-людей, не в отношении к Каллипиге, а в отношении к самому себе. В чем мой смысл?

В разговорах с Фундаменталом я кое-что систематизировал, выстроил в ряд. Сначала было одно в его абсолютном смысле, одно как одно. Затем относительное полагание, переход к сущему. Далее сущее и одно соединились, так как нет ни одного без сущего, ни сущего без одного. Получилось одно сущее. И тут выяснилось, что как полагание одного повело к анализу сущего, так и полагание одного сущего ведет к анализу иного. Затем оказалось, что как нет одного без сущего и сущего без одного, так нет и сущего одного без иного и иного без сущего одного. Пришлось соединить сущее одно и иное и тем самым получить становление, изменение.

Все. Я мог сотворить все! Даже мир для человеко-людей. Я теоретически разработал сам себя. Но облегчения не наступило. Я все равно не знал, кто Я? Для чего Я? Смысл моего существования был, но в чем он заключался, я, по-прежнему, не знал. Не знал я и смысла и предначертания всего виртуального мира. Непонятен мне был и смысл мира человеко-людей, да и людей, с которыми я уже сталкивался — тоже.

Какое отчаяние! Какая тоска! Какой ужас! Я мог, мог сделать все, но я не знал, для чего это нужно делать. Я мог быть кем угодно, но я не хотел быть никем. А если бы даже и захотел, то все равно не знал бы, почему захотел. Я обладал абсолютной мощью, но не понимал, для чего мне она. Я имел смысл, но он не открывался мне. Единственное, чего я не мог, так это — не быть. Я, один сущий... Я один... Я...

В деревне на этот раз кроме многочисленной живности разглядел я и пару колесных тракторов, видом настолько допотопных, что они явно вписались бы в эпоху мамонтов. Народу ныне было явно поболе, принаряженные люди прохаживались там и сям, сидели на скамейках живописными группами и с нескрываемым любопытством вглядывались в нас, заезжих чужаков. Я вспомнил о воскресении и о том, что для нашей блеклой жизни в гдомах это давно не праздник, а здесь , стало быть, иначе. Душа невольно зарадовалась, как подъехали мы, так и хотелось сказать, к "родной" церквушке. Краем глаза я старался подметить впечатления Прова от впервые им увиденного, но он внешне был спокоен, как всегда, разве что чуть заметная грусть спряталась в уголках губ.

— Ты обожди здесь, — сказал я ему, — а я дойду до Галины Вонифатьевны, тут рядом, и она все устроит.

В палисаднике и вокруг ее дома тишина и покой, в оконцах — нежные цветы бирюзовых оттенков. И с некоторым замиранием сердца взошел я на чисто вымытое крыльцо, немного постоял, перевел дух. А чего, собственно, разволновался? Я постучал. Она, словно, ждала меня за дверью, тотчас отворила, нисколько не удивляясь, очаровательная и улыбчивая.

— Причащаться приехали?

— Да, по вашему совету.

— Сейчас я что-нибудь накину на голову и пойдем к батюшке. Обедня только что кончилась, и люди разошлись. Для вас самое подходящее время, — рассмеялась она низким звучным голосом.

Мы направились к церкви. Она впереди, покрытая небольшим цветастым, но кокетливо повязанным платком, я — сзади, смущенно "лаская взором" ее великолепную фигуру. Пров стоял у ограды спиной к нам, что-то там разглядывая.

— Пров! — окликнул я его. — Вот Галина Вонифатьевна, познакомься!

Не сразу и очень медленно он обернулся и чуть наклонил голову. Я почувствовал, что ее рука коснулась моей куртки и вздрогнула, лицо ее на миг как бы оцепенело, но это было едва уловимо, и она тут же овладела собой. Короткий ответный кивок и сразу же ко мне:

— Ах, скорее пойдемте к отцу Иоанну, не то усядется обедать и не скоро его вытащишь. Он кто такой, ваш приятель? Напомнил мне одного человека... — добавила она быстро, едва мы отошли на несколько шагов.

— Да так сразу и не скажешь...

— Хорошо, потом.

Батюшка еще был в рясе и тотчас прошел в храм. Старушка Варвара Филипповна встретила меня на крылечке сторожки, обняла, умилительно причитая:

— Вот и послал нам Бог дорогих гостей, а то думала, не увижу, поди-ка, крестника. Пойдем, пойдем, сыночек мой, причащаться великих таинств.

Она под руку проводила меня в церковь. Особую значимость обряду, как мне показалось, придавало соучастие Галины Вонифатьевны. Отец Иоанн, видимо, не затруднял себя чтением священных текстов, и через полчаса мы вышли во двор под голубое полуденное небо.

— Милости прошу ко мне в дом пройти, разделить со мной скромную трапезу, — любезно предложил отец Иоанн.

— Весьма охотно, — оживился вдруг тихий и незаметный до этого Пров. — В честь такого события и у нас кое-что припасено.

"Скромная" трапеза показалась мне невиданным пиршеством. Разносолы и кушанья, каких и по названиям мы, естественно, даже не знали, украшали стол. Водки, правда, не было, но водку принес Пров, чем несказанно порадовал батюшку. После рюмки-другой за здравие и по обычаю мы особенно поднажали на маринованные грибы, каких, я бы мог держать пари на что угодно, не едал и сам Галактион. Галина Вонифатьевна скорее для виду пригубила бокал темно-красного кагора и держалась несколько в тени, но все же я заметил ее быстрые мимолетные взгляды, которые она изредка бросала на Прова. А того вдруг на беседу, да на разговор потянуло и затеял он толковый спор со стариком на евангельские темы. Иоанн его слушал внимательно и, как человек в вере хорошо сведущий, поучал нехристя, но очень спокойно и доброжелательно. Видя, что Пров несколько увлекся и далеко заходит, я поднялся и сказал ему:

— Ехать нам скоро и, лясинский-балясинский, вдвоем.

— Приказ суров, да на кого пенять, — согласился он.

Порядком разогретые, мы сердечно поблагодарили хозяев, после чего состоялось провожание и расставание, правда, без лобызаний. Батюшка настойчиво уговаривал нас остаться до завтра, но я упорно стоял на своем. Вышли на улицу.

— Что-то я забыл, в какой стороне город, — рассмеялся я.

— Я так тоже удивилась в прошлый раз, что вы шли совсем с другой стороны, — ответила Галина Вонифатьевна. — А город там. — И изящным движением прекрасной руки она показала на дорогу за кладбищем, уходящую в лес.

— На лошадях-то долго ехать?