Москва: Советский писатель, 1970.

Мерцают звездные шары,

Отара черная с горы

В долину плодную стекает,

И кто-то прутиком стегает

Ягнят ленивых и овец.

Уходят прочь певец и чтец,

Щеколду сторож задвигает

В эстраде, в опере. Конец

Отрезка. Ни толпы, ни треска.

Темно. Задвинута железка.

А я, как в детстве, жду довеска

С небес, где виден продавец

И золотая хлеборезка.

Юнна Мориц. Лоза.

Москва: Советский писатель, 1970.

Леону Тоому

Снега выпадают и денно и нощно,

Стремятся на землю, дома огибая.

По городу бродят и денно и нощно

Я, черная птица, и ты, голубая.

Над Ригой шумят, шелестят снегопады,

Утопли дороги, недвижны трамваи.

Сидят на перилах чугунной ограды

Я, черная птица, и ты, голубая.

В тумане, как в бане из вопля Феллини,

Плывут воспарения ада и рая,

Стирая реалии ликов и линий,

Я - черная птица, а ты - голубая.

Согласно прогнозу последних известий,

Неделю нам жить, во снегах утопая.

А в городе вести: скитаются вместе

Та, черная птица, и та, голубая.

Две птицы скитаются в зарослях белых,

Высокие горла в снегу выгибая.

Две птицы молчащих. Наверное, беглых!

Я - черная птица, а ты - голубая.

Качаются лампочки сторожевые,

Качаются дворники, снег выгребая.

Молчащие, беглые, полуживые,

Я - черная птица, и ты, голубая.

Снега, снегопады, великие снеги!

По самые горла в снегу утопая,

Бежали и бродят - ах, в кои-то веки -

Та, черная птица, и та, голубая.

Юнна Мориц. Лоза.

Москва: Советский писатель, 1970.

Ночной провинции узор.

Угрюмый запах рыбных бочек.

Бессонницы лохматый почерк

Мой расширяет кругозор.

В дыре пустынного двора

Котята лужицу лакают

И пузыри по ней пускают,

Как человечья детвора.

На голом рынке за углом

Лежит пустая таратайка,

Там копошится птичья стайка

В арбузе ярком и гнилом.

Под крышей пляжного грибка

Сижу с бродячею собакой,

И пахнет йодом и салакой

От бесподобного зевка.

Несется в небе сателлит,

Собор во мраке золотится,

Бродячий зверь не суетится,

А рваным ухом шевелит.

Он дышит ровно, сладко, вслух,

Невозмутимо. И похоже,

Его бездомный крепкий дух

Здоров - не лает на прохожих.

Как будто морде шерстяной,

Чье бормотанье бессловесно,

Уже заранее известно,

Что и над ней, и надо мной,

И над чистилищем залива

Зажжется что-то в вышине,

Отвалит жизни ей и мне

И всё разделит справедливо!

Юнна Мориц. Лоза.

Москва: Советский писатель, 1970.

Плыл кораблик вдоль канала,

Там на ужин били склянки,-

Тихо музыка играла

На Ордынке, на Полянке.

Так названивают льдинки

Возле елочного зала,-

На Полянке, на Ордынке

Тихо музыка играла.

Так бурликал на полянке

Тот ручей, где я играла,-

На Ордынке, на Полянке

Тихо музыка играла.

Я как раз посерединке

Жизни собственной стояла,-

На Полянке, на Ордынке

Тихо музыка играла.

Я снаружи и с изнанки

Ткань судьбы перебирала,-

На Ордынке, на Полянке

Тихо музыка играла.

Тихо музыка играла

На Полянке, на Ордынке.

Мама стекла вытирала,

Где в обнимку мы на снимке.

Бумазейкой вытирала,

Просветляла облик в рамке.

Тихо музыка играла

На Ордынке, на Полянке.

Это было на стоянке,

Душу ветром пробирало,-

На Ордынке, на Полянке

Тихо музыка играла.

Юнна Мориц. Лоза.

Москва: Советский писатель, 1970.

Когда мы были молодые

И чушь прекрасную несли,

Фонтаны били голубые

И розы красные росли.

В саду пиликало и пело -

Журчал ручей и цвел овраг,

Черешни розовое тело

Горело в окнах, как маяк.

Душа дождем дышала сладко,

Подняв багровый воротник,

И, словно нежная облатка,

Щегол в дыхалище проник.

Во мне бурликнул свет, как скрипка,

Никто меня не узнавал,-

Такая солнечная глыбка

Преобразила мой подвал.

С тех пор прошло четыре лета.

Сады - не те, ручьи - не те.

Но помню просветленье это

Во всей священной простоте.

И если достаю тетрадку,

Чтоб этот быт запечатлеть,

Я вспоминаю по порядку

Все то, что хочется воспеть.

Все то, что душу очищало,

И освещало, и влекло,

И было с самого начала,

И впредь исчезнуть не могло:

Когда мы были молодые

И чушь прекрасную несли,

Фонтаны били голубые

И розы красные росли.

Юнна Мориц. Лоза.