— Проклятье! — в сердцах произнес в ответ капитан. — А я пообещал им воздержаться от слежки.

— Ничего подобного, — спокойно сказал на это начальник службы безопасности.

— Что «ничего подобного»?

— Ничего подобного вы не обещали. Даже совсем наоборот. Вы сказали: «Не могу обещать, что этого не случится в будущем».

И в подтверждение своих слов начальник службы безопасности вызвал на экран видеозапись речи капитана перед недовольными.

Заодно он дал капитану возможность взглянуть на лица митингующих и внимательно рассмотрел их сам.

Подозревать можно было любого и никого конкретно.

— Самые подозрительные, конечно, зачинщики, — заметил он. — Но именно поэтому их скорее всего можно сбросить со счетов. Хотя я бы предпочел не сбрасывать со счетов никого.

— Ты предлагаешь взять под наблюдение всех? — спросил капитан с ноткой ужаса в голосе. Он сразу представил, какой шум поднимется, если о слежке станет известно, а шпиона среди этих миламанов не окажется.

— Именно так, — ответил начальник службы безопасности. — Деваться нам все равно некуда. Мы ведь не знаем, что сделает этот предатель в следующий раз. Может, он собирается взорвать корабль.

«Ну уж это вряд ли», — подумал капитан, однако промолчал, решив, что нельзя пренебрегать и такой угрозой. Ведь на борту «Лилии Зари» находится особо ценный груз, и если моторо-мотогалы отчаются заполучить носителя гена бесстрашия живым, они наверняка сделают все возможное, чтобы уничтожить его — желательно, вместе с кораблем.

Носитель гена бесстрашия Евгений Оскарович Неустроев по прозвищу Же Ни Йя все-таки впал в ярость, однако миламаны не имели возможности с близкого расстояния понаблюдать за этим зрелищем, которого они так долго ждали.

Неустроев закатил громкую истерику в запертой изнутри биоритмической секции своей каюты, где не было никаких приборов наблюдения. Он колотил кулаками по стенам и выкрикивал грязные ругательства, но стены обеспечивали такую великолепную звукоизоляцию, что ни один звук не проникал наружу.

Как это обычно бывает с истерическими типами, при взгляде со стороны могло показаться, будто Неустроев притворяется и при этом сильно переигрывает. Выглядело это так, словно он изображает узника, заточенного в карцер и настолько возмущенного несправедливостью, что он не знает, рыдать ли ему от бессилия или грызть зубами решетку.

Решетки к сожалению не было, а то Неустроев точно бы вцепился в нее зубами. А так он вонзил зубы в собственную руку и прокусил ее чуть ли не до крови.

И все же он вовсе не притворялся, а просто высвобождал таким вычурным способом свою нервную энергию.

— Отпустите меня домой!!! — кричал он, хотя Ли Май Лим не раз говорила ему, что в каюте нет ни телекамер, ни подслушивающих устройств. — Сатрапы! Палачи! Пошли вы со своей войной! Хрен вы получите, а не мои гены! Свободу узникам совести!

Потом он долго лежал ничком на ложе, орошая слезами подушку, изготовленную специально для него в корабельном синтензоре, пока не успокоился совсем. А успокоившись, всячески корил себя за срыв и радовался, что никто этого не видел и не слышал.

Правда, в последнем Неустроев вовсе не был уверен. Миламаны очень даже могли ему соврать, а в тонкости их отношения ко лжи вообще и клятвам в частности землянин, увы, посвящен не был. А потому, утихомирившись, сильно устыдился своей несдержанности, и в мозгу его без конца крутилась одна мысль: «Что о нас подумают представители межпланетной общественности».

«О нас» относилось к землянам как планетарной расе, полномочным представителем которой перед лицом галактического сообщества Неустроев вдруг себя ощутил.

Межпланетная общественность тем временем думала о том, как восстановить отношения с носителем гена бесстрашия, столь опрометчиво разрушенные лобовым сообщением о том, что Же Ни Йя не может немедленно возвратиться домой.

Привычку впадать в ярость по поводу и без миламаны считали естественной функцией организма землян и не поставили бы истерику Неустроеву в упрек, даже если бы знали о ней.

Однако они не знали, ибо сказали Же Ни Йя правду. В его каюте действительно не было никаких наблюдающих и подслушивающих устройств.

Поэтому Ли Май Лим не ведала, что делает Же Ни Йя, и не имела представления, как он встретит ее, когда она придет мириться.

А мириться послали, разумеется, ее, поскольку миламаны были уверены, что любого другого он встретит еще хуже.

— Открой, пожалуйста, — попросила она из-за дверей каюты так проникновенно, что голос дрогнул даже у механического ретранслятора. — Мне очень нужно с тобой поговорить.

И вздрогнула от неожиданности, когда он распахнул дверь почти сразу после этих слов.

Вернее, не распахнул, а просто открыл, поскольку двери на корабле расходились в стороны, как раздвижные стены японского домика, но это не меняет сути дела. Неустроев предстал перед Ли Май Лим так скоро, словно ждал под дверью, когда она придет.

— Говори, — произнес он, и в пространстве повисла долгая пауза, так как Ли Май Лим не знала, что сказать. Она готовила разные варианты беседы, но от неожиданности все они выветрились у нее из головы.

Не дождавшись от нее ни слова, Неустроев молча отошел вглубь каюты, но дверь не закрыл, словно приглашая миламанку войти.

И она вошла.

Двери автоматически сомкнулись за ее спиной.

— Раздевайся, — все так же холодно и хмуро сказал Же Ни Йя.

— Что? — пролепетала Ли Май Лим.

— Ты ведь за этим пришла?! — повысил голос Неустроев. — Жители деревни Зачатье до сих пор помнят молодого человека средних лет с голубыми глазами и окладистой бородой. С ума сошли генетики от ген и хромосом. Раздевайся, чего стоишь?! — рявкнул он так, что храбрый офицер спецназа Ли Май Лим вздрогнула, как от удара плетью.

Носитель гена бесстрашия еще никогда так с нею не разговаривал. При этом он вовсе не казался впавшим в ярость. Он просто был груб и неделикатен.

Но Ли Май Лим не обиделась и не оскорбилась. Она не вполне поняла слова, сказанные землянином сгоряча, однако уяснила, что он не прочь продолжить вкушение плодов сладострастия в ее обществе. А ради этого она была готова стерпеть любую грубость.

Она сбросила форменный комбинезон задевайся, чего стоРрртак стремительно, словно от этого зависела ее жизнь. И Неустроев невольно подумал, что его плен имеет свои прелести. Миламаны не отпустят его домой, но зато на корабле он теперь может помыкать ими, как хочет. Они все стерпят ради главной цели — этого пресловутого зачатия полноценного потомства.

Неустроев овладел девушкой прямо на полу в главном помещении каюты, и такое с нею тоже было впервые. Это напомнило ей скорее не акт любви, а упражнение из тренировочного комплекса по рукопашному бою. Миламанские мужчины никогда не позволили бы себе так обращаться с женщиной.

Но Же Ни Йя не был миламанским мужчиной. И что самое удивительное — Ли Май Лим понравилось такое обращение. Может, это оттого, что наслаждение от любви смешалось с ощущением новизны и необычности, которое всегда возбуждало девушку с медовой кожей и зелеными глазами и будоражило ее рассудок. А может, в ней пробудились какие-то древние инстинкты из той эпохи, когда взаимоотношения мужчин и женщин в цивилизации миламанов были совсем другие.

Об этой эпохе сохранились лишь смутные предания, которые гласили, что когда-то миламанские мужчины были свирепыми воинами, которые захватывали в плен скромных и целомудренных девушек и превращали их в рабынь сладострастия.

Но Великая Богиня Любви, Мать Матерей встала на защиту девушек, и с каждым годом их становилось все больше, а мужчин все меньше. И хотя мужчины оставались гигантами, а девушки были гораздо миниатюрнее, кончилось тем, что женщины восстали против мужчин и одержали победу. А в наказание за прежние грехи они лишили сильный пол любовной энергии, сосредоточив ее в себе.

Девушки перестали быть скромными и целомудрен-ными и стали наделять мужчин любовной энергией в малых дозах, одаряя их млечными слезами из кормящей груди. А мужчинам пришлось сделаться поэтами, чтобы вернуть себе благорасположение слабого пола.