— Но мне стыдно просить тебя, — повторяет Гина.

— Ах, вовсе нет, — отвечает женщина, — я рада, что у меня есть юбка, которую я могу одолжить. Кто составит тебе компанию?

Гина назвала.

— А она у кого заняла юбку?

Гина сказала и это.

— Вот как! Ну, в таком случае, я думаю, тебе нечего стыдиться показаться с моей юбкой.

— Конечно, нет!

— Вот она. Двойная нить, и вся из летней шерсти. Хотелось бы мне знать твоё мнение о кайме.

Гина: — Чудесная кайма! Ну и мастерица ты! У меня не хватает слов для похвал.

Гина идёт домой, полная радости и гордости, что покажется завтра с такой нарядной юбкой. Но по дороге она встречает Осе — троллиху, цыганку и лопарку в одном лице, блуждающую дурную примету.

— Счастливая встреча! — говорит Гина сладким голосом и заходит в снег, чтоб уступить дорогу Осе. — Ты была у меня? И дома никого не застала, кроме детей?

— Я иду не от тебя, — отвечает Осе. — Я только заглянула мимоходом.

— Ах, как жалко! Если б я была дома, я бы не отпустила тебя с пустыми руками.

Осе ворчит:

— Я ни в чём не нуждаюсь! — И проходит мимо.

Гина торопится домой. Она знает, что её дети сидят, до смерти перепуганные, где-нибудь в углу и боятся пошевельнуться. Гина сама подавлена, — её легко испугать; но она должна предстать храброй перед детьми, и она говорит:

— Что я вижу? Вы никак боитесь? Очень нужно! Подумаешь — бояться Осе! Я встретила её и не слыхала от неё ни одного дурного слова. Как вам не стыдно плакать! Посмотрите, месяц светит! Вам бы следовало прочесть «Отче наш», вот и всё. Да, что, бишь, я хотела сказать, — она сразу ушла?

Дети отвечают зараз и «да», и «нет», они не знают, они боялись пошевельнуться.

— Но ведь она не плюнула, перед тем как уйти?

Дети отвечают по-разному, не знают наверное — не посмотрели.

Мать соображает несколько мгновений: теперь уже поздно бежать за Осе, чтобы сунуть ей что-нибудь в руку. О, она очень взволнована, но не смеет этого обнаружить. Тут самая младшая девочка, которая ещё слишком мала, чтобы бояться спрашивать маму, что она держит подмышкой. Это разряжает настроение.

— Да поглядите только, идите все сюда, поближе к свету!

В этой красивой юбке мама принесёт завтра сена. Видали ли вы когда-нибудь раньше такую красивую юбку?

Через три недели после пасхи ловля рыбы кончилась в восточных Лофотенах, и мужчины вернулись домой. Улов был средний, шла ровная мелкая рыба, но цены стояли хорошие. В карманах завелись деньги. Ещё раз жены и дети были спасены. Опять сияло солнце, снег повсюду темнел, появились маленькие ручейки, которые каждую ночь замерзали, а наутро снова оттаивали.

Комиссионер по северной Норвегии и Финмаркену опять собрался в путь с весенним товаром: шерсть и шёлк, немного бархату, немного бумажных материй, модные платья, лаковые туфли. Шеф, Гордон Тидеман, находит по-прежнему, что на комиссионере слишком дешёвое платье, чтобы представлять его фирму, а тот обещает купить себе летний костюм на распродаже в самом шикарном магазине Тромсё.

И, как всегда, оборот заметно не увеличивался, в особенности в отношении дорогого товара, который приносит прибыль. В чём-то тут была загвоздка? Неужели там, на Севере, они совсем не хотят идти в ногу со временем?

— Нет, всё-таки раскачиваются. Но Финмаркен есть и будет Финмаркен, и там приходится одеваться сообразно с климатом и условиями. Как же, там уже учатся ходить на высоких каблуках!

— Не понимаю, — говорит шеф, — почему нет заказов на великолепные корсеты? Отчего бы это? Они из плотного розового шёлка, начинаются под самыми лопатками и доходят до голеней, они — всё равно как пальто. Дороги? Но зато это действительно нечто, достойное настоящей дамы.

— Они слишком плотны.

— Как?! Что вы хотите этим сказать?

— Слишком плотны. — Комиссионер улыбается и говорит: — Дамы слишком неподвижны в них, в случае чего они как связанные.

Ему не следовало бы улыбаться, шефу не нравится этот тон, и он делает знак, что разговор окончен...

А в мелочной лавке стоит старый На-все-руки и ждёт. Он желает получить приказание, но он почтителен и благочестив, он не надеется говорить лично с шефом, а посылает приказчика с вопросом.

Его скромность вознаграждается, На-все-руки зовут в контору. Он был там только один раз, — в тот день, когда его наняли.

— Ну что ж, На-все-руки, ты хочешь знать, что тебе делать?

— Да.

— Что делают рабочие?

— Они возят водоросли на поле.

Шеф размышляет:

— А не поглядеть ли тебе, в каком состоянии невода?

— Слушаю.

— Впрочем, это не значит, что они понадобятся теперь же.

На-все-руки: — Если разрешите мне сказать слово, то, по моему мнению, они постоянно нужны.

— Ты думаешь?

— Потому что, по божьей милости, в море всегда есть сельдь.

— Но сейчас нам не собрать даже людей, — говорит шеф. — Они только что вернулись с Лофотенов и хотят отдохнуть. Им лень даже дров наколоть для печей.

На-все-руки: — Я их уговорю.

Шеф пристально глядит на него:

— А ты не хотел бы стать рулевым в одной из артелей?

На-все-руки качает головой и крестится:

— По воле божьей я уже состарился. Если б это было прежде, тогда другое дело.

На прощание шеф кивает головой:

— Хорошо, уладь это, найди людей и пошли их в море с неводами. Куда же мы их направим?

На-все-руки: — На Север. Я надеюсь на одно место, которое называется Полен...

Странно, что шеф стал питать такое доверие к старому На-все-руки, которого знал всего лишь два-три месяца. Они поговорили друг с другом кое о чём, старик знал многое, умел находить выходы, во многих случаях его советы пришлись очень кстати. Гордон Тидеман только на первый взгляд казался уверенным и дальновидным шефом, на самом деле он очень нуждался в дельных указаниях. Что понимал он в своём деле, помимо отчётности по отделению предметов роскоши? Он учился технике, языкам и конторской работе, точности и учёту валюты, он мог прочесть надписи на французских трубках и на английских катушках, иными словами — у него было много сведений, но в сущности мало практической сметки и плохое понимание вещей. Он был тем, кем выглядел, — продуктом смешения рас, без ярко выраженных черт, без чистокровности, — только помесь, нечто ненастоящее, всего понемножку, первый ученик в школе, но полная непригодность для создания чего-нибудь крупного в жизни. У него были самые ограниченные способности и интересы, но зато сильное желание быть джентльменом.

Таков был этот человек, никак не больше. Ему очень и очень нужны были советы На-все-руки, мать тоже была хорошей помощницей.

— Я хочу отправить невода в море, — сказал он матери. — Поручил На-все-руки уладить это дело.

— А разве есть слух, что сельдь идёт? — спросила она.

— Нет. Но в море всегда есть сельдь. Если бы я дожидался слухов, я бы с голода умер. Надо что-нибудь предпринимать.

— Дела, значит, плохи, насколько я понимаю?

— А как им не быть плохими? Мелочная торговля да всякие пустяки. Народ здесь ничего не покупает, они сами и прядут и ткут, это какие-то подземные существа, которые не нуждаются в нас, людях. Мы обречены жить за счёт нашего собственного городишки, жалкого городишки, пристаньки, где у ста человек не найдётся более шиллинга для покупок. Мне бы не следовало приезжать сюда и браться за это дело.

— Ну, давай обсудим, — сказала Старая Мать. — У тебя ведь есть всякие возможности, не можешь ли ты реализовать что-нибудь?

— Реализовать? Да что ты, мать! Может быть, пригласить нотариуса Петерсена, чтобы он устроил эту реализацию? Это мне не подходит. Люди будут говорить, что я прижат к стене.

— У тебя есть пух в птичьих гнёздах, есть лососи, одно к одному. И прежде всего город расположен на арендованной у тебя земле, ты получаешь уж вовсе не так мало в год за арендованную землю.

— Вот в этом-то и проклятье! — восклицает сын. — Мне не удаётся выгодно продать землю. Никто не в состоянии купить.