«Пи-и… Пи-и…» — донеслось со двора.

Выглянула.

«Ма… Мама!..» — Митя толкает детский автомобиль — блестит никель, краска; крутятся толстые резиновые колеса; светят фары; пикает сигнал — настоящий «Москвич». И такая радость на лице мальчишки! А у Ирины хоть и отлегло от сердца, но в глубине души сосет: заберет Дмитрий сына, переманит.

«Мы в кабине с дядькой Мироном приехали», — хвалится Митя.

Дядька Мирон — колхозный шофер. А говорун! Наговорил, наверное, и Дмитрию: рот же не зажмешь. Ирина оглянулась от плиты. «Что будете ужинать?» — «А мы в ресторане наелись», — гордо сказал Митя, гоняя вокруг стола автомобиль. Зацепил колесом за диван. «Соблюдай правила движения», — сказал Дмитрий. Голос показался Ирине сухим, бесцветным, будто никогда и не было той сочности, напевности, которую могла отличить среди сотен голосов. За долгие годы разлуки он как-то засох, стал чужим.

Дмитрий взял у Ирины ведра, пошел к колодцу, что стоит под деревянной крышей во дворе у Кривенко. Ворот заскрипел: «Изменила… Изменила… Из…»

Ночь пахла яблоками. Захотелось одно сорвать. Но в сад к Павлу не пошел. Все было родным и чужим одновременно. Смотрел на хату Фитевки, куда привел Ирину. Вещи — в двух чемоданах. Первая ночь — на голых досках: не было у хозяйки лишнего матраса. Постепенно разжились. Купили шкаф, кровать с пружинной сеткой, стол, стулья. Оба работали, появились деньги. Все шло хорошо до того злосчастного вечера, когда какой-то бес подбил украсть колхозное зерно. За это отсидел, искупил вину, а червячок стыда и до сих пор точит душу, заставляет опускать голову перед знакомыми.

Дмитрий внес полные ведра.

Ирина укладывала спать детей. «Папа, чтоб ко мне пришел», — крикнул сын из соседней комнаты. «Иду», — ответил Дмитрий и тут же услышал: «Нам бы поговорить… Слышишь?..» — но не отозвался.

Наталья Филипповна понимала Балагура: мужская гордость взяла верх. Не мог сразу отбросить все, что скопилось в душе за годы разлуки, смириться с потерей жены.

Опять лежал без сна рядом с сыном. «О чем с Ириной говорить?.. Все ясно, как белый день. Сразу бы уйти отсюда — Митя удержал. Никак не могу расстаться. А уходить нужно. О работе договорился. Пойду шофером. Начальник районной милиции рекомендовал меня председателю одного колхоза. Утром и распрощаюсь. Мите скажу, что должен отбыть на море — корабль не может ждать и отплыть без моряка не может. Скорее отплыву — скорее вернусь…»

Утром и уехал. «Куда ты, Дмитрий?» — попробовала остановить его Ирина. «Митю не обижайте», — глянул косо и пошел.

— С тех пор мы и не виделись, — сказала Ирина.

Она уже успела наведаться в хирургическое отделение.

«Дайте хоть одним глазом глянуть. Хоть с порога».

«Нельзя», — отказал врач.

Подошла к дежурной сестре. Упрашивала ее до тех пор, пока в глазах женщины не промелькнуло сочувствие. Сестра вошла в палату, отодвинула занавеску на застекленной двери. Дмитрий лежал навзничь, руки сложены на груди поверх одеяла. Ирине показалось, что они никогда больше не шевельнутся. Лицо бледное, застывшее. Веки опущены. В морщинках на лбу — капли пота.

«Что вы тут делаете?» — спросил врач за спиной.

Ноги перестали служить. Не хотели, не могли перенести Ирину в дальний угол коридора, и хирург поддерживал ее под руку.

«Не переживайте так. Ему станет легче, тогда поговорите», — успокаивал он Ирину.

Наталье Филипповне тоже не разрешили встретиться с Балагуром. Придется ждать, надеясь на выздоровление. А пока что следователь Кушнирчук поинтересовалась Павлом Кривенко.

— Где он, Ирина Петровна?

— Не знаю.

— Не приходил?

— Я его не пустила.

— Когда?

— Конечно, не вчера. Когда перебралась от него в город. Он ходил тут под окнами, стучал в дверь. Но я не отозвалась. Куда подевался — не интересовалась. Он мне не нужен.

— А вы ему?

Ирине вспомнилось: «Будем вместе жить, мне без тебя свет не мил. Ты мне нужна для счастья, Иринка». И она поверила.

— Не знаю, — ответила следователю.

— Кривенко помнил о дне вашего рождения?

Вспомнила, как в первый год совместной жизни подарил ей в день рождения гребень и одеколон. «От всего сердца!»

— Может быть, и теперь примчал в Синевец, встретился с Дмитрием и… — Наталья Филипповна слегка прихлопнула кулаком по стулу.

— Не думаю, — возразила Ирина.

— А не Кривенко ли убегал, втянув голову в плечи?

Ирина задумалась.

— Походка не та: у Павла шаг мелкий, а у этого длинный. Правда, он бежал. Может, и Кривенко…

— А не был ли это фельдшер Бысыкало?

Ирина передернулась.

— Борис?

— Да.

Бысыкало стал другом семьи после того, как вылечил Марьянку. Ирина уже забыла, когда это было, а он все при встрече: «Как Марьянка? Не нужны ли какие лекарства?» Недавно встретился на рынке. «Можно, приду в гости?» Дети уснули, а он сидел, нашептывал: «Красивая вы, Ирина». — «Спасибо». Взял за руку. «Вы бы не возражали, чтобы я стал вашим мужем?» Выхватила руку, рассмеялась. «В сыночки мне годитесь». Борис не рассердился. «Теперь это модно — жениться на женщине старше тебя». — «Во Франции?» — опять рассмеялась Ирина, переводя все в шутку…

Был уже первый час. Через несколько минут Кушнирчук должна была встретиться с лейтенантом Пасульским. Уходя от Ирины, она думала: «Почему Лукашук на очной ставке умолчала о близком знакомстве с Бысыкало? Почему?»

До районного отдела внутренних дел Наталья Филипповна дошла быстро. В кабинете Пасульский достал из папки блокнот.

— Я тут кое-что записал.

И с подробностями рассказал все, что узнал в Орявчике об Ирине, Дмитрии и Павле. Прежде всего выложил уже известную историю о возвращении Балагура из колонии. Ирину долго не отпускала душевная боль: Дмитрий поехал, так и не выслушав ее.

Кривенко, прибыв с курсов, радости не принес. Как-то с купленного Балагуром детского автомобиля слетело колесо. «Почините», — попросил Митя. «Почините, почините, — передразнил мальчишку Павел. — Пусть чинит тот, кто купил эту железку…»

Еще на курсах Кривенко узнал о приезде Дмитрия в Орявчик. Его охватил страх: «Отыщет меня в общежитии — и прощай белый свет». Перебрался в гостиницу на окраину города, а товарищам сказал, что ночует с детьми знакомого, пока тот в отъезде.

В общежитие вернулся только после встречи с Фитевкой. Та привозила на рынок творог, сметану и рассказала, что Балагур куда-то уехал, одарив Ирину, Митю и Марьянку. Куда подался — не знала. Главное — в селе его нет.

С курсов Кривенко приехал домой, когда в Орявчике уже перестали говорить о Балагуре: всякое диво — на три дня. Но стоило кому-то из односельчан (были такие) увидеть Павла, как начиналось: «Ты слышал: Дмитрий приезжал?» — «Где он теперь?» — «Неужели уехал насовсем?» — «Что сказал Ирине?» — «Сына бросил — нечестно…»

Павел не вступал в эти разговоры. Что он мог сказать? С Ириной тоже старался не говорить о Балагуре. Зачем? Ну, был и уехал. И хорошо! Но спокойно спать не мог. Павла будил ночной скрип калитки, шелест развесистой яблони, рокот мотора. Ложась спать, доставал гантели, клал поближе, чтобы были под рукой.

Лейтенант Пасульский заглянул в записи, снял очки и постучал ими по блокноту.

— Тут еще важные подробности.

И он рассказал, как однажды, когда Павел еще был на курсах, к Ирине зашел Иван Дереш, отбывавший наказание вместе с Дмитрием. Посмотрел на Митю. «Настоящий Дмитрий. Хе-хе-хе-е». — «А я Митя», — не понял малыш. Дереш отослал мальчика гулять: «Мне нужно с мамой поговорить». И сказал Ирине, что Дмитрия убили — бежал из-под стражи. «Но вы о нем не жалейте. Он собирался бросить вас после возвращения. Не верите? — Потянул носом воздух, будто принюхивался. — Не любил он вас. Сам как-то признался мне на досуге. Хе-хе-хе-е…»

Ирина накрыла разметавшуюся во сне Марьяну и предложила Дерешу сесть.

«Я уже знаю, что Дмитрия убили во время побега. Сначала не верила. Но от мужа не было писем, срок — три года — прошел, а он домой не вернулся. И я поверила. Да вот и вы подтверждаете…»