Но не преуспел в своих потугах. Значит, было? Было...

А если сказать себе, что ничего не было? И жить, как прежде? Спать с Верой, воспитывать дочь? Или убедить себя, что все эти ужасы – суть сон?

Без сомнения, я смог бы выдумать подходящую жизнь. Я ведь выдумщик и часто не могу припомнить, было ли что-то наяву или только во сне.

Вот девушка Стелла, например. Силюсь вспомнить, была ли она на самом деле, или только во сне. И не могу... Помню ее овальное лицо, кожу шелковистую, волосы, их чудесный запах, малюсенькую красную родинку на мочке уха с внутренней стороны, помню, как, закусив губу, смотрела насмешливо, как обижалась и любила... Как подмывалась в ванной, как трусики снимала, как подметала... Все помню, а беру свою книгу жизни, просматриваю тщательно – не было такой!

То же самое с обвалом на пятой кумархской штольне... Помню, как кровля обрушилась в ночную смену, темноту кромешную помню, как рука наткнулась на кость, торчавшую из бедра, как воду со стенок слизывал, как орал во весь голос, помню... И как потом умер и растворился в темноте, стократ темнее той, в которой сидел...

Все помню, как наяву, хотя знаю, что никогда больших обвалов на пятой штольне не было. И, тем более, что меня никогда нигде не заваливало и нигде я не умирал. Ни на Ягнобе, ни в Карелии, ни в Приморье, ни в Якутии.

И, наоборот, явь прошлого мне часто кажется сном. Разве может быть не сном все то, что случилось между мной и Ксенией, первой женой? Ужасным, прекрасным, сумасшедшим сном?

Так, может быть, и в самом деле все превратить в сон? Списать все на него? Сунуть, как страус, голову в песок, в выдуманный песок, и жить так припеваючи?

Нет, не смогу. Не имею морального права. Если я завтра же не начну копаться в прошлом супруги, копаться с тем, чтобы как-то пресечь будущие убийства, то вся вина ляжет на меня.

Тем более причин покопаться много. И они разные. Перпендикулярные и секущие. Самая главная – надо доказать себе, что я ошибаюсь, и Вера никакая не маньячка, а нормальная женщина со всеми современными вывихами, то есть стереотипами.

Другая причина...

Другая причина подленькая. Как же без подленького? Это не по-человечески. Если чего-нибудь накопаю, буду командовать парадом. К черту карьеру! К черту мерседесы! Да здравствуют истинные ценности! Долой эмансипацию! Лучше еще ребеночка родить. А чтобы неповадно было по соседям бегать с ножом в руке бегать, на скользящую цепь посажу. Пункт А – кровать, пункт Б – кухня. Два раза в день прогуливать буду. В цирк, в гости, на Крымский вал на выставку. Воображение разовью...

Все дело в воображении. Люди с воображением ни на что не способны. Даже на маньячество. Только из головы придумывать... Книжки писать, картинки мазать.

Маньячество идет от недостатка фантазии. Вот мне убивать не надо, я, если захочу, придумаю что-нибудь кровь холодящее. Взрежу в мыслях живот соседа Коростылева разделочным ножом, потом зашью белыми нитками и снова взрежу. И снова зашью. И представлю еще, как непросто иголкой человеческую кожу протыкать. И еще как кишочки жирком внутренним обросли и как камни в вырванном желчном пузыре выглядят... Это запросто.

Третья причина тоже простая. И банальная. Лучшая защита – это нападение. Сидеть и ждать, пока тебя опять в милицию заберут и потом на пятнашку закроют? Нет, увольте. Это не для меня. Я ведь только с головы до пояса безвольная Рыба. А ниже я Овен...

Я уже почти спал, когда мне показалось, что на меня кто-то смотрит. С Верой мы лежали лицом друг к другу, следовательно, смотреть могла только она. «Почему только она!? – запротестовало сердце, учащенно забившись. Может, в дом прокрался кто-то чужой?»

И я представил нас с Верой. Представил лежащими на своей кровати с модерновыми спинками из покрытых белым пластиком труб. У нее раздавлены пальцы, у меня вспорот живот и... и...

В животе тотчас стало сухо, в паху неприятно заныло. Но я не распахнул глаз. Нет, не из боязни увидеть смерть, подошедшую вплотную. Просто не хотелось толкать наблюдающего за мной человека на решительные действия.

Я не распахнул широко глаз. Я посмотрел сквозь ресницы и увидел, что смотрит на меня Вера.

Сначала я обрадовался. Что дырявит меня зенками обожаемая супруга, а не маньяк с ножом. Но что-то не позволило мне выразить своих чувств. Наверное, упершийся в меня взгляд. Холодный. Однобитовый. Ноль или единица. Ноль, если раскроет глаза. Единица, если не раскроет.

Я не раскрыл.

Вера смотрела еще минуту. Затем тихонечко поднялась, укрыла разметавшуюся Наташу и вышла из спальни, осторожно притворив за собой дверь. Минут пять ее не было слышно. Тишину нарушил довольно заурчавший сливной бачок. Я с облегчением вздохнул. И повернулся к стене с твердым желанием заснуть. Но не смог. Вера все не шла и не шла.

И тут клацнул засов входной двери. Сердце бешено забилось. «Пошла к Коростылевым!» Я поднялся, вышел на цыпочках в гостиную и сквозь остекленную дверь большой веранды увидел Веру, в нерешительности, или даже в смятении, стоявшую во дворе в тусклом свете луны. Она была в стареньком своем кремовом плаще, в котором когда-то ездила в университет. Причину ее смятения я увидел сквозь не занавешенное окно. Это были всполохи синего маячка патрульной милицейской машины, стоявшей в переулке у забора тети Фроси.

Через минуту я лежал в постели. Еще через две я лежал не один. Я лежал с Верой. Лежал в обнимку. Она грелась. На улице было холодно.

Проснувшись утром, я минут пять лежал, вспоминая ночную отлучку Веры. Сначала мне казалось, что она мне приснилась, потом – что была наяву. Конечно, наяву. Урчал сливной бачок? Урчал. Стояла милицейская машина с вращающимся маячком? Стояла.

Но потом я припомнил, что прошедшей осенью в ходе компании против моли сжег кремовый плащ Веры вместе с другой старой одеждой в изобилии складированной на чердаке. И, следовательно, мне все приснилось.

Уверовав в это, я расшифровал свой сон по методике Фрейда. Получилось, что Вера в своем любимом стареньком плаще символизирует мою тоску по первым годам жизни с ней, безоблачным и счастливым годам. Работающий сливной бачок символизировал вчерашний половой акт, в котором я был душевно неискренен по отношению к партнерше. А милицейская машина с проблесковым маячком – мою неуверенность в завтрашнем дне и излишнюю суетливость.

Короче, первая моя ночь в качестве супруга маньячки обошлась без особых осложнений, да и утро прошло как обычно. Наташа крепко спала, Вера, чмокнув меня в щеку, убежала на работу, Светлана Анатольевна на кухне с интересом читала Иоанну Хмелевскую.

Поздоровавшись и отметив, что теща выглядит недовольной, я пошел во двор и к своему огромному удовольствию не обнаружил там ни расчлененных частей человеческих тел, ни окровавленных платков, ни каких-либо других свидетельств противоправных поступков своей трогательной половины. И оставшиеся в живых соседи были на месте и занимались своими повседневными делами. На калитке, правда, оставались бурые пятна. Они несколько испортили настроение.

«Ну, и черт с ними, что случилось, то случилось», – подумал я, наблюдая через забор как улыбчивая Юлия, внучка бабы Фроси, отдает распоряжения полудюжине опухших от пьянства бомжей, нанятых ею, видимо, для выноса и уничтожения рухляди, загромождавшей дом.

...Симпатичная Юлия – современная женщина, преуспевающая и многого добившаяся. Вера утверждает, что они подруги с раннего детства, но особенной теплоты в их отношениях я не замечал.

Кроме Юлии у Веры еще две подруги. Одну зовут Натальей. Она могла бы выглядеть симпатичной, если бы постоянно не жаловалась на здоровье в частности и жизнь вообще. Я не люблю бывать в ее обществе. Волны несчастья, исходящие от нее, гнетут и кажутся заразными.