И все же Ирина не хотела верить в кончину мужа. «Поеду к адвокату, расскажу ему все, попрошу помочь: как это так, человека убили, а официального уведомления нет?»

Павел застал Ирину на автобусной остановке. Уговорил не ехать в райцентр, не тащить с собой сына. «Я сам все выясню. Отыщу адвоката, который защищал Дмитрия в суде, и попрошу его написать в исправительно-трудовую колонию запрос: что случилось с твоим Балагуром».

Оставшись дома, Ирина выстирала Павлу белье, которое валялось в углу небольшой веранды. Павел приехал последним автобусом, войдя в дом, сразу заметил, что в нем похозяйничали женские руки.

«Адвокат, Ирина, был на судебном заседании, пришлось ждать». Достал из кармана копию письма, адресованного начальнику исправительно-трудовой колонии. В нем сообщалось, когда и за что судили Дмитрия Балагура, и спрашивалось, почему его не отпустили домой — срок лишения свободы прошел. Где Балагур? Что с ним?

Ответ должен был прийти в Орявчик на имя Ирины Лукашук.

«Три рубля заплатил адвокату», — сказал Павел и добавил, что письмо сам отправил из райцентра, чтоб скорее дошло.

Ирина принялась искать деньги, чтобы отдать Павлу. «Не нужно, — замахал он руками. — Ты вон сколько мне настирала, нагладила. Сам не знаю, как тебя благодарить».

Прошло полгода, а на письмо-запрос ответа не было.

«Павел просто-напросто разорвал первый экземпляр запроса и выбросил в урну», — подумала Кушнирчук.

Прав был Кривенко — слезами горю не поможешь. Бесконечной печалью тоже. «Нет и не будет Дмитрия. Что делать? Как быть?» И Ирина опять лила слезы, опять кручинилась. Высохла от горя.

Через полгода Кривенко прорубил дверь из своей комнаты в комнату Ирины. Она не перечила. Отдалась на милость судьбы, как оторванная ветка течению воды. Орявчик постепенно как бы и забыл Балагура, смотрел на Павла и Ирину как на счастливую семью. Только сын спрашивал: «Где папа?» И Ирина не знала, что ему ответить. Ведь раньше говорила: «Он далеко, сынок, в море». — «Папа — моряк?» Ирина кивала головой. «А дети говорят: я безотцовщина». — «Неправда». — «Когда же он придет?» — «Море широкое, синее и далекое. Скоро вернется».

Утешала сына, а в мыслях укоряла себя: «Зачем обман? Пока Митя маленький — не понимает. Но ведь вырастет, как тогда все объясню?..»

Потом Кривенко послали на курсы при сельскохозяйственном институте. А Ирина родила дочку. Павел отпросился домой. «Дров я нарубил, молоко будет приносить Фитевка, режь кур и переживешь-перетрясешь зиму без меня, — говорил прощаясь. — А ты, шпингалет, — дернул за ухо Митю, — чтобы слушал мать, нянчил сестренку. Может, гостинец и заслужишь».

Спустя какое-то время — Ирина как раз пошла к фельдшеру: Марьянка простудилась, кашляла — в дверь к Кривенко постучали. «Заходите!» — крикнул Митя, который домовничал и невыносимо скучал, сидя в хате.

Высокий человек в новеньком плаще теплыми серыми глазами глянул с порога на такого же сероглазого Митю, протянул сильные руки, поднял мальчишку к потолку, а потом прижал к широкой груди и целовал, гладил по голове, приговаривая: «Милый мой… Любимый мой…»

Митя, должно быть, сердцем почувствовал: только отец, настоящий отец, может так. Тоненькими руками обвил шею Дмитрия, разговорился — о себе, о матери, о сестренке…

Когда Ирина вернулась от фельдшера, Балагур уже знал: у нее есть дочь; Кривенко уехал на курсы; сыну скоро в школу; дядя Павел любит только Марьянку.

Ирина остановилась посреди хаты, не бросилась обнимать Дмитрия, не упала к его ногам. Изумленно смотрела, словно колебалась: поверить или нет в то, что видят глаза, — муж воскрес?

Митя, умостившись на коленях отца, весь светился радостью. Ирине показалось, что никогда не видела сына более счастливым.

«Извини, растревожил семейный покой. Я ненадолго», — виновато произнес Дмитрий. А Митя крепко обнимал его за шею, словно боялся: уйдет отец, и ребята опять будут дразнить безотцовщиной, говорить, что его принес аист, но бросил не в капусту, как других детей, у которых есть отцы, а засунул в дупло, и его оттуда достала мать.

«Чего же я стою?» — Ирина бросилась накрывать на стол.

Ужинали молча.

Потом она рассказала Дмитрию, как по селу пошел слух о его смерти, как писала письма, как адвокат посылал запрос. А Балагур делал вид, что все это давно ему известно и нечего повторять сказку-небылицу. Наконец открыл запыленный чемоданчик, протянул Мите вырезанных из отшлифованного оленьего рога собак, запряженных в сани. Они везли закутанного в кожух маленького мальчика. «У нас коней запрягают, — громко, от всей души рассмеялся Митя, — а это псы». Дмитрий не стал объяснять, что в тундре ездят на собаках. «И это тебе, и это, и это…» — говорил, поспешно выкладывая теплые ботинки, матроску, меховую шапочку, белую рубашку. Сверху лег большой кулек конфет в блестящих обертках, две плитки шоколада.

«Правда, папа, ты на море плавал?» — «Плавал», — невесело подтвердил Дмитрий.

Ирина была как в забытьи. Все происшедшее казалось фантастическим сном, который так же быстро исчезнет, как и явился. И мысли бежали стремительно, одна выталкивая другую: «Дмитрий меня простит… Не простит! Он останется со мной. Никогда!»

Дмитрий без колебаний открыл дорожную сумку. На согнутую в локте руку повесил женскую кофту грубой вязки, цветастую косынку, метра три шелка, достал туфли на высоких каблуках. «Это тебе, — положил на стол, так как Ирина держала на руках проснувшуюся дочку. — И ей, — кивнул на Марьянку, — платье сошьешь».

Слезы полились из глаз Ирины. Не спрашивала, почему отбыл шесть лет вместо трех, почему не писал, почему приехал теперь?.. Он мог бы поставить перед ней больше этих «почему?». И что ответить? Если б не дочка от Павла, а так… Чувствовала вину за собой, хотя Дмитрий не укорил ее ни единым словом. Перегорело, перетлело чувство, с каким бежал из колонии: отомстить! И лейтенант Сизов, узнав о семейных делах Балагура, напутствовал: «Не сваляй дурака, как домой вернешься. Любовь — не кусок хлеба, пополам не разрежешь». — «Первая любовь не ржавеет», — ответил Балагур. «Зато разлука для любви, как ветер для огня: маленький гасит, а большой раздувает еще больше. Поверь, это мудрый человек сказал…»

Стемнело. Ирина приготовила сыну постель, но он ни за что не хотел идти спать: отец уедет, и придется опять долго ждать.

«Иди, сынок, иди. Я тебя не покину, не волнуйся, — и в доказательство того, что останется, кинул в угол плащ: — Я тут лягу».

Растерявшаяся Ирина и слова не вымолвила, а Митя позвал: «Папа, иди со мной спать». И смотрел с такой мольбой, что у Дмитрия не хватило сил отказать.

В постели сын прижимался к отцу. «Папа, а на море страшно?» — «Вырастешь — узнаешь». — «А дядька Павел сказал, что я олух, в тебя удался». — «Спи, Митя».

Ночью Балагур слышал, как ворочалась без сна Ирина, как вставала, когда плакала Марьянка, и мягкими шагами ходила по комнате, чтобы не потревожить спящих.

Задремала она под утро. Дышала часто, неровно. Снилось ей, будто Дмитрий ночью подкрался, убил Павла, забрал детей, а хату поджег. «И надо же такому присниться». Тряхнула головой, отгоняя остатки недоброго сна: прочь!

Завтракали, как и ужинали, молча.

«Мы с Митей съездим в город», — сказал после завтрака Дмитрий.

Смотрела вслед в окно. «Кто знает — что будет. Увезет дитя — бейся тогда головой о стену. Зачем отпустила?..» И тут же успокаивала себя. «Отец же. Порадуется сыну и привезет».

День убегал. Ирина начала тревожиться, выходила на дорогу. Расспрашивала у тех, кто возвращался из города: «Не видели Дмитрия с Митей?» — «Разве Дмитрий живой?» — удивлялись знакомые. И приходилось говорить, что не умер, приехал и подался в город. По Орявчику моментально поползли разные слухи. Кто-то говорил, что Дмитрий силой отобрал Митю у Ирины; другие — что он украл сына; а третьи возражали и тем и другим, придерживаясь мысли, что с того света еще никто не возвращался…

Ирина не находила себе места. Неужели лишилась сына? Может, сходить к участковому или в сельсовет? Завернула Марьянку в одеяло.