Пирогов решился.

  - У меня есть условия.

  - ?

  - Я буду присутствовать на операции.

  - Почему "операции"? Лечении, вы хотели сказать?

  - Пусть так.

  - Разумеется, я согласна, сама хотела вас об этом попросить. Но и у меня будут условия.

  - Какие же?

  Мягкий женский голос вдруг стал стальным. Разумеется, никто из присутствующих не знал, что интонации госпожа магистр скопировала у наставницы.

  - Первое вы уже знаете: я могу отказаться от лечения. Но есть и второе, куда более важное. Тот (или те), от которого я откажусь, должен быть переведен в другое помещение на расстояние не меньше полусотни шагов. Отдельно от всех прочих моих пациентов. И ему не будет разрешено приближаться к товарищам, как бы он ни просил. Вплоть до выздоровления, конечно. И третье: после лечения я пропишу полный покой в течение какого-то времени. Никому, кроме меня и вас, не будет позволено входить в это помещение. И еще кроме тех, кому я разрешу это. Как вам такое?

  Как раз условия были почти понятны, и Пирогов наклонил лобастую голову в знак согласия.

  - С разрешения Павла Степановича...

  - Да, конечно. Идите и доказывайте, Мария Захаровна. Сдается мне, что ваши знания флоту весьма потребны будут-с.

  Все посетители вышли.

  - Николай Иванович, опишите, если не трудно, характер тех болезней или травм, что вы собираетесь мне предъявить как экзамен.

  - Извольте, сударыня. Но позвольте для начала предложить вам место в пролетке... Так вот: заряд пороха загорелся, и четверо нижних чинов получили сильные ожоги. У одного выжжены глаза. Второй: кисть правой руки сгорела чуть не до костей. Я всерьез думаю об ампутации. Ну, а третий и четвертый - просто ожоги лица с обугливанием кожи, за недели четыре должны восстановиться. Шрамы, понятно, останутся.

  - Мне надо смотреть.

  Больничная палата была громадной: на двадцать кроватей. Некоторые пациенты спали, но бодрствующие, как один, повернули головы и уставились на молодую странно одетую барыню в компании не с кем-нибудь - самим Пироговым, а уж тот пользовался несомненным и заслуженным уважением.

  - Надо полагать, те четверо?

  - Совершенно верно.

  Не увидеть повязку на глазах у матросика было трудно.

  Женщина бросила короткий взгляд на странную серебряную плитку в руке. В ее голосе зазвучали приказные нотки.

  - Перевести всех четверых в отдельное помещение. Они же могут ходить, верно?

  - Добро. Прохор, отведите их в большую операционную. До послезавтра оперировать в ней никто не будет. Уж для осмотра сгодится.

  У магистра магии жизни были причины для такого требования. Сигнализатор однозначно показал: в палате имеется хотя бы один негатор.

  Двое пациентов повели под руки третьего - того самого, что с повязкой на глазах. Четвертый шел сам. Впереди шагал санитар. Через пять минут вся группа вошла в операционную. Госпожа снова глянула и удовлетворенно кивнула - сигнала не было.

  - Не желаете ли вымыть руки, сударыня? - с елейной улыбочкой осведомился Пирогов. Уж он-то знал предрассудки относительно этого дела.

  Похоже, заграничная докторша не уловила иронии.

  - Неплохо, но не обязательно. Я не собираюсь касаться больного руками.

  Руки были помыты, по мнению хирурга, недопустимо быстро. Но он промолчал.

  - Садитесь.

  - А больно не будет? - храбрец-матрос, не побоявшись вспыхнувшего картуза с порохом, несколько устрашился непонятного доктора женского пола.

  И вдруг совершенно неожиданно для всех присутствующих, кроме того, что с повязкой на глазах, женщина улыбнулась.

  - Делать так, чтобы пациенту не было больно - часть моей работы.

  Трое матросов переглянулись. Пирогов чуть поднял бровь.

  - Итак, Николай Иванович, сейчас я... - тут женщина-врач замялась, с очевидностью подыскивая слова, - наведу на больного очень крепкий сон, поскольку мне нужна неподвижность...

  - По-русски называется наркоз.

  - Благодарю... теперь поглядим... ага... Николай Иванович, ну как же вы говорили "глаза выжгло"? Наружная оболочка сильно пострадала, верно; также... цветная оболочка...

  - Радужная, с вашего позволения.

  - Да, спасибо... но ведь хрусталик практически не затронут! И... задняя стенка... ну, вы понимаете... и нерв зрения целы полностью...

  Пирогов уже не решился прерывать.

  - Тут всего-то работы на... э-э-э... от получаса до целого часа. И еще хорошо бы подлечить ожоги лица. Лоток сюда!

  Дальше на глазах потрясенного Пирогова страшная почерневшая роговица отпала; вместо нее начала нарастать нормальная. Иностранка то коротко задумывалась, то двигала в воздухе пальцами, то опять застывала. Потом вдруг обуглившаяся кожа превратилась в нормальную. Наконец, женщина разогнулась.

  - Ну вот. Гляньте.

  Глядеть было, собственно незачем. Бессмысленный взгляд, что и положено при наркозе, расширенные зрачки, но... полностью целые глаза. Как? Единственное слово, что приходило на ум Николаю Ивановичу, было "колдовство".

  Тем временем женщина-врач стала раздавать команды:

  - Наркоз продлится еще час. Потом пациент будет просто спать. Шести... нет, лучше восьми часов сна хватит на полное заживление. На это время, - и тут в голосе появилась уже знакомая присутствующим сталь, - никому к больному не подходить на расстояние ближе десяти сажен. Никому, кроме вас, Николай Иванович, меня, само собой, а также тех, кому я разрешу.

  Пирогов наконец-то пришел в себя. И высказал то, что, по его мнению, было в тот момент главным:

  - Марья Захаровна, голубушка, научите!

  Женщина улыбнулась грустной улыбкой, совершенно не вязавшейся с молодым лицом.

  - Николай Иванович, вы сами не знаете, о чем просите. Позже я расскажу вам подробно, в чем тут препятствия, но главное из них: я не знаю, есть ли у вас способности к этой науке. Не обижайтесь: у меня на родине едва ли один человек из полутысячи имеет таковые. Хотя при вашем знании анатомии курс обучения занял бы совсем немного: лет пять, не больше. Ладно, оставим это на время. Унесите этого матроса на койку. Теперь займемся пострадавшей рукой...

  Выражение лица матроса с перебинтованной рукой (он выбросил пылающий картуз за борт) сменилось: вместо страха в нем появилась надежда.

  Пирогов вглядывался изо всех сил. Зрелище для любого, не связанного с медициной, было жутковатым.

  Повязка была снята и полетела в услужливо подставленный таз. Туда же отправилась обугленная кожа, обнажив систему скрюченных связок, сухожилий и суставов. Врач, прищурившись, направляла то один палец, то другой на пораженные детали анатомии, и те на глазах заменялись новыми.

  Пирогов совершенно потерял счет времени и очнулся лишь, когда прозвучал женский голос:

  - Полный порядок. Теперь те же меры по недопущению посторонних. Повязку на кисть, дабы обеспечить ее неподвижность. После наркоза сон; на полное заживление понадобятся часов десять. Он может проснуться раньше времени - так пусть до срока кистью не шевелит. Теперь ожоги...

  Прошел час. Еще двое пострадавших от огня мирно почивали в своих койках. А в кабинете Пирогова шел напряженный разговор.

  - Марья Захаровна, дорогая, то, что вы сделали с глазами бедняги Федосеева - истинно чудо господне. Я и представить себе не мог. Да еще та рука... Христом-богом клянусь: хотел ее ампутировать. Ну, не в моих силах спасти такую... такое... короче, вы сами видели. Будь на то моя воля, сей же час принял бы вас на должность зауряд-лекаря, а то и кого поболее. Но есть к тому препятствие.

  Магистр магии жизни умела держать себя в руках. Во всяком случае, в ее голосе звучало лишь вежливое любопытство:

  - Какое же?

  - Диплом, будь он неладен. Диплом об окончании европейского университета.

  Мариэла не знала слова "диплом", но догадалась о его значении.