Ведерников одним движением своего протеза вскрыл следующую бутылку и жадно присосался к горлышку.

  Кровь бросилась Лине в лицо.

  Ее воображение живо нарисовало девочку в белом коротеньком платьице, прижимающую к груди маленький дамский пистолет, именуемый в народе "глушилкой", который взяла у няни или кого-то еще. А потом из-за угла на нее выскакивает Ведерников во всей амуниции, девочка пытается правильно взять оружие - и в тот же миг "глушилка" падает из ее рук, девочка вскрикивает...

  Лина ударила Ведерникова ногой в пах, потом, схватив за челку, подняла ему голову и хорошенько приложила коленом в нос.

  Их растащили сослуживцы.

  - Сам ты ублюдок! Ты убил невинного человека, ты понимаешь? Ты убил ребенка, сука! - орала Лина, не узнавая собственного голоса.

  - Зарницкая, ты тронулась что ли?

  - Я завтра же напишу на тебя рапорт! Понял?

  - Дура, какой рапорт! Мы же с тобой плечом к плечу столько лет!

  Она вырвалась, и, подскочив к Ведерникову, ударила его наотмашь по лицу. В ответ он разбил ей губы ботинком, а дальше она уже не помнила, что и как там получилось...

  Примерно так Лина и написала в рапорте, прежде чем подписала добровольное погружение в двадцати четырех часовой гипнотический сон для более тонкого изучения обстоятельств дела. Когда она соглашалась на процедуру, то и представить не могла, что ее следователем и прокурором окажется сам Анатолий Хасаев, ее непосредственный начальник.

  Ее герой.

  В строгом белом кабинете он почему-то выглядел пронзительно неуместно и нелепо.

  Сизоватые тени вечерней щетины на аскетично втянутых щеках делали его лицо еще более жестким, чем обычно, но в глазах Лина не видела ни упрека, ни жалости.

  В них пряталось что-то другое, что-то теплое, незнакомое.

  - Привет, Зарницкая, - сказал он, и Лина почувствовала, как вспыхнули со стыда ее щеки.

  - Простите меня, - проговорила она, вытягиваясь в струнку и неловко пряча взгляд.

  - Это ты прости меня... Как твой руководитель, именно я анализировал все данные регистраторов. Я без спросу залез тебе под кожу.

  - Ничего. Мне приятно понимать, что это видели вы, а не кто-то другой, - солгала Лина.

  - Исследовав обстоятельства дела, я пришел к выводу, что случившееся является несчастным случаем и потому решение по делу будет принимать не общественность, а военное правительство. А военное правительство в свою очередь : ты уволена, Зарницкая. Отчислена из рядов действующей армии.

  У Лины упало сердце.

  Стены ее незыблемого мира пошатнулись и посыпались, как разбитое стекло. Она больше ничего не видела и не слышала.

  Все кончилось.

  А потом вдруг она увидела прямо перед собой лицо Хасаева.

  - Ты меня слышишь?

  - Да...

  - Тогда слушай внимательно: соглашайся на увольнение, забудь случившееся с Ведерниковым и беги с Земли без оглядки, - тихо сказал он ей. - Скоро здесь будет гражданская война. И когда вся эта толпа сорвется с цепи, ты поймешь, что настоящей бойни ты еще и не видела.

  - О чем вы говорите? - пролепетала Лина, искренне не понимая, что происходит.

  - В последние годы ты жила фактически в изоляции. Казармы, походы, стычки, схватки, - вот все, что ты видела. Но не все граждане поддерживают общую политику, некоторым кажется, что нынешняя власть деспотична и жестока...

  - Какая глупость!

  - Это не глупость, Лина! - прикрикнул на нее Хасаев, и девушка мгновенно умолкла.

  Он прошелся по кабинету взад-вперед, сунув руки в карманы, и явно пытался подобрать нужные слова.

  - Ты пойми: власть в той или иной степени всегда деспотична. Деспотичен закон, потому что не терпит вариаций и сослагательного наклонения. Деспотично общество, предъявляя определенные требования к своим гражданам. И всегда есть недовольные, те, кто осуждает происходящее. Потом флаги могут поменяться, но смысл остается прежним, потому что сама суть государственного устройства и общества - в порядке и справедливости, а порядок и справедливость требуют подчинения. Слухи о будущем перевороте уже давно перестали быть слухами, и в данный момент я уже работаю с серьезными фактами, подтверждающими активную деятельность лидеров оппозиции. И очень скоро нам всем отдадут приказ стрелять в сограждан. Выдержит ли такое испытание твое чувство справедливости, Лина? Я вот думаю, что нет.

  - Анатолий Германович...

  - Такаши, - холодно поправил ее Хасаев. - Меня зовут Такаши, Лина. Не уверен, что ты обрадуешься, конечно. Я не двухметровый блондин, да и староват для тебя. Но я хочу, чтобы знала. И чтобы все сделала так, как я сказал. Потому что мне не все равно, выживешь ты или погибнешь.

  Лина не сводила с него глаз.

  Осколки ее прежнего мира засветились праздничными огоньками и завертелись вокруг, как пестрая карусель.

  - Такаши?..

  Лина посмотрела на себя в зеркало.

  Все-таки платья ей больше не идут. Служба в армии сделала ее фигуру слишком угловатой, а движения - стремительными. И даже недавно случившееся материнство не могло это сгладить.

  - Нам приказано проводить вас в комнату, где состоится ваша встреча с дознавателем, - доложил один из андроидов.

  - Подчиняюсь, - отозвалась Лина.

  А про себя подумала: "Да чтоб он сдох, этот ваш дознаватель!"

  В кабинете у Павла ничего не изменилось с момента их последнего разговора. Все та же омерзительная, кричащая обстановка, красные ковры, золотая отделка мебели, пошлый букет из шелковых цветов на столике в углу. Сам он выглядел по-прежнему холеным и сытеньким, с лоснящимися пухлыми щечками. Глядя на него теперешнего, Лина с трудом сдерживала в горле ком отвращения при мысли, что когда-то с ним спала.

  Тогда, в прошлой жизни, он был идеалистом-курсантом факультета космических исследований. И обвинял ее в фанатизме и жестокости.

  Сейчас его обвинения были абсолютно такими же. Только вот сам Паша уже давно не был невинным идеалистом.

  - Доброе утро, Лина.

  Она приподняла повыше подбородок, чтобы ему не подумалось, что недели в гипнотическом сне сломили ее дух, и улыбнулась вместо ответа.

  - Сегодня снова будешь играть в молчанку?

  - Зачем? Разве с помощью регистраторов ты еще не все узнал, что хотел?

  Павел сложил пальчики-сардельки в замок и внимательно посмотрел на Лину.

  - Две недели назад мы перевезли сюда вашего сына Влада и приемную дочь Марию. Кстати, она пока еще не знает, что именно ты в свое время исполнила приговор над ее отцом в Агре. Кажется, она вообще не помнит, что у нее была какая-то другая жизнь.

  Лина вся превратилась в камень.

  - Будешь шантажировать меня жизнью и безопасностью детей? Какой в этом прок, если я все равно не знаю, где сейчас находится мой муж?

  - Ты не поняла. Твой муж погиб, пытаясь освободить вас с детьми. Довольно безрассудное решение, если учесть нынешнее положение вещей. У него был один шанс из ста, но он все равно пошел на это. Так что ты нам больше не нужна...

  У нее из-под ног ушла земля.

  - Это неправда.

  - К сожалению, или к счастью, люди способны совершать нелогичные поступки, когда речь идет о близких. А сегодня утром временное правительство официально объявила об амнистии всех военных, кто добровольно подпишет отказ от дальнейшего сопротивления и сдаст оружие. Все, проигнорировавшие это предложение, будут объявлены террористами. Так что я пригласил тебя сюда, чтобы предложить тебе подписать бумагу, забрать детей и отпустить на все четыре стороны. Ты согласна?

  Если бы Лина после гибели Анатолия осталась одна на свете, она бы зубами вцепилась в это жирное, лоснящееся горло, и до последней минуты не разжимала бы челюсти...

  Но она была не одна.

  Право на месть есть лишь у тех, в ком никто не нуждается и кто больше никого не любит.

  Трясущимися руками она поставила свою подпись в уголке испещренного мелким шрифтом документа.

  В комнате тяжело вздыхали шторы.

  За окнами открывался вид на свинцовое небо и мятежное, бьющееся о прибрежные валуны море. И чайки, перекрикивая друг друга, взволнованно носились над темными водами, словно предвещая грядущую бурю.

  Лина теперь нечасто приходила сюда. Но и дом, и эта комната с высоким готическим потолком с нервюрами, и кровать под зеленым восточным балдахином были ей необходимы. Как будто Такаши все еще мог вернуться.

  Поэтому каждый год она снова и снова оплачивала свой аккаунт.

  Лине уже давно не хотелось изменить что-то глобальное, добиться справедливости, возмездия, или защитить всех слабых. Она хотела сделать счастливыми всего-навсего одного маленького мальчика, и одну девочку. И подарить им столько любви, чтобы хватило вылечить не только их раны, но и свои собственные