Мои некогда густые, волнистые волосы свалялись от крови. Моя кровь. Не в состоянии выдержать зловоние, я тяну волосы, вырывая пряди. Но запах везде — поглощается моей кожей и впитывается в стены.

Кожа на лбу содрана, так как я тяну волосы, но не смею прикоснуться к нему. Воздух, вновь попадая, причиняет боль ране от ожога. Если я прикоснусь к ней, будет только хуже.

Я должна отдохнуть. Этот человек оставил меня, дал отсрочку, и я знаю, что должна отдохнуть, прежде чем он вернется для дальнейшего избиения моего уже израненного тела. Но сейчас еще ночь, и я не могу спать по ночам. Темнота меня пугает. Это время демонов, которые выходят наружу, чтобы поиграть. Итак, я продолжаю тянуть волосы в ожидании рассвета, когда наконец-то испытаю чувство безопасности и буду в состоянии отдохнуть.

Я просыпаюсь оттого, что кто-то трясет и кричит на меня. Так что я снова кричу, тяжелее, громче, мои слезы капают так же быстро, как бьется мое сердце. Дыхание рваное, но я все равно кричу, пытаюсь бороться со своим уже забытым кошмаром.

Истерия возрастает, когда я пытаюсь двинуться, чтобы найти свои руки и ноги зафиксированными.

Не наручники. Я хочу кричать, моя душа разрывается так, как осколки мечты исчезают в небытие.

Но мой страх не оставляет меня парализованной. Я, наконец, перестаю бороться и просто жду. Боль не преследует меня, поэтому я открываю глаза и нахожу Деду, удерживающего меня. Он произносит слова утешения, которые я не слышу. Вместо этого я стараюсь прислушаться к его дыханию, но оно так же неравномерно, как мое собственное.

Отвернувшись от него, я лежу на своей стороне, прижав колени к груди, пытаясь успокоить себя, пока слезы стекают на мою влажную от пота подушку. С закрытыми глазами я чувствую, как моя кровать прогибается, когда Деда ложится рядом со мной. Тепло его тела согревает меня, я прислоняюсь к нему, мое тело в безопасности, когда он рядом.

Деда водит дрожащей рукой по моей руке, и я сжимаю ее. Пот струится у основания моей шеи, я вспоминаю записку, оставленную мне моим неуловимым похитителем.

Я приду за тобой.

Мне нужно было именно напоминание. Пусть будет так. Так или иначе, наличие нормальной жизни переоценено.

Проходит время, и с каждой секундой мои напряженные мышцы начинают расслабляться, буря внутри меня успокаивается. Мое дыхание нормализуется, и я, наконец, снова готова открыть глаза. Я сажусь и смотрю на Деду, наблюдающего за мной широко открытыми, как блюдца, глазами, пульс на его шее болезненно бьется.

— Я в порядке, — заверяю его. — Это был просто плохой сон.

Деда садится.

— О чем он был?

Качаю головой.

— Я не знаю. Не могу вспомнить.

— Как насчет того, чтобы немного перекусить? — спрашивает он, полный решимости заставить меня чувствовать себя лучше. — У нас есть куриный суп с диким рисом.

— На завтрак? — морщу нос от его предложения, забыв, что заснула на рассвете.

Будучи одна в своей комнате, последние несколько ночей я рисую с того момента, как покинула реабилитационный центр. Я могу заснуть только с восходом солнца.

— Холли, сейчас два часа дня.

— В таком случае да, черт возьми, — вскакиваю с кровати и целую Деду в щеку.

Стоя на трясущихся ногах, я чищу зубы и нежусь в душе, смывая с кожи грязь от моих предыдущих кошмаров, не обращая внимания на тьму, которая задерживается независимо от того, как усиленно я пытаюсь ее смыть. Не глядя в зеркало, спускаюсь вниз и встречаю Деду на нашей кухне, где он знакомит меня с Хизер, нашей домработницей, поваром и чудо-женщиной. Желая, чтобы я приспособилась к новой обстановке, Деда просил Хизер взять несколько дней отпуска.

Она выходит вперед и прижимает меня к своему пухлому, мягкому телу. Она пахнет корицей и домом. Я не помню ясные серые глаза, уставившиеся на меня, или тонкие светлые волосы, собранные в тугой пучок, но я знаю ее запах.

Когда Хизер отстраняется, разорвав наши объятия, пустота заполняет меня, поэтому в защитном жесте я скрещиваю руки на груди и делаю все возможное, чтобы ей улыбнуться.

— Приятно познакомиться, Хизер, — заставляю себя пожать ей руку, потому что мне нужны дружеские отношения от ее прикосновения. Глубоко выдыхаю, когда контакт установлен, а потом разорван.

Она приводит меня в маленький уголок, где ждет меня мой суп. Я сажусь на деревянную скамейку и приклоняю голову над столом, чтобы дать отдых моей шее, все еще напряженной с прошлой ночи.

— Это же твой любимый, — дает мне знать Хизер, указывая на еду передо мной и с надеждой смотря на меня.

— Я уверена, что все отлично, — кручу ложку между пальцами, не зная, что еще сказать. — Спасибо.

Следует неловкое молчание, которое словно просачивается в мои поры, расщепляя мою решимость. Когда Хизер идет в сторону кухни, я пробую блюдо.

— Святые угодники, как вкусно, — говорю я.

Хизер смеется в знак признательности, звук заполняет пустое молчание, прежде чем я помещаю очередную ложку в рот.

Деда садится рядом со мной, не притрагиваясь к еде, Хизер присаживается за стол возле него. Я смотрю на Деду, указывая на еду, пока он с улыбкой смотрит на меня, после чего наконец-то приступает к еде. Продолжая есть, не могу не задаться вопросом: сколько раз я сидела за столом, разделяя еду с моей семьей? Скольких разговоров был свидетелем этот стол? Быть может, стучали кулаки или падали слезы на поверхность нашего деревянного уголка? Может, здесь мы пели песни с днем рождения и разрезали торт?

От моих воспоминаний, не более чем туманных, я решаю, что создам новые воспоминания за нашим столом, начинающиеся с того, как я съедаю миску куриного супа с диким рисом рядом с Дедой.

— Я ненадолго встречусь с Дерриком, — говорю я, замечая у него ухмылку от моего объявления.

— Куда вы, детки, пойдете? — кажется, Деда не удивился, а даже порадовался появившимся отношениям у меня с Дерриком.

— Боксерский зал, — снова обращаю все внимание на еду, моя правая нога постукивает об пол, пока я жду его ответа.

— Боксерский зал? — спрашивает он, разинув рот и уставившись на меня.

Я настороженно отрываю взгляд от еды, надеясь, что мне не будет объявлен выговор. Затем вспоминаю, что я не ребенок, а двадцатичетырехлетняя женщина, недавно побывавшая в плену. Жертва, я думаю. Спотыкаюсь на слове, помня свою клятву, чтобы никогда не быть такой восприимчивой снова.

— Да, Деда. Боксерский зал, — повторяю, все еще ожидая быть отчитанной. — Я хочу научиться защищаться. Ну, ты знаешь, на всякий случай.

— Да, на всякий случай, — перебивает он, сжимая переносицу двумя пальцами. — Будь осторожна. Ты все еще не выздоровела на сто процентов.

Нет, не на сто процентов, и никогда не буду. Даже самые хорошо скрытые шрамы оставляют свои последствия, с которыми я буду жить весь остаток своей жизни.

Сильные запахи пота в тренажерном зале усиливают сухость в воздухе. Здесь есть несколько боксерских груш и две арены с импровизированными рингами для спарринга.

Я следую за Дерриком в дальний конец спортзала, где мы кладем наши вещи в шкафчик. Позволяю ему помочь мне обернуть руки и только внутренне съеживаюсь. Пока он надевает перчатки на мои руки, мой пульс ускоряется в ожидании и страхе. Я хочу научиться драться, чтобы защитить себя, но не хочу, чтобы меня трогали. От мысли быть пораженной у меня кружится голова. Мои нервы выбивают меня из колеи, холодный пот течет по спине, пока беспокойство окончательно берет верх, и мои пальцы немеют.

Деррик ведет меня к свободной боксерской груше, где он сначала работает над моей боевой стойкой. Неуверенно я стараюсь подражать ему, но теряю равновесие после того, как наношу джеб (примеч. левый прямой удар), правой рукой дублируя удар по груше. Деррик становится за мной и разделяет мои ноги, чтобы улучшить мой баланс, но я замираю, не в силах двигаться или дышать, пока мои глаза бегают из стороны в сторону.