— Я французской крашусь. За десятку взяла. Мне привезли, — пояснила Любава Родиславовна.

— Тебе что, по специальному заказу помаду делали? — с ненавистью сказал Чиж. — Теперь все штукатурятся. Я не одну обнимал. Может, и ты где-то под пьяную руку попала.

— Довольно, — оборвала его Наталья Филипповна, отпустила Бысыкало и пригласила в кабинет деда Топанку.

Чиж удивился: «А этого зачем принесло?»

Вахтер коротко рассказал, как пьяный Петр рвался на завод, как звонил из автомата, что возле проходной. Именно в это время и слышала Любава Родиславовна угрозы по телефону.

— Ты, старый, меня за ногу назад не тащи — надорвешься, — погрозил ему кулаком Чиж.

Потом Борис Бысыкало видел близко твердые комли Петровых рук, оплетенных синими веревками жил. Вспомнил острое прикосновение финки — кровь отлила от лица и онемели пальцы на руках.

— Он запугивал меня, — сказал Борис.

Чиж язвительно оскалился.

Показания Вадима Гурея слушал молча. Ну, отбывал наказание, потому что спалил хату Стрибака с арабским ковром на стене и вторым арабским на паркете. В зятья его не захотели. Дочку не пожелал отдать Стрибак — куркуль! Денег — куры не клевали. Сам смотрел цветной телевизор, гонял на мотоцикле (легковую жалел: дорога с выбоинами), а попросишь рубль — фигуру из трех пальцев получишь. «Заработай, как я», — говорил в забегаловке при всех. На что Чиж, затаив злобу, ничего не отвечал. А среди ночи в селе ударил колокол: пожар! Еще не дотлели стены, стреляя искрами в темноту, а Чижа уже допрашивал следователь. До сих пор понять не может, как это его так быстро поймали? Ну, словом, Гурей говорит правду. Правда и то, что Балагур выбил Петру зубы на лесосеке. Чиж даже махал головой, молча подтверждая показания Вадима. Не понравилось только, что Гурей подробно описал, как советовал Петру поискать Балагура у Ирины в день рождения.

— Ты, Вадим, плетешь что-то, — перебил он Гурея. — Подумай. Ты, наверное, глотнул тогда лишнего. Я такого совета не помню, не слышал. И семнадцатого, выходит, на Летней не был. Подумай…

— Я сказал правду, — прибавил Гурей и вышел.

С появлением в кабинете Березовского Чиж приободрился: «Никита мой друг. Финку сам выпросил. Не сознается». Но Никита сразу сказал, у кого, где, когда и за сколько купил нож.

Чиж в замешательстве выкрикнул:

— Пусть сознается, как зарезал Балагура! Пусть сознается, если финку купил! Она не для того, чтобы хлеб резать!

— Продал, не выкручивайся, — спокойно сказал Никита, подписывая протокол.

Шаринейна долго не осмеливалась сесть. Наконец отодвинула стул подальше и уселась боком к квартиранту. На вопросы отвечала тихо и все время поглядывала на согнутую фигуру Петра. Она узнала иссеченную доску с белой тенью человека.

— Слышала, как по вечерам ударял об нее нож.

— Брешешь!

— Я и пиджак носила в химчистку.

— Брехня!

Следователю пришлось утихомиривать Чижа.

Чтобы Шаринейна рассказала про отнятые деньги и приставленную ко рту финку, Кушнирчук пришлось задать много дополнительных вопросов.

Майор Карпович вызвал Наталью Филипповну к себе.

— Вот куда спешил наш Чижик.

И включил магнитофон.

Из Ленинграда сообщали, что какой-то Недобоков, отбывший наказание за ограбление кассы, готовясь совершить нападение на инкассатора, раздобыл патроны и ждал соучастника (имя его и место проживания пока установить не удалось), который должен привезти оружие.

— Наш Чиж! — сказала Кушнирчук.

— Ой, — подтвердил капитан Крыило.

— Вы так быстро связались с Ленинградом. Я не могла и надеяться на это…

— Мы сообщили ленинградцам о задержании Чижа. Они благодарили, ведь с ног сбились, разыскивая соучастника Недобокова. Даже не сразу поверили, что он в Синевце гнездился.

Вошел эксперт.

— Вот наши выводы: финские ножи изготовлены одним и тем же лицом из материалов, часть которых найдена в комнате Петра Чижа. Его руками сделан и самопал: на рабочем месте найден кусок цевки, из которой выточен ствол.

Наталья Филипповна поблагодарила эксперта.

— Вы куда-то спешите? — спросил Карпович.

— Хочу провести следственный эксперимент.

Во дворе восьмого дома по Летней улице остановилась оперативная машина. Не успели вывести из нее Чижа, а жители дома уже появились на балконах, глазели в окна. Тетка Феня выбежала во двор, прислонилась к холодной водосточной трубе: оттуда все было видно. Ирина остановилась рядом, прижала к себе детей. Она ждала: из машины выйдет Павел Кривенко. Ее приглашали на очную ставку с ним. Павел отрицал нападение на Балагура, а она не верила ни одному его слову, узнав, что семнадцатого октября он был в Синевце.

— Выведите, — приказала Кушнирчук.

Конвоиры стали у дверцы.

— Выходите!

— А? — будто проснулся Чиж.

К ясеню шел как не на своих ногах: они не сгибались в коленях, шаркали по листве, будто на ногах, а не на руках были стальные наручники. Возле «Москвича» встряхнул гривой волос. Если б не стража, сорвался бы и бежал куда глаза глядят. Остановился на том месте, откуда целился в спину Балагура. Смотрел на камень, возле которого Борис по его требованию выбросил букет.

— Рассказывайте и показывайте, как совершили нападение на Дмитрия Балагура, как перед этим запугивали Бориса Бысыкало, — твердо сказала Наталья Филипповна.

Чиж весь как-то осел, словно старый гриб-дождевик под ступней, согнулся.

Прохладный ветерок обвевал людей, что собрались во дворе.

От дома смотрели на происходящее объективы киноаппарата, и он размеренно стрекотал.

Тронулась с места и лента портативного магнитофона.

Петр Чиж давал показания…

Говорят, неожиданные встречи с друзьями и знакомыми чаще всего происходят на вокзалах и в поездах. Не знаю, кто и когда это сказал, но доля правды в этом все-таки есть.

С Евгением Трястовским мы не виделись лет пятнадцать. Как закончили университет и разъехались по назначению, так ни разу и не встречались, поскольку не были большими друзьями. Просто жили в одном общежитии, играли в сборной университета по волейболу. Играл Евгений всегда азартно, был мастером гасить мячи. Учился он на юрфаке. После окончания направлен на работу в прокуратуру какого-то сельского района. Не то в Полтавскую, не то в Винницкую область.

И вот через полтора десятка лет встретился я с ним в Киеве, а вернее — в поезде Киев — Одесса. Зашел в купе тринадцатого вагона и глазам не поверил: он или не он, Женька Трястовский? Возле окна сидел худощавый, скромно одетый, средних лет человек с небольшой залысиной и заметной сединой в волосах. Он махал кому-то рукой на перроне. Занятый прощанием, на мое «добрый вечер» не обратил внимания. Лишь когда поезд тронулся, я поздоровался с Трястовским во второй раз, заметив, что нехорошо забывать старых знакомых.

— Извините, — виновато захлопал он темными ресницами. — Но не могу вспомнить, кто вы.

Пришлось напомнить. Евгений сразу обрадовался. Обнялись мы, поцеловались.

Первым засыпал его вопросами я: где он? куда едет? как вообще дела? как здоровье? имеет ли тещу?

Евгений громко рассмеялся.

— Ты что, поменял профессию?

— Почему? — удивился я.

— Сразу так много вопросов иногда задают у нас в следственных органах, — весело пояснил Евгений. И добавил: — Неопытные работники, конечно, новички, как это было когда-то и со мной.

— А теперь ты уже с опытом? — я дружелюбно подмигнул ему.

— Да есть немного, — усмехнулся Евгений. — Имеешь дело со старшим следователем городской прокуратуры.

Потом узнал, что мой друг уже несколько лет живет и работает в Киеве, давно женился, есть дочка-восьмиклассница. А сейчас едет в командировку в Одессу.