Светлана любила родителей. Отца уважала за его ум, за интеллект, за разносторонние знания, считалась с его мнением, гордилась им. А мама иногда представлялась ей маленькой, неразумной, даже моложе ее самой, словно бы младшей сестренкой, которую следует опекать и следить за ней, чтобы чего не натворила. Мама была натурой увлекающейся, доверчивой, сама о себе говорила:

— Наверное, я никогда не перестану топить дровами улицу…

— Что это значит? — спрашивала Светлана.

— Влюбляться в людей, и снова ошибаться, и опять влюбляться…

Светлане казалось, мама повторяет чьи-то сказанные о ней слова, может быть даже папины. Но то была чистая правда, маму окружали подчас люди, недостойные ее пальца, с которыми не след бы общаться и дружить…

Новая знакомая мамы, Ольга Петровна Всеволожская, сразу же не понравилась Светлане. В ней безошибочно ощущалась та же фальшь, та же деланность, что и в Славике, Ольга Петровна была любезна, весела, открыта, даже обаятельна, а Светлане чудилась за всем этим постоянная, хорошо обдуманная, рассчитанная до последнего слова игра.

— Да что ты, — уверяла Ада Ефимовна дочку. — Ольга — чудная женщина, просто прелесть!

— Не нахожу, — коротко отвечала Светлана.

Когда Ада выписалась из больницы, она пригласила Ольгу к себе на дачу.

Дача… Ольга могла только мечтать о такой даче: элегантный финский домик, с огромной верандой, внизу две просторные комнаты, наверху одна большая, кабинет Готовцева, огромный запущенный сад. В комнатах легкая, подлинно дачная мебель, плетеные кресла, софы, покрытые пледами, низкие столики, на окнах яркие, в цветах и листьях, занавески, на веранде большой ярко-зеленый палас, идешь по саду, глянешь на веранду — кажется, трава из сада переселилась и на веранду тоже.

«Мне бы такую дачу», — подумала Ольга. Она уже начисто успела позабыть о той даче, которую в первые же дни своего супружества отвоевала у Регины Робертовны. Или просто она стала старше, теперь ей, как никогда раньше, хотелось иметь свой уголок где-нибудь в Подмосковье, в таком же прелестном месте, как и Синезерки, где находилась дача Готовцевых — не очень далеко от Москвы и вдруг — подлинный зеленый рай, река, лес, заливные луга вдали…

Ада была неподдельно рада ее приезду.

— Я здесь одна, скучаю, — призналась она Ольге, — Валерий опять в отъезде, поехал в Вену, правда, на этот раз командировка короткая, всего дней на десять, но все-таки я одна. Света моя все время в университете, редко когда приезжает ко мне.

И вдруг предложила:

— Поживите у меня, ну, что вам стоит? Я вам дам отдельную комнату, хотите, поселю вас в кабинете Валерия? Вам там будет удобно и хорошо, уверяю вас…

Предложение это было неожиданным, но тем более заманчивым. Пожить на такой чудесной даче, в тишине и благодати, на всем готовом, утром ходить купаться на речку, днем в лес, по грибы, какая отрада для издерганных городом нервов!

В сущности, почему бы и не согласиться? Всеволожский обойдется как-нибудь и без нее, во всяком случае, если и пошебаршит малость, она быстро его успокоит.

— Право, не знаю, — притворно смущаясь, сказала Ольга. — Это все как-то неожиданно…

— Во всяком случае, сегодня я вас не отпущу, — решительно заявила Ада. — Будете ночевать у меня, это будет для вас проверка, хорошо? Если вам понравится, тогда, значит, вы поживете у нас, договорились?

Ада отправилась на кухню, Ольга прилегла на широкий диван, стоявший между окнами, закинула руки за голову.

Ада принесла поднос из кухни, на нем — жареный цыпленок, салат из свежих помидоров, копченая грудинка, кофе в маленьких чашечках, домашнее печенье, испеченное, как сказала Ада, по особому рецепту.

— Кушайте, прошу вас, — Ада разбросала по столу тарелки с закусками. — А я погляжу, как вы будете кушать.

— А вы что же? — удивленно спросила Ольга.

Ада грустно развела руками:

— Мне нельзя, на строгой диете сижу, самой, что ни на есть, строжайшей, вы же помните, у меня была серьезная операция.

Ольга уплетала за обе щеки. Все было так вкусно, так хорошо приготовлено! И в самом деле, жить на этой даче, на всем готовом, и чтобы кто-то подавал тебе вкуснятину и убирал со стола, так, чтобы не знать ничего, ни мытья посуды, никаких вообще забот, что может быть лучше?

Потом Ада натянула на стену веранды белую простыню, стала показывать слайды, поясняя:

— Это мы в Австралии, все вместе, а это в ФРГ, в Дортмунде, это в Париже, возле Триумфальной арки, а это в Лондоне, на Пикадилли, Пикадилли была любимая улица нашей дочки, всегда по воскресеньям просила папу: «Пошли на Пикадилли…»

— Как вы много ездили, как много видели, — сказала Ольга.

— Да, много, — кивнула головой Ада. — Иногда ночью, когда долго не спится, начну вспоминать, где мы только не были, даже не верится, неужели это я, Адочка Здрок, моя девичья фамилия Здрок, папа был украинец, родом из Волыни, там у всех такие странные фамилии, неужели, думаю, я, Адочка Здрок, которая когда-то жила в своем Чернигове, летом ездила в Остер, на берегу Десны, и думать не думала, что увидит когда-нибудь какую-либо чужую страну, и Канаду, и Австралию, и Канарские острова, и даже Азорские, те самые, о которых писал Маяковский?..

— Конечно, это счастье, — сказала Ольга, стараясь, чтобы голос ее не звучал завистью, с трудом подавляемой. — Это, поверьте, счастье…

— Наверно, — согласилась Ада. — Но, по-моему, счастье — это прежде всего здоровье, нет здоровья — ничего нет, поверьте…

О, непостижимость человеческой природы! Ольга слушала пояснения Ады: «Здесь мы в Париже… А здесь на Пикадилли… Здесь в ФРГ…» и следила за тем, чтобы ни единого слова не вырвалось наружу, слово, о котором позднее она могла бы пожалеть.

«Почему? Ну почему этой глупышке, примитивной, словно мычание, так везет? Почему она запросто перечисляет страны, в которых ей довелось жить, не так, как другие, ездившие с туристской группой, сегодня в одном городе, завтра уже в другом, и все наспех, торопливо, трясясь в автобусе…»

Если бы ей, Ольге, выдало такое вот счастье — увидеть мир, пожить подолгу то в одной стране, то в другой, — она не Ада, она бы многое могла увидеть, заметить, запомнить, понять и, кто знает, может быть, впоследствии и написала бы какие-нибудь путевые очерки или далее повесть, а возможно, и роман…

Внезапно Ада зажгла свет.

— Простите, — сказала, слабо улыбаясь. — Я что-то устала, может быть прервем?

— Ну конечно же, — торопливо ответила Ольга. — Что за вопрос!

Ада прилегла на диван. Лицо ее побледнело, крупные капли пота блестели на лбу.

Ольга испугалась. Вдруг это с нею какой-то приступ, что тогда делать?

— Полежите спокойно, сейчас полегчает, — сказала Ольга.

— Это у меня бывает часто, — сказала Ада, с усилием улыбаясь, голос Ады звучал слабо, еле слышно. — Вдруг ни с того ни с сего…

Ольга молча глядела на нее. До чего побледнела, совсем восковая сделалась. Наверное, и в самом деле, она тяжело больна…

Однако прошло еще какое-то время, и Аде стало лучше. Щеки ее слегка порозовели, дыхание стало ровнее. Улыбнулась, вскочила с дивана.

— Мне уже легче. Все прошло. А вы, я видела, испугались, верно? Подумали, очевидно, что я с нею буду делать здесь, на даче, когда никого нет? А вдруг сыграет в ящик?

— Ну, зачем вы так?

Про себя Ольга удивилась, дурочка дурочкой, а ведь вот, в проницательности не откажешь, все как есть поняла!

Ада подошла к зеркалу, пригладила волосы.

— На кого я похожа? Ужас что такое, Валерий приедет, не узнает меня…

Обернулась к Ольге:

— Не то что вы. Вы — воплощенное здоровье, гляжу на вас с белой завистью…

— У меня тоже свои хворобы, — Ольга притворно вздохнула. Была бы здесь Светлана, она, возможно, поняла бы Ольгины слова по-своему и, пожалуй, не ошиблась бы: Ольга, подобно Славику, боялась чужой зависти и потому иной раз любила пожаловаться на некие болячки, которые одолевали ее, особенно любила жаловаться перед истинно больными людьми, чтобы не позавидовали и не сглазили бы…