Версия, что преступление совершил кто-то из тех уже освобожденных, с кем Балагур отбывал наказание, заинтересовала Кушнирчук. Она также поддержала соображения майора Карповича о том, что Балагур ранен ножом, прицельно брошенным с некоторого расстояния. Наиболее вероятно — из-за ствола ясеня. На ручке не обнаружены отпечатки пальцев преступника. Почему? Кидая нож, он держал его за кончик лезвия, и следы стерлись, когда нож врезался в одежду и в тело.

Было у майора Карповича еще одно доказательство, подтверждающее его версию. На месте преступления провели эксперимент. От ствола ясеня даже нетренированная рука попадала в чучело тяжелым ножом. Нож летел, словно им выстрелили, глубоко врезался в спину пластмассового человека. Наталья Филипповна тоже попала с третьего раза. И задумалась. Если Балагур и правда ранен таким образом, тогда допущена ошибка. Калина Касиян сказала, что в дела человека, который прятался за ствол ясеня. Тогда следователю не пришло в голову, что преступник не подходил к жертве, а бросил финку. Поэтому и собака не взяла след с того места, где лежал Дмитрий. Нужный момент упущен. Расплачивайся теперь за него днями, неделями, а может, и годами…

Кто же отбывал с Балагуром наказание в исправительно-трудовой колонии? Вадим Гурей. Он приходил в больницу к Дмитрию. Какие между ними отношения?

…Вадим встретился с Дмитрием на сельской улице. Было воскресенье, и Вадим собрался к брату. Встретив друга, вернулся домой. Жена его Душка обрадовалась: «Дорогому гостю — двери настежь». Сидели в тихой комнате. За окном краснели яблоки. Хозяйская рука видна была во всем: в ровных грядках, умело обрезанных деревьях и аккуратно подвязанных виноградных лозах, с которых свисали обильные черные гроздья.

Вадима потянуло на песню. Замурлыкал стародавнюю про тяжкую долю человека, который «живет в тоске, спит на голой доске», потому что изменила жена, ушла к другому. Допел и сказал:

— Обдурил Кривенко твою жену, Дмитрий.

Балагур промолчал.

— А она же вас разыскивала, — заморгала Душка. — Говорила, будто адвокат писал какое-то письмо в колонию.

— И его съела глиста! — недовольно буркнул Гурей, косо глянув на жену.

— А я считаю, — не унималась Душка, — что вам, Дмитрий, нужно встретиться с Ириной, поговорить… Не такая она уж грешница. Ну, поверила Кривенко, ошиблась…

Вадим перебил:

— Не очень-то защищай. Она же не маленькая. Нужно было думать.

— Э-э, — рассердилась Душка, — тебе легко говорить. Каждый может оступиться. Одинокой женщине с ребенком нелегко. У Ирины даже крыши над головой не было. Куда ей было деваться, когда Фитевка выгнала? У Ирины ваш сынок, Дмитрий. Вы должны поехать к ней…

Упоминание о сыне встревожило Балагура.

— Обманул я его, сказал: еду на море. Посылал Ирине деньги, не жалел. Правда, деньгами отца не заменишь… Теперь Ирина в Синевце живет. Семнадцатого у нее день рождения. Может, и правда поехать?

Потом Вадим говорил о своей работе, о низкой оплате труда в колхозе. Вспомнил и колонию.

— До сих пор смешно, как горевал старшина Железобетон, когда ты убежал, Дмитрий. Убивался, будто у него ребенок помер. Трижды делал перекличку, заглядывал за спину каждого, будто ты спрятался и не хочешь отзываться. А лейтенант Сизов только повторял: «Поймаем. Осудим. Поймаем». И бегал перед строем как ошпаренный.

— Если бы не хитрость Байбала Болодюмаровича, лешего они поймали бы, — бормотал Дмитрий.

— Откровенно говоря, — сказал Гурей, — я даже обрадовался, когда узнал, что тебя поймали. А когда отправили в другую колонию, загрустил: привык к тебе, Дмитрий, к шуткам твоим, к песням, которые ты почему-то насвистывал, а не пел… И делился ты со мной всем, как с братом. Только о побеге — ни гугу. А об измене жены рассказал. Я еще не верил. Говорил, брехня это. А оказалось — правда. Если б ты не убежал — давно бы дома был.

— Что было, то прошло, не вернешь, — отмахнулся Балагур…

Наталья Филипповна расспрашивала Гурея об отношении других осужденных к Балагуру.

— Нормально относились, — сказал он.

— Никто ему не угрожал?

— У него спрашивайте…

Знает она, у кого спрашивать. Но Балагуру стало хуже — его трогать нельзя. А следствие ни с места. Вот и засомневалась она: распутает ли дело? Сказала об этом майору Карповичу. И наслушалась: «Вы, Наталья Филипповна, устали. Вот и опускаются руки… Забыли, наверное, что из десяти версий девять ошибочные. И все же нет преступления, которое невозможно распутать. Вот представьте: идете вы полем по еле заметной в густой траве тропинке. Вдруг кажется, что тропка побежала вправо. Вы делаете несколько шагов вправо и убеждаетесь, что ошиблись. Возвращаетесь назад. Идете влево… И опять сбиваетесь с пути. Снова возвращаетесь. А тут и сумерки опустились. Куда идти?.. Так и у следователя. Ищешь и находишь людей, а они ничем помочь не могут; добываешь факты, а они ничего общего не имеют с данным уголовным делом; тратишь силы и время, устанавливая, кому принадлежит вещественное доказательство, а оказывается, оно случайно попало на место происшествия…»

Не знал Вадим Гурей, как была недовольна собой старший лейтенант Кушнирчук. Ему-то что. «У него спрашивайте», — и все.

— Скажите, Вадим, — не отступала Наталья Филипповна, — вы кому-нибудь говорили, что семнадцатого октября Балагур собирается ехать к Ирине на день рождения?

Гурей нахмурился и сцепил руки на коленях.

— Не припоминаю.

— Кто еще отбывал наказание вместе с Балагуром?

— Разве всех назовешь?

— Всех не нужно. Назовите тех, с кем у Балагура были какие-то стычки, споры, а может, и драка.

— Кулачные бои в исправительно-трудовой колонии запрещены.

Глаза Гурея сузились, как от яркого света.

— Драки и тут, на воле, не разрешаются, однако случаются.

— В колонии к дракам мало кого тянет. А у нас Железобетон и Сизов держали дисциплину — не пикнешь…

Наталья Филипповна достаточно хорошо знала жизнь в колонии, так как постоянно интересовалась поведением тех, чьи уголовные дела она вела. За это ее не раз ставили в пример на всяких совещаниях и семинарах, приглашали поделиться опытом работы с начинающими следователями. Стычки между осужденными случаются. И то, что в исправительно-трудовой колонии в этом отношении полный порядок, как уверяет Гурей, несколько идеализировано. Вот и на днях Наталья Филипповна получила письмо: «Валентин Кириленко, которым вы интересуетесь, лежит в санчасти. Рецидивист Лука Ядвигин заставил его проглотить ручку от сломанной алюминиевой ложки…» Конечно, это единичные случаи. Лица, которые терроризируют осужденных в местах лишения свободы, строго наказываются. И все же подобное случается. Могли быть неприятности и у Балагура. Вадим всего не знает. И не мог знать. После побега Дмитрия перевели в другую колонию, прибавив срок. Были новые друзья и новые враги. Поинтересоваться бы жизнью Балагура раньше, не пришлось бы теперь тратить столько времени.

— А что вы скажете об Иване Дереше?

— Каком Дереше?

— Разве много Дерешей было с вами в колонии?

— Ой, — вспомнил Гурей. — Да Иван прекрасный парень. Как это я забыл о нем?..

— Продолжайте, продолжайте, — поощрила старший лейтенант, видя, что Вадим заколебался.

Гурей покашлял в кулак и рассказал, как однажды в столовой Иван Дереш облил Балагура горячим супом. Спина у Дмитрия покрылась пузырями — рубашку не мог надеть. А когда выздоровел, сам кипятком (тоже в столовой) ошпарил Ивану ноги выше колен. Дереш пищал, будто его режут. Происшествия расследовались, и было установлено, что они случайны. Дереш споткнулся, когда нес еду, а Балагура нечаянно толкнул один хромой, и чайник полетел со скользкого подноса. Иван не соглашался, говорил: «Он меня нарочно облил. Отомстил». И требовал обязательного наказания Балагура.

Вадим наклонил голову к плечу. Устремленные на старшего лейтенанта глаза под нависшими бровями горели любопытством: как следователь восприняла сообщение?