Филипп начал чувствовать себя еще несчастнее.

– Зачем мне этот Париж? – ворчал Филипп, обращаясь Неизвестно к кому.

– Ты как угрюмый медвежонок, – укорил его дядя. – Куда же еще ехать?

– А разве я… я не смогу научиться всему здесь?

– А все твои знакомые будут сплетничать друг с другом, как там у нас проходит преображение Филиппа Жеттана?!

Филипп как-то раньше об этом не подумал и погрузился в напряженное молчание.

– Только в Париж, – убеждал уже сам себя Том. – Всего-то недельку. К тому же у тебя и денег вполне достаточно, так что не придется ужиматься и стеснять себя. Я тебя туда отвезу, приодену, представлю.

Филипп посветлел.

– Том! Это чертовски мило с вашей стороны. Том!

– Безусловно, – охотно согласился дядя. – Но клянусь тебе, я тоже найду, чем там заняться. – Он захихикал. – И чтоб ни слова ни отцу, ни еще кому бы то ни было! Ты просто исчез! А когда появишься снова, тебя никто не узнает.

Заманчивый проект все же не смог полностью развеять беспокойство Филиппа. Он тяжело вздохнул.

– Да, я думаю мне надо это сделать. Но… – Он встал и подошел к окну. – Это как раз именно то, против чего я всегда протестовал. Ничего, поживем – увидим… – Он засунул руки глубоко в карманы. – Они не хотят, чтобы я оставался честным и разумным. Они… им безразлично, какой у человека может быть характер или репутация! Им лишь бы только чтобы он говорил обходительно и радовал им слух глупыми комплиментами, а глаза – модными тряпками. Тьфу!

– Как ты все тяжело воспринимаешь, – покачал головой дядя. – Они все одинаковые, приятель, благослови их и забудь!

– Я думал… она… не такая… – Тогда ты дважды дурак, – цинично сказал Том.

Филипп стоял посредине салона и робко пытался протестовать. Прилизанный камердинер скрючился перед ним на коленях и прикладывая расшитые золотом чулки к его панталонам, в то время как некий щеголь среднего возраста пытался в седьмой раз подобрать ему шейный платок от Мешлина. Мистер Томас Жеттан полировал племяннику ногти на правой руке. На

Филиппа было жалко смотреть.

Франсуа отодвинулся на корточках от Филиппа, чтобы со стороны насладиться результатом, достигнутым ценою невероятных усилий.

– Это просто восхитительно, мсье! Как чудесно обтягивает икры, мсье! Какие у вас стройные ноги! – проворковал он по-английски.

Филипп тщетно пытался вырваться из объятий, но тут же был награжден нетерпеливым возгласом джентльмена, который не на жизнь, а на смерть вел безуспешную борьбу с его непослушным шейным платком.

– Замолчи, болван, – сказал он по-французски и продолжил на английском, – как мне повязать твой галстук, если ты все время вертишься таким образом. Подними подбородок,

Филипп!

– Но, мсье, я… я… мне… шею больно.

– Чтобы выглядеть красивым, нужно страдать, – огрызнулся маркиз.

– Хорошо, что хоть Том, кажется, закончил! – раздраженно пробурчал Филипп. Дядя хихикнул.

– Я закончил, можешь не беспокоиться. Жан, посмотрите, как они сверкают!

Маркиз де Шато-Банво сделал шаг назад, чтобы оценить свою работу.

– Позвольте с вами немного не согласиться, – пропел он.

Филипп затравленно завопил.

– Нет-нет! Мсье! Все великолепно!

Но маркиз проигнорировал эти протесты, вцепившись в мягкие складки тонких кружев. Внезапно его глаза победно заблестели.

– Готово! Франсуа, быстро подай булавку с сапфирами! Камердинер был наготове. Он и Томас с интересом наблюдали, как рука маркиза застыла в нерешительности. Филипп почувствовал, что в его жизни настал решающий момент, он даже перестал дышать. Булавка была прикреплена одним безошибочным движением, что вызвало вздох облегчения у обоих зрителей.

– Ну, вот теперь ты прав, Том: полный триумф, – маркиз одобрительно закивал головой. – Теперь присядьте, Филипп. Филипп плюхнулся на стул перед туалетным столиком.

– Фу! Наконец-то! Неужели вы все-таки закончили?

– Теперь неси румяна, Франсуа! Поторопись! Филипп попытался снова протестовать.

– Не надо меня красить и пудрить!

Суровый взгляд маркиза пригвоздил его к месту.

– Вы что-то хотели сказать?

– Мсье, прошу вас… не надо!

– Филипп, если бы не мое глубокое уважение к вашему отцу, я бы покинул вас сию же минуту. Вы изволите делать, как я сказал?

– Но, мсье, разве совершенно нельзя обойтись без этого?

– Совершенно нельзя, молодой человек. Филипп уныло улыбнулся.

– Тогда делайте ваше черное дело!

– У меня это получается не «черное», неблагодарный. У меня, напротив, это получается лучше всего!

– Делайте, как знаете. Я, действительно, очень вам признателен, сэр.

Маркиз сжал губы и подал знак Франсуа.

Филипп строил жуткие гримасы и вертелся, в тщетной надежде спастись от проворных пальцев француза. Он жаловался, что ему щекотно, с отвращением морщился, когда маркиз начал натирать ему щеки румянами. Потом он расчихался от пудры, которой Франсуа принялся его осыпать, и сделался совершенно мрачным, когда к его левому уху прикрепили серьгу с сапфиром.

Но это были еще цветочки – ягодки ждали его впереди. Он с ужасом обнаружил, что для того, чтобы облачить его в камзол, понадобилась объединенная энергия всех трех мужчин! Когда эта ответственная процедура завершилась, он в отчаянии стал уверять их, что эта штука обязательно порвется по швам, стоит только ему пошевелить хотя бы одним пальцем. Маркиз нашел его «исключительно забавным», но беспокойным.

– Вот теперь, глупыш, дело сделано!

– Как так, – воскликнул Филипп, – я не могу пошевелиться!

– Какой абсурд! Давай шпагу. Том!

– Танцевать со шпагой? – взмолился Филипп.

– Это необходимо, – сказал ему маркиз. Филипп потрогал усыпанные драгоценными камнями ножны.

– Милая игрушка, – заключил он, – никогда раньше не тратил такую кучу денег на побрякушки.

Франсуа расправил складки камзола над ножнами, а Том принялся надевать перстни на пальцы племянника. Затем Филиппу дали остроконечную шляпу, носовой платок и, наконец, покрытую эмалью табакерку. Томас посмотрел на маркиза, тот одобрительно кивнул. Филиппа подвели к высокому зеркалу.

– Что скажете, друг мой?

Но Филипп, казалось, не слышал. Он снова и снова смотрел на свое отражение. Перед ним был молодой человек высокого роста, одетый в бледно-голубой камзол, белые панталоны, разукрашенную манишку и золотой вышивки чулки. Красные туфли с пряжками на высоких каблуках поблескивали бриллиантами. Кружева пенились вокруг кистей рук и шеи. Белый парик стекал каскадами припудренных локонов на плечи. Филипп вытянулся еще прямее, сам того не осознавая, он задрал подбородок и немного помахал платком.

– Ну? – маркиз уже начал проявлять нетерпение. – Вы ничего не хотите сказать?

– Восхитительно! – выдавил из себя Филипп по-французски.

Маркиз был польщен, но при этом слегка покачал головой.

– В свое время – да. Сейчас – тысячу раз нет! До чего он неуклюжий, это просто невероятно!

Филипп попросил сделать его менее неуклюжим.

– Это и есть моя цель, – сказал маркиз. – Думаю, что приблизительно через месяц мне не придется краснеть за своего ученика.

– Ну, дружище, теперь я могу тобой гордиться! – закричал Том. – Ты у нас станешь еще большим франтом, чем Моррис в его лучшие времена!

Филипп покраснел сквозь пудру. Вдруг его внимание привлек рубин в одном из его перстней. Он посмотрел на него, насупился и снял.

– Но почему? – пробурчал маркиз.

– Мне он не нравится.

– Не нравится? Но почему же?

– Я ношу только сапфиры и бриллианты.

– Тысяча чертей, парень прав! – воскликнул Том. – Он должен быть во всем голубом!

– Похоже, что через месяц… или два… я представлю тебя в Версаль. – решил маркиз. – Франсуа, уберите этот противный рубин. А теперь – вперед!

И Филипп отправился на первый в своей жизни бал.

У конце месяца Том вернулся в Лондон с уверенностью, что его племянник находится на правильном пути благодаря заботам маркиза де Шато Банво, проявлявшего к нему неподдельный интерес. После первого бала он совершенно прекратил перечить своим наставникам; он делал все, что от него требовали: по утрам занимался с учителем фехтования и приобрел опыт владения шпагой; с утра и до самого вечера разговаривал только по-французски; выезжал с маркизом в свет; наконец, он прилагал невероятные усилия, чтобы развязать себе язык, рассыпая дерзкие комплименты в адрес некоторых барышень, которые нежно поглядывали на его безупречную внешность. Некоторое время он не проявлял ни малейшего интереса к своему гардеробу, предоставляя заботу о нем исключительному вниманию Тома и Франсуа. Но однажды, когда Франсуа представил его взору пару кремовых чулок, он долго и с удивлением рассматривал их сквозь свой лорнет, после чего отбросил в сторону.