А утро выдалось отвратительное.
Разбудил их женский визг на кухне. Дениза с кем-то из служанок воевала. Испортили поставленное с вечера тесто, целую квашню, и разбирались, чья вина. Дениза нашла виноватую, припомнила ей и разбитый кувшин, и какие-то прошлогодние шашни. Стало быть, нужно высчитывать из жалования! А та ей - тоже какие-то упреки. Что рано утром вставай, что допоздна торчи у плиты, что свободный день выпрашивай на коленях! Дениза, конечно, все обвинения отметает - мол, за то тебе, дуре, и платят, чтобы рано вставала и торчала у плиты! В общем, разобралась Дениза, усмирила бунтарку, мимоходом кому-то из парней досталось. Слушали Жилло с Малышом эту перепалку, слушали, и все кислее делалась румяная физиономия Малыша. Экий подарочек он сам себе придумал...
Потом стихло. Лишь тогда проснулся Дедуля. И спросил, а не забудут ли покормить их хоть каким завтраком. Но не хотелось Жилло с Малышом соваться хозяйке погребка под горячую руку.
Сидели мужчины, тосковали о горячей яичнице, вдруг быстрым шагом Дениза влетела, в длинном переднике кухонном, вся красная от плиты, и руки по локоть в тесте.
- Тебя, Жилло, мальчишка ищет. Говорит, думский ювелир его прислал, Гай Балод. Чего это от тебя вдруг думскому ювелиру понадобилось?
Вышел Жилло на улицу к мальчишке.
- В чем дело? - спрашивает.
- Помирает старый черт, - отвечает мальчишка. - Меня тетка Клодина еле уговорила за вами бежать. Ради него, ради жадюги...
- Так не бескорыстно же ты сюда прибежал, - напомнил парню Жилло. Дай умоюсь. Не могу же я к нему с такой заспанной рожей... И не смотри на меня, будто я тебе два гроша с прошлого года задолжал. Ты свое от тетки Клодины наверняка получил.
- Ну, вы же наследник... - тоскливо намекнул тот.
- Ишь, уже пронюхали...
Не съев ни куска, лишь умывшись, отправился Жилло к ювелиру. А тот и в самом деле плох. Подкосила старика суета последних дней. Рядом цирюльник и аптекарь. Кровь пускали, вот и таз на полу. Лекаря не велел звать, шепнула служанка, тетка Клодина. И неудивительно, подумал Жилло. У кого же старый хрен перстень пытался стянуть и на кого же он донос писал? Вот и помирай теперь без лекарской помощи...
- Пришел? - спросил ювелир, может, видя Жилло у постели, а может, уже и не видя. - Это хорошо. Побудь со мной, Жилло... Видишь, позвать больше некого...
Выпихнулись цирюльник с аптекарем за дверь. Служанка таз унесла и больше не показывалась.
- И зачем ты, старый хрен, меня только в наследники взял? - спросил Жилло. - Выздоравливал бы, что ли?
- Затем и взял, что никто, кроме тебя, мою коллекцию не сбережет. Все ее разбазарят, раскидают по ювелирным лавкам, по купчишкам... - Ювелир помолчал и вдруг приподнялся на локтях, выставив убогую седую бороденку: А ну, слово дай, что сохранишь!
- Давал уже, кажется, - и Жилло аккуратно уложил его обратно.
- Нет, ты просто обещал. А ты слово дай! Поклянись!
Что тут станешь делать?
- Клянусь честью, - сказал Жилло. - Этого довольно будет?
- Честью... Да, этого довольно.
- Донос-то на меня не напишешь, а? - поинтересовался Жилло. - Честь ведь поминать не положено.
- Дурак... - обиделся ювелир. - Если я на тебя донос напишу, кто мою коллекцию сбережет?
- Сообразительный ты, старый черт, - хмуро похвалил его Жилло. Только лучше давай, выздоравливай. Тут тебе пилюли какие-то оставили, дать?
- Проку от этих пилюль... - поморщился старик. - Дай хоть напоследок, хоть с тобой о коллекции поговорю! Не с Клодиной же... Ты сам видел, какие изумительные вещи у меня в коллекции... Слушай, Жилло, я еще мальчишкой знал, что мне самому ничего не придумать! Это правда, могу же я хоть теперь сказать правду... ну, хоть тебе, что ли?
- Душу облегчить? - догадался Жилло.
- Дурак... Но я должен был стать первым ювелиром, думским ювелиром, иначе я не мог! Я больше не мог голодать, я в четырнадцать лет спину повредил и расти перестал, девчонка самая чумазая - и та была не для меня... Так вот, на последние гроши я стал собирать вещи старых мастеров. Жилло, как я учился! Сколько бумаги перевел на эскизы, я не скупился ни на бумагу, ни на уроки рисования, Жилло. А потом я вдруг понял, что больше ничего в мире прекрасного не осталось, только эти золотые розы... Потому что я не мог их повторить. Жилло, знаешь, на что я пустил тайну золотой грани и золотой насечки? Я топор с мотыгой на бляхах нагрудных всей Думе выгравировал! Топор с мотыгой, Жилло! Золотой насечкой с пазухой! Тьфу, вспомнить противно... А если бы я розы изобразил, меня бы - как принцессу с графом, на эшафот. И пожар бы не спас...
- Разболтался ты, - оборвал его Жилло. - Отдохни, отдышись. Может, поскрипишь еще. Хотя за доносы твои сам бы тебя пристукнул!
- Жилло, я не мог без того перстня... Я увидел его - и полюбил, ты так женщину не полюбишь, ребенка так не полюбишь, как я - этот перстень!.. Женщина - это тьфу по сравнению с тем камнем, я и в молодости это знал...
И тут ювелир, совсем уж растосковавшись, начал вспоминать несуразную свою молодость, голодную да холодную, и жалкую свою зрелость, без капельки живого тепла, и женщин каких-то пронырливых, так ничего и не понявших, и много всяких людей, обижавших его за почитай что девяносто лет жизни. Жилло слушал и молчал.
И противно ему было, что вот он сидит здесь, слушает предателя, доносчика, лгуна, и печально - маялся умирающий старик, пытаясь оправдаться и поверить в собственные оправдания.
- Слушай, Жилло. Ты тогда мне ведь не всю коллекцию вернул, самое главное ты и не брал... - признался наконец ювелир. - Ты взял то, что сверху. А были еще сокровища, шедевры... Знаешь, однажды я даже спас шедевр. Без меня он погиб бы...
- Однажды... - вздохнул Жилло. - Хотелось бы знать, как к тебе попали все прочие шедевры... Небось, за каждым - донос?
- Я покупал, Жилло... Люди знали, тайно несли мне... Но мне воздастся, Жилло - я действительно спас шедевр! Пойди, открой самый нижний ящик, он с секретом...
Ювелир захрипел и Жилло торопливо посадил его повыше.
- Планку в левой стенке отодвинь... - велел старик.
Все ногти себе ободрал Жилло, возясь с планкой. И извлек погнутый обруч, темный, грязный, с покосившимися зубчиками.
- Это, что ли? - спросил с немалым удивлением.